— Да! — восторженно взревел зал.

— Так вот, мой похититель сегодня находится здесь. Он в зале!

— Ура! — взорвались зрители. — Мы щас ему наваляем!

— Но ведь это безобразие! — возмутился Мамаков, оглядываясь в поисках поддержки, которой не было. — Этого нет в сценарии, я выступление оленеводов-похитителей не утверждал! Сейчас должен быть танец санитарки Бек-Агамаловой!

Но его слова заглушила тревожная дробь барабана.

— Итак, похититель находится здесь и сейчас… Но мне не хочется указывать на него пальцем. Я хочу, чтобы он сам признался в содеянном!

— Послушайте, — продолжал возмущаться Мамаков. Его бюрократическое яйцевидное брюшко тревожно опало, а губы, наоборот, выпятились. — Я не допущу, чтобы всякие… Охрана! Милиция!

— Милиция готова приступить к своим обязанностям! — Указующий перст певицы воткнулся в гаишника Цыпляева, который стеснительно мялся на заднем плане, выразительно похрустывая правым карманом.

Мэр побледнел и даже отшатнулся. Он даже привстал из кресла, как бы собираясь уйти, поскольку не желал принимать участия в этом ужасном, не запланированном сценарием балагане.

— Не желаю принимать участия в этом незапланированном балагане! — возмутился он, делая шаг к выходу.

Но дюжие охранники у дверей студии напружинили мускулы, всем своим видом готовясь пресекать безобразия и противодействовать беспорядку.

— Так вы хотите узнать, кто этот человек? — осведомилась Шторм, обращаясь к зрителям.

И зрители вспыхнули в ответ единодушным: «Да!»

— Вы хотите, чтобы я указала на него? — продолжала певица, явно издеваясь над нервами похитителя, который затрясся при ее словах как осиновый лист.

— Да! — откликнулся зал.

— Хорошо же… Вот он! — Указующий перст вновь взвился в воздухе и уткнулся в испуганно затихшего Мамакова.

Зал ахнул. Цыпляев важно кивнул, охранники с каменными лицами переглянулись, Муханов произнес: «Вот дьявол!», Кукушкина: «Мы победили!», а остальные ничего не произнесли, ограничившись бестолковым «а», «бе» и «ме».

— Да, год назад этот человек похитил меня в тот момент, когда я возвращалась после встречи с подругой, запер на своей даче в лесу и целый год измывался надо мной, требуя любви, уважения, покорности, то есть именно того, чего он никак не мог от меня требовать. Оставлял меня без краски для волос и услуг массажиста! Естественно, он не был никаким оленеводом, а оленеводом воспользовался для отвода глаз. Уже потом, после хитроумной операции, организованной моим продюсером и моей подругой Лилей, которая выступила на сцене под видом певицы Шторм, мне удалось бежать, убедив Мамакова в том, что я не настоящая Вика Шторм, а всего лишь ее дублерша, предназначенная для обмана назойливых поклонников. Он утверждал, что всю жизнь, еще с того благословенного времени, когда Людмила Песоцкая… — еще один указующий перст, перелетев на противоположную сторону студии, ткнулся в курино вертевшую головой Милу, — женила его на себе, он обожал меня тайно. Разойдясь с Песоцкой, он пролез в мэры, после чего разозленная Мила усиленно стала проталкивать на его место Муханова, внезапно освободившегося от брачных уз. И будто бы все эти годы Мамаков собирал мои открытки, вырезал статьи в газетах, посещал концерты, а потом отважился на похищение. И будто бы школьная любовь не вянет до самой старости, которая, кстати, не за горами.

Мамаков протестующе поднял руку.

— Позвольте, это клевета! — залепетал он. — Кто может подтвердить эти слова? Поклеп! Требую экспертизы! Доказательств! Фактов!

Тогда Цыпляев приподнялся над стулом (его карман выразительно хрустнул).

