Смоляне отслужили в честь великой княжны молебен. Все было благолепно, Елена чувствовала себя по-домашнему, словно пришла на литургию в Благовещенский собор Кремля. Она всюду видела родные лица россиян и скорбела, что они отторгнуты от отечества. Простые смоляне тянулись к княжне. Женщины опускались на колени, целовали ее одежды, шептали:

– Защити нас, родимая, от нечисти католической.

– Я с вами, я с вами, – твердила Елена, касаясь рукой то головы, то плеча молодых смолянок.

Два дня Елена посещала званые обеды, кои устраивали смоленские вельможи в честь княжны и ее приближенных. Ей говорили много теплых слов и проявляли неподдельную радость оттого, что она впредь будет рядом с ними. Иногда к Елене приходила мысль остаться в Смоленске навсегда и чтобы ее супруг был удельным князем: она имела в виду князя Илью Ромодановского – ничего другого она не хотела.

А жизнь диктовала иное. По ее воле огромный поезд в сотни повозок и экипажей вновь и вновь поднимался в путь и уходил на запад. Шли и ехали с княжной бояре, князья, боярские дети, дьяки числом до шестидесяти. Еще постельничие, стольники, истопники, стряпчие, немало иной прислуги. И сопровождала эту ораву тысяча ратников. Всего в поезде насчитывалось более двух тысяч человек. В хвосте его тянулись еще десятка три купцов, приставших к княжескому кортежу в Полоцке. Попросили они главу посольства князя Василия Ряполовского взять их под защиту от гулящих ватажек шведов. Среди этих купцов были и беглецы Илья и Карп.

Однако, пристав с купцами к поезду Елены, Илья чудом избежал беды. Князь Василий Ряполовский еще в Полоцке велел старосте купеческого обоза представить ему своих торговых людей и на дворе съезжей избы нос к носу встретился с купцом, который показался ему подозрительным и знакомым по темно-вишневым глазам, по изящному носу с горбинкой. Еще по стати. «Купец» был саженного роста, широкоплеч и тонок в поясе. Взгляд Ряполовского он не выдержал и поспешил разминуться с ним. Потолковав с купцами и узнав, что они везут на продажу, князь решил еще раз взглянуть на «купца» с темными глазами и рыжей бородой. «Обмишулился, „купец”, черной бороде у тебя должно быть, а не рыжей. Ой, обмишулился», – улыбнулся боярин Василий. Он нашел «купца» близ коновязи под навесом и, тронув за рукав кафтана, спросил:

– Торговый гость, ты, случаем, не из стольного града? Кажется, я тебя видел на торгу в Китай-городе, да и в Кремле.

Илья ворошил сено под мордой коня, на князя не посмотрел, наоборот, еще ниже склонился к яслям.

– Звенигородские мы, – ответил он.

– Эко запамятовал, старая голова. Тогда совсем хорошо, выходит, в Звенигороде и видел, как сестру навещал. Сдается мне, что я и батюшку твоего хорошо знаю. Да и лик твой мне не таким видится, а молодым. Вот токмо борода почему-то рыжая. – Князь Ряполовский совсем утвердился в мысли, что перед ним беглый сынок князя Василия Ромодановского, и уже твердо и бодро произнес: – А с батюшкой твоим мы хмельное пивали. – Ряполовский похлопал Илью по плечу. – И друзья мы к тому же с князем свет Василием, тезкой моим.

Илья резко повернулся к Ряполовскому, снял мерлушковую шапку и поклонился.

– Да уж откроюсь, коль так, князь-батюшка Василий, – произнес он. – Батюшка вынудил меня в бега уйти. А всего-то не покорился я его волюшке. Так ведь и сам он в молодые годы ослушался отца.

В голосе Ильи прозвучали обида и боль.

– Ну так поведай, с чего началось? Я-то с пятое на десятое слышал о тебе.

– Уж и не знаю, как сказать. Батюшку моего я не осуждаю. Скорей всего, он и прав, что пытался предостеречь от неразумного шага. Вся вина на мне за то, что в бегах, – начал Илья и рассказал Ряполовскому все без утайки, а под конец добавил: – Теперь знаю, что в твоей власти отдать меня на суд родимому. Однако Христом Богом прошу тебя, князь-батюшка Василий, о милости не ради живота своего, а ради службы будущей великой княгине. Сочти за благо, что не видел меня, дай мне только уехать. – И Илья низко поклонился.

