Но до того еще было не скоро, пока что справлялась свадьба его наследника. А на свадьбе — раздолье веселью, раздолье проказникам и шутникам, простор для их фантазии, высвободившейся от запретов и осуждений. Свадьба для того и свадьба, чтобы на ней процветали веселые нелепости и нелепые веселости.
— А шутки были разные, — вспоминал дед Игнат, — самой простой, совсем невинной, была подмена лошадей, когда сильно охмелевший гость уезжал домой на своей гарбе, но на чужих конях, которые ему подсунули. Потом, проспавшись, гость, чертыхаясь, возвращался к гуляющим и разыскивал своих ненаглядных, что было делом не простым — хорошо еще, если на них кто-то другой не уехал к себе домой...
Свояк кума Тараса приехал в гости на новой легкой пароконной бричке, которой очень гордился. Пока хозяева бражничали, ребята закатили эту бричку в порожнюю пристройку, приспособленную кумом для хранения разных припасов. Пристройка имела вторые решетчатые двери — для прохлады. Наши озорники вытащили из брички дышло, закрыли изнутри ту дверь, затем дышло просунули сквозь решетку, и оставшийся внутри пристройки самый маленький из них закрепил его, как положено, шкворнем. Телегу подкатили к самой двери, а в промежуток между нею и задней стенкой пристройки была всажена специально оставленная там кадушка. Убедившись, что бричка стоит нерушимо, парнишка вылез из пристройки через маленькое окошко в ее задней стенке, которое тут же было заткнуто камышевым кляпом.
Свояк утром намерился «мандрувать» (двигаться) до дому, до хаты, Потоптавшись по двору, он, наконец, нашел свою бричку, сгоряча схватил за торчащее из решетки дышло, но не тут-то было: «клята гарба» (проклятая телега) с места не трогалась — «нэ туды… и нэ сюды». Кум Тарас с похмельной головы тоже ничем помочь не мог. Собрались другие похмельные головы, и, как водится в подобных случаях, каждый давал свои советы: «а чи шо, можэ, пробрать крышу... А, можэ — стинку... А ще краше пийты та спрыснуть цэ крученэ дило горилкой...». Дело кончилось тем, что вконец расстроенный свояк решил идти домой пешком, что куму Тарасу показалось недостойным. Он схватил «сокыру, тай и порубав ту бисову рэшотку», после чего свояк смог, наконец, запрячь коней и приняв на посошок еще одну «плящечку» понравившейся ему сливянки, «помандрував», куда следует.
У соседки кума Тараса старушки вдовы Гриценчихи был замечательный козел — белый, пушистый, красота и гордость всей округи. Улучив момент, хлопцы выкрасили того козла синькой, глаза подвели сажей так, что они стали огромными, чуть ли не больше козлиной головы, а рога украсили сусальным золотом. Такого красавца было негоже загонять обратно в хлев, и наши баловники, выдернув плетень, («лиску»), приложили его к крыше и по этому «взвозу» возвели животину к самому гребню, привязали ее к трубе, не забыв подложить бедному козлику охапку-другую доброго сенца. Плетень был воткнут на место, следы заметены, и довольная братва присоединилась к пирующим...
Рано утром бабуля Гриценчиха вышла попоить-покормить своего любимца и вывести его на вольную пастьбу. Не найдя его на месте, она стала его кликать, и тот ответил ей радостным блеянием откуда-то издалека. «Пошукав» (поискав) его по двору, бабуля, наконец, смекнула, что козлиный глас нисходит свыше, и увидела свое возлюбленное козлище у самого дымохода.
— Ой, мое ж ты лышэнько, Маты Прэчистая, Мыкола угоднык, — заголосила хозяйка, — як жэ ты туды забарабався?
На бабкины причитанья откликнулись «добри люды» — изрядно хмельные ненаглядные гости. Тут же принесли лестницу, отвязали козла от трубы и хотели свести его вниз, но не тут-то было: «бисов цап» (козел) уперся всеми четырьмя и ни в какую не хотел спускаться на бренную землю. Оставшиеся внизу посоветовали понести козла на руках «до драбыны (т.е, лестницы), а мы тут его поймаем»... Что и было сделано. Но у самой лестницы козел вдруг решительно взбрыкнул, и вся команда, чертыхаясь, загудела с крыши. Лестница смягчила их падение, да и хата старой Гриценчихи была не так уж высока, так что все происшествие завершилось сравнительно благополучно — лишь ушибами и синяками. Известное дело: пьяного Бог бережет...
