— Пошли! — сказал рослый охранник с кольтом за поясом.

Меня ввели в просторное, довольно ярко освещенное помещение, где потолком служила высокая крыша. Пол выложен плитняком. Два окна и дверь, очевидно выходившие в сторону улицы, плотно закрыты деревянными подъемными шторами, сами же окна открыты. Двери, выходившие в другие помещения, также плотно закрыты. Когда одну из них открывали, оттуда проникал запах жареного мяса. В комнате двое охранников, седовласый сеньор со сталинскими усами по имени Гомес, полковник СИДЭ, с которым я познакомился еще в ночь ареста. Это мне после поведал Мигель. Вошел Пепе. Стол был накрыт на семь персон. Меня усадили на «почетное» место в центре. Все были в хорошем настроении, шутили между собой. А я так и сидел с руками, скованными наручниками.

— Хотелось бы сначала помыть руки и снять вот это, — сказал я, указывая на свои руки. — Что же я, вот так и буду сидеть, смотреть, как вы тут ужинаете.

— Если будешь себя хорошо вести, то снимем, — сказал Мигель, ухмыляясь. Он достал из кармана ключ, снял с меня наручники и отвел в ванную. Сам был в суконных коричневых широких шароварах гаучо, заправленных в хромовые черные сапоги гармошкой и в клетчатой ковбойке.

Вскоре мы вернулись. Посреди стола водрузили пятилитровую «дамахуану» с красным вином, сифоны с водой. Внесли жареное мясо, цыплят, салат, сыр и фрукты, белый хрустящий хлеб. Мало-помалу завязалась беседа. О футболе, о политике. Жарко пылали дрова в камине, прогоняя сырость. «Ну, ясно, — думал я. — Это методы ЦРУ, но никак не СИДЭ. ЦРУ заинтересовано во мне». (Позже через Мигеля я узнаю, что арест произошел по заказу и под непосредственным руководством ЦРУ.)

По окончании трапезы пили традиционный матэ. Пепе испанского не знал и принимал участие постольку поскольку. Ему было неинтересно с нами, и он вскоре ушел спать. Мигель взял в руки гитару и запел песню о том, как один бедный гаучо-бродяга ехал-ехал в Чили, да так и не доехал, и куда он подевался, до сих пор никто не знает. И он весело подмигивал в мою сторону, намекая на мою несостоявшуюся поездку в Чили. Он спел еще несколько песен из аргентинского фольклора н конечно же танго. Голос у него был хрипловатый, но приятный.

— И что же у вас там, в России, нет частной собственности? — спросил полковник Гомес, потягивая красное вино из стакана.

— Частной нет, личная— есть. Квартира, дача, машина.

— Ну а вот я, например, приеду в Россию и хочу купить землю, построить ранчо, разводить на нем бычков на мясо, как вот у нас здесь в Аргентине. Смогу я это сделать?

— Нет, вы этого сделать не сможете. Земля у нас принадлежит государству и в частные руки не продается. Земля, которую занимают колхозы, тоже принадлежит государству.

— И что я не могу к вам приехать, купить какой-нибудь ваш развалюху колхоз и показать вам, как надо вести хозяйство?

— У нас это невозможно. У нас же социалистическая система, в отличие от вашей.

Далее мне пришлось сделать небольшой экскурс в теорию социалистического развития. Охранники слушали внимательно. Гомес же — с иронической улыбкой.

— Ну ладно, пора идти. — Он встал из-за стола. — Смотри, ты тут моих парней не распропагандируй, — сказал, улыбаясь в седые усы.

— Я думаю, они достаточно иммунизированы против идей социализма. Или я ошибаюсь?

— Мы вот поселим тебя с семьей где-нибудь в провинции Ля-Рьоха, дадим тебе домик с хорошим клочком земли, тогда узнаешь, что такое частная собственность, — сказал Гомес на прощанье.

Полковник уехал. Охранники ушли в караульное помещение смотреть по телевизору футбол. Мы остались вдвоем с Мигелем, который уже был изрядно навеселе.

— И чего ты там забыл, в этом Чили, э? — спросил он с усмешкой, прищурившись.

— Да вот, надо было помочь Альенде победить на выборах.

— Он бы и без тебя разобрался, что к чему. А вот если бы ты туда не рыпался, тебя бы, может, до сих пор не арестовали?

— Отчего же? Арестовали, потому что я собирался в Чили? Даже не зная, чем я там буду заниматься?