— Я могу предоставить доказательства, — произнес он смущенно. — Вы ведь знаете, Петр Семенович, что это я охранял похищенную певицу, пользуясь внеслужебным временем. Вы наняли меня, воспользовавшись моим незнанием обстоятельств и тем, что я не мог существовать на унизительную для любого сколько-нибудь уважающего существа зарплату, поскольку изъятые у автомобилистов деньги по своему благородству отправлял в детские дома и на освоение космоса. — Благородный гаишник достал из кармана целую гору квитанций и приходно-расходных ордеров. — Вот документы о приеме денег, которые, я считаю, справедливо изымал у проштрафившихся граждан, так как заставлял их служить в пользу общества. В смысле деньги, а не граждан.

Зрители взволнованно загудели, Мамаков возмутился.

— Бред какой-то! Кому вы верите, господа? — обратился он к залу. — Вы верите первейшему в городе взяточнику!

Зал возмущенно взревел, адресуя свое возмущение завравшемуся мэру и поражаясь благородству отечественной автоинспекции.

Певица Вика Шторм оборвала шум одним властным движением руки:

— Предлагаю силам правопорядка арестовать злостного похитителя!

Тогда вскочил Бульбенко, обуянный праведным гневом:

— Да, арестовать! Он и с нашей фирмы взятки тянул!

Муханов неожиданно поддержал своего вечного конкурента:

— Требовал бешеные откаты за поставку моющих средств!

Вениамин Прокофьевич тоже внес свою посильную лепту:

— Пенсионеров угнетал мизерным вспомоществованием!

Веня тоже не остался в стороне:

— Милицию содержал на голодном пайке, отчего некоторые были вынуждены по увольнении грязным делом с мордобоем заниматься!

Сифоныч:

— На кладбищах беспорядок развел! В могилы лазают все кому не лень!

Иван Филиппович:

— Газовые баллоны брал для себя без квитанций!

(Незримая Олимпиада Петровна: «Высказывался в том роде, что, поскольку загробного мира не существует, надо на земле побольше урвать!»)

Кукушкин:

— Забирал себе лично молодых девиц из числа предназначенных для перевоспитания моими силами! Например, певицу Вику Шторм.

Стефан Чарский с траурного портрета:

— Противился проведению в нашем городе международной конференции ноговедов!

Авторемонтники хором:

— Назначал непомерную плату за аренду, за право работать и жить на земле!

Михаил Бог:

— Противодействовал организации конца света, причем лично запретил взламывать семь печатей и не пустил в город семь всадников! А также меня, священную особу, продержал в КПЗ без суда и следствия свыше определенного законом времени!

Волна народного возмущения накрыла мэра с головой. Дюжие охранники поволокли Мамакова к выходу.

— Камера, стоп! — скомандовал Оганезов. — Снято!

Красный огонек послушно погас. Оператор, как насосавшийся клоп, отвалился от видоискателя. Продюсер, слюнявя палец, пролистал сценарий.

— Что у нас дальше? — спросил он сам себя, переворачивая страницы. — Ага, пара эстрадных номеров — и закончим!

— Как это «закончим»? — возмутился дедушка Вениамин Прокофьевич. — А торжественный арест Муханова в студии! Вы же обещали!

— А с Кукушкиной в прямом эфире парик сорвать? — поддержал его внук. — Я лично готов! Разрешите приступать. — Он потянулся к рыжей гриве Кукушкиной.

— Зачем? — поморщился Оганезов. — Все и так ясно! Это лишнее!

— Позвольте, — продолжал взволнованно настаивать ветеран. — Как неукротимый борец с тамбовскими бандами, я имею право на правосудие в прямом эфире!

Цыпляев опять поднялся со своего места, выразительно хрустя пиджаком.

— Вениамин Прокофьевич, я бы вам не рекомендовал, — негромко начал он, засовывая руку в хрустящий карман.

— Что? — возмутился дед, обуреваемый справедливым гневом. — Мне даже тамбовская банда не смогла закрыть рот!

— Разрешите? — обратился Цыпляев к Оганезову. Администратор поощрительно кивнул. Цыпляев выудил из кармана бумагу.

— Из данного документа явственно следует, что Вениамин Прокофьевич Воробьев прослужил сорок лет письмоводителем в райотделе милиции, никогда не принимал участия в оперативной работе, никогда из города не выезжал, кроме как на отдых в Крым по профсоюзной путевке, никакую банду не задерживал, а демонстрируемый им всем и каждому похвальный лист за поимку тамбовской шайки получил, организовав похищение пустого бланка из сейфа милиции в 1978 году.