Когда Санни тронул меня за плечо как родственник, я почувствовал себя дерьмовым королем, живущим шикарной жизнью.

— Мальчик, у меня есть отличное предложение для твоей задницы. И я имею в виду не то, о чем ты подумал. В пятницу вечером состоится большой костюмированный бал, и ты — среди приглашенных. Добро пожаловать на Шоу, бай-бай! — Санни издал боевой клич и отбил чечетку.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, испытывая в равной степени и радость, и ужас.

— Это костюмированный бал, и там будет много баксов, мальчик. Прорва денег, много денег, страшно подумать, сколько денег, — Санни взглянул вверх и понизил голос, словно что-то замышлял, — и мне нужны новые туфли.

Вот почему Санни был первоклассным сутенером. Он вкладывал всю свою любовь в меня, предоставляя мне возможность зарабатывать для него деньги.

13. Фея Динь-Динь и щенок бульдога

Ты — никто, пока кто-нибудь не полюбит тебя.Дин Мартин

Я нацепил синие брюки любимого фасона — облегающие сверху и расклешенные снизу, поддерживаемые черным кожаным ремнем, белую футболку без рукавов и красную кепку. Создавая из себя такое произведение искусства, я следовал указаниям Санни. Он лично выбрал для меня такой прикид, в котором я и собирался поучаствовать в оргии. Санни суетился вокруг меня, советовал, выбраковывал и кудахтал, как заботливая мамаша, а когда наконец привел в товарный вид, подмигнул мне и удовлетворенно закрыл глаза.

— Да-а… Теперь отлично, — ухмыльнулся он.

И внезапно я почувствовал себя хорошо.

Моби Дик грациозно скользил через крепкие ворота с горгульями, подъезжая к вычурному особняку, вокруг которого вяло бездельничали лимузины, помпезно красовались «альфа ромео», а «ягуары» ненасытно царапали пропитанную алкоголем землю.

У меня забурчало в животе. Я почувствовал себя Золушкой в хрустальных туфельках. И получилось, что Моби Дик — это тыква, а мой сутенер — добрая тетушка фея.

* * *

Наше американское семейство в очередной раз сменило место жительства, когда мне было восемь лет. На этот раз мы переехали в Вирджинию, штат Миннесота. Туда, где по легенде какой-то скандинав в возрасте ста семи лет прыгнул в прорубь с ледяной водой в сорокаградусный мороз. И тогда наступила весна, принеся с собой сорокаградусную жару. Когда вы выходите на улицу, ноздри покрываются льдом, ресницы прилипают к бровям и превращаются в сосульки. Десять тысяч озер, заполненных миллионами конькобежцев, которые похожи на саранчу, заполоняющую поля.

Корпорация взрывчатых веществ, где работал мой отец, послала его на юг Канады, чтобы убрать какую-то гору. Так что с горы сначала срубили деревья, потом пробурили дырки в девственной земле, а затем разворотили ей кишки.

Однажды зимой снега было так много, что мы забирались на крышу и прыгали вниз, летя сквозь небо и приземляясь на снежные облака, которые мягко принимали нас в свои объятия и нежно заглатывали, покрывая снежной пудрой все вокруг. Это было все равно что нырять в ведерко с мороженым.

* * *

Особняк с двух сторон поддерживают огромные белые мраморные фаллосы, увитые розовыми кустами. На высоченной двери — метров шесть, не меньше — висит гигантский молоток в виде львиной головы, которая выглядит так, будто только и ждет, чтобы отхватить тебе полруки.

Санни подмигивает мне и улыбается.

«Я могу сделать это. Женское удовольствие. Герой-любовник», — настраиваю я себя.

Когда Санни берется за львиную голову и стучит в дверь, гренадерского роста швейцар в костюме коалы по-королевски распахивает ее, словно важный ряженый грызун.

Громкая музыка льется из огромной стереосистемы и пульсирует в ушах. Люстра над головой мерцает как огромная тыква, королева хэллоуина. Под ногами — мраморный пол, холодный и величественный.

Санни улыбается какому-то парню, который провожает нас в зал.

— Хей-хо, Санни пришел! — веселится тот.

А мне слышится: «Санни!!! О, смотрите, какая кошка ластится к нам. И кошка принесла цыпленка!»