— Я тебе скажу, только строго между нами, и то лишь потому, что ты не наш, ты считай — янки. И ты у меня вызываешь симпатии. Нас они используют только для охраны и для других темных дел. Я с полковником Гомесом накоротке, так вот он мне сказал, что информация на тебя пришла от американцев. Они и руководили всей операцией, сидели в соседней комнате, когда тебя впервые допрашивали, понял? А теперь сам домысли, отчего все это с тобой приключилось. Ты ведь умный, поймешь, что к чему. Не мне тебя учить.

— А чего же вы так поторопились?

— Боялись, что ты уедешь в Чили, а там только тебя и видели. Думали, что ты собирался бежать. Нам даже не разрешили вести за тобой слежку. Сказали, что ты профессионал и «наколешь» нас с первого разу. Мы, собственно, о тебе вовсе ничего и не знали, кроме того, что ты русский шпион. Это нам американцы сказали. А теперь я тебе снова надену наручники — таков приказ, и ты иди себе спать.

Спать было крайне неудобно. Лежать можно было только на спине. Мешали наручники. Яркий свет, отражаясь от белого потолка и стен, бил прямо в глаза. Время от времени в течение ночи в дверь заглядывали охранники. За всю ночь почти не смыкал глаз. В голову лезли разные мысли. «Русский шпион! Забрали без всяких жену и детей. Для оказания давления, конечно. Значит, знали точно, с кем имеют дело. Неужели предательство? Похоже. И все же не верится. Да. А я-то вначале полагал, что этот Пепе появился только лишь потому, что я собирался работать против Штатов. А здесь, если верить этому Мигелю, информация о нас пришла из ЦРУ? Утечка из Центра? А почему этот Мигель так со мной откровенен? Хотя в присутствии остальных он разыгрывает из себя сурового охранника, демонстративно поигрывая своей хромированной цепочкой. «Для чего эта цепочка?»— спросил я его. «При помощи этой цепочки легко обезвредить любого преступника», — отвечал он. И все же, почему он мне это рассказывает? Антиамериканские настроения? (Впоследствии это предположение подтвердилось. Мигель, будучи националистом, действительно терпеть не мог американцев, которые, как он считал, потихоньку оккупируют его страну, проникая во все поры, и в первую очередь в силовые структуры, одной из которых является СИДЭ.) Да, значит, вот откуда ветер дует. Если теперь мной будут заниматься только цэрэушники, то они будут делать это с полным правом, поскольку наш арест произведен с их подачи. Так вот куда все время бегали Охеда и Оскар во время первого допроса! За стенкой сидели цэрэушники, которые руководили допросом, сами избегая до поры до времени показываться мне на глаза. И вот теперь, после моего признания, они и появились в образе этого Пепе-грузина. Как сообщить в Центр о своих подозрениях. Кто? Где? Когда? Похоже, похоже. О дорожном происшествии с девочкой ни слова?! По-видимому, даже не слышали об этом. А говорят, что долго следили за мной. Ну что же, доживем до утра, а там видно будет. Утро вечера мудренее. Даже в моем положении. Но мысль о том, что в Центре затаился враг, сверлила мозг, не давала покоя, приводя меня в угнетенное состояние. И все же это ведь из области предположений», — думал я, перебирая в уме немногочисленные контакты в Центре.

Наутро сняли наручники и бинты. Из дома принесли мою пижаму темно-красного цвета с черными цветочками, велели в нее переодеться. На ноги принесли шлепанцы.

— Ну вот, видишь, какой ты красный теперь. Совсем красненький стал! — приветствовали охранники мое появление в красном одеянии. — А главное, в такой одежде далеко не убежишь, — сказал один из них.

— А чего мне бегать, коли мне и тут неплохо, — отвечал я.

После завтрака, состоявшего из кофе с молоком и булки с маслом, Пепе наконец приступил к делу. Вначале он предложил мне все описать письменно, но я категорически отказался писать что-либо, равно как и говорить с ним по-русски, и поэтому беседа велась только на английском языке. Биографические данные, учеба, подготовка. Разбор моих записных книжек, в которых были сотни имен и адресов моих клиентов, и столько записей, что сам черт ногу сломит. Каждый штришок, каждая закорючка подвергались тщательному анализу. Приходилось всему давать объяснения. Например — Вот этот Линдерматер. Как вы с ним познакомились?