Разглядев на земле раскрашенного «цапа», пострадавшие совсем развеселились и повели его с собой за общий стол. Здесь «бисова худоба» вела себя вполне послушно и даже попробовала поднесенной ей хмельной бражки, однако горилку пить не стала, да что с нее возьмешь, скотина все же малоразумная, хотя вызолоти ей не только рога, а и все остальное прочее.
Но наиболее памятным деянием «разбышак» на той свадьбе было сооружение дотоле невиданной станичниками «шутейной башни» на базарной площади. Глухой ночью братва прошлась вдоль ближних к той площади улиц и во всех дворах поснимала с петель ворота и калитки, прихватив, где было возможно, вожжи, которые у всех хозяев вешались на конюшнях у самых дверей. Все это сносилось к одиноко стоящей на площади «туполе». Прикинув, что и как, хлопцы вокруг этого древа и построили свою знаменитую башню. Калитки при этом ставились «стоймя», на них затаскивали ворота, увязывали их вожжами — между собой и деревом, на образовавшуюся площадку, чуть отступя от края, снова воздвигали калитки, на них затаскивали ворота, увязывали... И так «лаштували» до самой вершины, где все сооружение венчали поднятые в поднебесье стол и табуретка. На столе поблескивала стеклянная четверть, как символ чего-то возвышенного, прекрасного, можно сказать — неземного, и в то же время очень даже понятного...
Легко себе представить задумчивое недоумение тех хозяев, которые поутру увидели свой баз без ворот и калитки. Впрочем, очень скоро было «довидано», где они, собственно, находятся. Говорят, некая старушка, идя до зари на базар, приняла башню за церковную, колокольню, долго на нее молилась, пока не сообразила, что той колокольни «тут не мога будь», а, подойдя ближе, окончательно убедилась, что это действительно не то, что ей померещилось.
Сбежались хозяева пропавших ворот и калиток, просто любопытные. Многие тут же опознали свое имущество, а вот как его «вытягнуть» из той башни? Само собой, надо лезть на самый верх и начинать разборку оттуда, да кому охота карабкаться на такую верхотуру — ведь можно запросто сверзиться оттуда, и как говорят, «с непривычки» поломать себе ребра, если того не хуже...
Дед Игнат в лицах представлял разговор, который наверняка можно было услышать у той «шутейной башни»:
— Надо лезть, — скреб в затылке один, — иначе нэ можно, а то чэтвэрть разобьется... — Черт с нею, с четвертью, — возражал другой, — вона ж пуста! Найшов про шо тужить! Ну, а колы так, то лизь наверх и починай развязывать ту справу. И четверть сбережешь и дило зробышь!
— А чего это я полезу, — не соглашался первый. — Чи шо я у Бога бугая украв? Ни, мне лизты нэ трэба, хай лизуть те, чьи тут ворота, а моих ворот тут нема, мои на месте... — Гляньте, какой красавец! Нема твоих ворот, так чухай отсюда! Иди себе, куды шел... Покалякав так, казаченьки приступили к делу и худо-бедно разобрали ту башню, хотя и не обошлось без потерь и поломок. Конечно, свадьба, — дело серьезное, и там много было всего такого, чему обязательно положено быть на любой свадьбе. И встреча молодых, и посыпание их зерном и медными грошиками. Много танцевали и пели, но так бывает на любой свадьбе, а на «сашковой», кроме всего обязательного, еще и чудили, и чудили интересно. Случались шутники и на других свадьбах, может и поинтересней, да только вряд ли: было бы слышно...
А как танцевали на тех стародавних свадьбах! Бывало, иного плясуна в хате допускать до гопака просто было опасно, и он показывал свое мастерство, выкрутасы и удаль во дворе — прыгал и летал по воздуху выше крыши. Не иначе, как сама нечистая сила поднимала его так высоко и позволяла выделывать ногами такие замысловатые фортели и отбивать чоботами барабанную дробь на любой вкус и на любое понятие. Не-е, теперь таких танцоров нету и быть не может, сейчас танцами называют черт знает что — шатковалкое медвежье топтание... Танцевали лезгинку, «журавля», а то — «шамиля», и под конец обязательно «пьяного казака». Ну, того «шамиля» дед Игнат сам не видел, только слышал о нем, а вот «пьяный казак» был частым гостем не только свадеб, но и рядовых праздников, были замечательные лицедеи, исполнявшие, каждый по-своему эту понятную, если не сказать — родную для них роль...