Санни умеет разговаривать со всеми, он найдет подход к кому угодно: сочувствующий кивок, дружеское похлопывание по плечу, понимающий вздох. Он мастер интриги. Сотни глаз направляют на меня перископы, и все тело охватывает теплым влажным жаром.

Это один из тех моментов, когда точно знаешь, что либо сейчас все будет хорошо, либо из рук вон плохо.

Марлен Дитрих танцует с гунном Атиллой. Доктор Стрейджлав придвигает стул Мэй Уэст. Долговязая Белоснежка, похожая на амазонку в леопардовом бикини, окружена тремя гномами, одетыми как Понедельник, Вторник и маленькая сопливая Суббота Кто-то, затянутый в кожаный костюм, с маской смерти на лице и с фальшивыми бриллиантами на пальцах, держит под ручку японскую Мадам Баттерфляй в гриме театра кабуки. Мадам цепляется за своего сопровождающего длинными кошачьими коготками.

Я чувствую себя как дома.

* * *

Когда мне было одиннадцать, снег в Миннесоте был таким же высоким. Мой отец ушел взрывать свою гору.

А мы с мамой пытаемся стать акушерами для нашей бульдожки Гвинневер, которая никак не может разродиться. Ее живот раздулся до невероятных размеров, и она задыхается, лежа на старом одеяле.

Моя мама гладит собаку по голове, нежно воркуя с ней, а я рассматриваю опухший зад, содрогающийся от схваток. Глаза Гвинневер налились кровью — она умоляет помочь ей. Я очень хочу помочь, я просто не знаю как. Потом Гвинневер снова напрягается болезненно тужится, пытаясь выбросить наконец щенят в мир.

Но щенки не появляются.

Щенки не появляются.

Они не появляются.

* * *

Большой бал, как слоеный пирог, в котором наверху вместо сливок расположились старые ублюдки — опухшие, мерзкие и богатые. В середине пирога — средний класс, то есть те, кто умеет делать быстрые деньги. И в самом низу мелкие идиоты, цыпочки и им подобные: искоса смотрящие молодые культуристы и их болельщики, крутые школьницы и выпендривающиеся юнцы.

Старые ублюдки, понятно, имеют личные отношения со Смертью, королевой бала, которая сидит, поджидая их в гостиной. А мы — фонтан юности, который они хотели бы иссушить.

Санни ведет меня в самую красную комнату, которую я когда-либо видел. Стоящий у дальней стены длинный деревянный стол похож на Ноев ковчег для алкогольных напитков. Двое барменов, одетых лишь в хоккейные маски, «кольца удовольствия» на членах и черные кожаные перчатки, молча обслуживают клиентов.

Словно высыпавшись из рога изобилия, стол украшают великолепные античные вазы, наполненные всевозможными наркотиками: экстракт из пейота, волшебные грибочки, экстази и прочие услады для мозга.

Санни дает мне что-то на серебряной ложечке, и шаровая молния взрывается в моей голове, словно он услужливо вставил петарду в мою черепную коробку. Затем — теплое покалывание, словно кто-то или что-то нежно покусывает мои половые органы. Мне хочется вымокнуть в гигантском чане мягкого мороженого и поплыть по реке, ощущая брызги водопада на лице.

* * *

Всю эту длинную ночь мы с мамой, пытаемся вытащить щенков из бедняжки Гвинневер. Она дрожит, тужится, плачет и стонет, отчаянно пытаясь разродиться.

Но щенки не появляются.

Моя мама идет вызывать ветеринарную службу, когда Гвинневер падает головой на пол, бездыханная.

Я ложусь рядом с ней, нос к носу, и, когда она смотрит мне в глаза, я вижу, что она сдается. Еще немного — и ее сердце не выдержит.

Впервые за все время мне кажется, что Гвинневер умрет.

* * *

На Питере Пэне зеленые туфли с высоким подъемом и на тонкой шпильке, зеленые чулки на поясе с подвязками, зеленые сатиновые перчатки до локтя и зеленое бархатное платье без бретелек, с глубоким вырезом и разрезом до самой талии. Платье ему слишком узко, и жировые складки уродливо нависают над впившейся в тело материей.