Расстались два князя мирно, старший лишь предупредил:

– Так ты уж иди в сем облике до Вильно и на глаза ни матушке-княжне не показывайся, ни тем паче Скуратовым или Сабуровым. Захомутают тебя, как жеребеночка.

– Спасибо за вразумление. А до батюшки о моей вольности пока не доводите, – попросил Илья.

– Укрою тебя. Слова я никому не давал хомутать. Токмо прав батюшка твой. И я бы воли тебе не дал. Да ты как пить дать еще споткнешься на тернистой дорожке. Тогда уж не миновать тебе великой опалы. Так-то.

– Остерегусь, князь-батюшка, – заверил Илья.

На том два князя и разошлись.

Той же ночью в палатах полоцкого наместника, греясь возле своей ласковой и жадной до любви незабвенной боярыни Марии, князь Василий поделился тем, что случилось с ним на дворе съезжей избы. Выслушав мужа, Мария поведала ему о болезненной страсти княжны Елены и, попросив его хранить все в тайне, открылась:

– Сохнет она по нему и во снах его имя твердит. Улыбается блаженно и, словно мы с тобой, упивается нежностью. Господи, какой грех вершит, не ведая того, – частила Мария, отдыхая на груди супруга.

– Все вы грешны извечно, – ответил князь. – Да ты уж не добавляй ей маеты.

Мария побожилась держать сокровенное в себе, но в долгом пути из Полоцка к селу Поставы все-таки не вынесла муки молчания и поведала княжне Елене тайну, какую поручил ей хранить муж.

– Однако ты уж, матушка, не выдай меня моему господину. Плетью попотчует, как узнает. Я-то ему слово дала, что молчать буду как рыба. А вот поди ж ты…

– Не казнись, что рассказала о сокровенном. Спасибо тебе, что согрела мою иззябшую душу. Только ты уж больше никому не открывайся, не то беда придет, – предупредила княжна свою болтливую мамку-боярыню.

– Матушка, божусь! – воскликнула Мария.

– Вот и славно. – В голосе Елены звенели радостные нотки.

Ей захотелось хоть разок глянуть на своего любимого, но недоступного. Однако ее головушка уже искала повод, чтобы позвать Илью в тапкану и отвести душу в забвении беседы. Но все тайное вскоре стало явным, и Елена еще долго не могла свидеться с Ильей.

На третий день пути от Полоцка к Поставам, уже в виду села, поезд Елены догнали московские государевы гонцы. Мчали они к князю Василию Ряполовскому, а он в этот час, устав от верховой езды и имея надобность посоветоваться, сидел в просторной тапкане княжны Елены и докладывал, что все к ночевке в селе Поставы приготовлено.

– Сколько там будем дневать-ночевать, государыня? – спросил князь.

– Так нет нам нужды в Поставах долго быть. Через ночь и дальше поедем.

Елена уже устала от долгого пути и с отчаянной решимостью спешила навстречу неизбежному. Да и весенние ветры с теплого Балтийского моря подгоняли.

В это время сотский, что постоянно ехал близ тапканы, постучал кнутовищем в дверцу. Василий Ряполовский открыл ее, и сотский сказал:

– Князь-батюшка, к тебе гонцы от великого князя, боярский сын Ребров да стряпчий Никита.

Князь попросил остановить тапкану и вышел из нее. Княжне Елене, однако, тоже было интересно увидеть и услышать батюшкиных гонцов. «Уж не напасть ли какая?» – подумала она, с тем и выбралась из тапканы под сильные порывы ветра. Гонцы уже спешились и кланялись князю. Но старший из них, боярский сын Ребров, готовый докладывать князю весть от государя, увидев Елену, замешкался, начал разводить руками и что-то мямлить. Княжна подошла к нему, сказала властно:

– Говори же! Весть от государя всея Руси и мне должна быть ведома. Или ты забыл, кто я?

Ребров молча и виновато смотрел на Ряполовского.

– Да выкладывай же, что привез! – в сердцах побудил князь гонца. – У государя-батюшки от княжны Елены нет никаких тайн.

Ребров потоптался на месте, развел руками, потупившись, ответил:

– Велено мне передать тебе, как великому послу, волю государя всея Руси. Сказано им, дабы ты, князь, отправил в Москву со сторожами князя Илью Ромодановского, ежели он при вас. А ежели нет, то в поимки людей пошли, добавлено государем.