– Смотрите, это же совсем просто. Ведь на такой гладкой дороге ничего случиться не может.

Льевен не знал, смеяться ему или сердиться.

– Вашему крючку – этому гениальному крючку – честь и хвала! Изобретение весьма полезное и, возможно, со временем мы начнем конструировать машины с таким крючком. А пока что придется подождать. Ехать вы не можете, заявку мы отзовем.

На лице Хольштейна отразилось отчаяние. Он опять взял крючок и сказал:

– Я покажу вам это в машине, будет гораздо легче и наглядней. Давеча я уже сделал пробный круг.

Он сел на сиденье и пристегнулся ремнями. Льевен крепко взял его за руку.

– Вы просто ребенок, Хольштейн. Когда машина должна делать сто пятьдесят километров в час, то на извилистой северной части трассы, в какой-нибудь узкой петле, вам понадобятся не то что две, а все три руки, чтобы удержать машину и не сверзиться вниз. Жаль, что так получилось. Вы не виноваты, – то, что вы так рветесь ехать, говорит в вашу пользу, но вы не поедете. Это было бы невероятным легкомыслием. Пойду аннулирую заявку.

Он по-товарищески взял забинтованную руку Хольштейна и погладил ее.

– Надеюсь, она скоро придет в норму. – Кивнув Хольштейну, Льевен ушел вместе с Каем.

Хольштейн оторопело смотрел им вслед.

Кай и Льевен протискивались сквозь толпу. Трасса была перекрыта. С минуты на минуту должна была начаться первая гонка.

– Почему вы сердитесь, Льевен? – спросил Кай. – Этот юноша производит хорошее впечатление.

– Он на самом деле хороший, – ответил Льевен, – один из лучших автогонщиков, каких мы могли заполучить, молодой, отчаянно смелый, однако пока еще неосторожный, приходится всякий раз вдалбливать ему, чтобы он строго придерживался инструкций.

Надвигался вой, похожий на рев гранаты. Первые автомобили промчались по трассе. Льевен поглядел им вслед.

– Для меня было крайне важно, чтобы Хольштейн участвовал в этой гонке, ведь мы хотели понаблюдать за нашей машиной. Директор завода, Пеш, уже сидит на трибуне с секундомером. Он еще ничего не знает. Прибыл сюда сегодня утром и позвонил мне, что все в порядке, я могу приезжать. Тем временем он еще съездил в Милан и в наш отсек больше не заглядывал. Пеш собирался с трибуны определить время нашей машины, а я – остановить ее после поворота Лесмо; таким образом, мы хотели не допустить, чтобы она прошла всю дистанцию. Дело в том, что уже во время тренировочных заездов она вызвала у многих любопытство, слишком большое любопытство.

Снова целая стайка автомобилей с шумом пролетела мимо них. Льевен затопал ногами.

– Как это будоражит! Я принимал участие в стольких гонках, что пора бы мне угомониться. Но каждый раз, когда я слышу мотор, работающий на полную мощность, меня знобит от волнения. Какая досада, что мы вылетели!

Он обернулся. Сзади кто-то позвал его по имени. К нему подбежал один из механиков.

– Пойдемте скорее…

– В чем дело?

– Хольштейн…

– Что с ним?

– Он срывает повязку.

Льевен побагровел от злости и поспешил за механиком. По дороге тот рассказал: когда Льевен и Кай ушли, Хольштейн вполне спокойно повернулся и пошел к машине. Механики хотели его утешить, но, казалось, он их не слышит. Он принялся осматривать машину – включение, педали, потом сел на радиатор и раскурил сигарету. Тут со стартовой площадки донесся рев моторов и мимо них промчался первый автомобиль. Хольштейна сразу как подменили – он стукнул забинтованной рукой по радиатору и, прежде чем кто-то успел к нему подбежать, крючком содрал повязку.

Льевен и Кай подошли к Хольштейну. Тот был очень бледен, глаза сверкали, губы плотно сжаты. Правая рука висела, повязка была изорвана и в крови.

Льевен взял крючок, который один из механиков вертел в руках, и выругался, но сразу смолк, увидев лицо молодого человека – настолько безумным выглядело оно в эту минуту. Льевен бросил крючок в угол и обнял Хольштейна.

– Я знаю, что это такое – быть участником гонки и оказаться не в силах ехать. Особенно это больно в вашем возрасте – хуже, чем потерять женщину. Вы вправе сейчас ругаться, беситься, да пусть бы вы даже попытались левой рукой – разумеется, левой – согнуть этот крючок, – но вот этого делать было не надо, верно же, вы и сами видите…

У Хольштейна беспомощно дрогнули губы, Льевен взглянул на его кровоточащую руку.

– Вам вовсе не обязательно было выигрывать гонку, мы же хотели только испытать машину…

Хольштейн выдавил из себя:

– Я бы выиграл.

Его белое, как мел, лицо напряглось от муки. Льевен удивленно посмотрел на него и тихо присвистнул.

– Ага, вот в чем дело… Стало быть, вы хотели прорваться, – выходит, нам еще повезло. Но тем не менее испытание мы переносим на следующий раз.

Хольштейн с усилием произнес:

– Это будет уже Большой кубок Милана.

Льевен подтвердил:

– Я знаю. Его мы как раз хотим выиграть.

Хольштейн покачал головой. Вдруг из его широко раскрытых глаз беззвучно брызнули слезы, покатились по щекам, – лицо было мокрое, но по-прежнему неподвижное.

Тут Кай оттолкнул Льевена и подошел вплотную к Хольштейну.

– Я буду участвовать в гонке вместо вас.

– Вы? Когда?

– Сегодня. Сейчас.

Он обратился к Льевену:

– Как вы думаете, можно заменить в заявке фамилию гонщика?

– Вы в самом деле хотите ехать, Кай?

– Меня так и подмывает. Трассу я более или менее знаю, с машиной свыкнусь быстро, а поскольку я не обязан прийти первым, то попытка кажется мне вполне допустимой. Сможем мы заменить фамилию?

Льевена он уже почти убедил.

– Думаю, нет. Но если вы хотите ехать, мы, во всяком случае, немедленно об этом заявим. На каком этапе сейчас первая гонка?

– Начинается третий круг, – ответил механик.

– Вторая длится примерно час. Так что у нас еще есть время, чтобы все подготовить. Лучше всего нам втроем пойти в дирекцию гонок, но сначала – к врачу.

Хольштейн его уже не слушал. Опередив своих спутников, он протолкался к кабинетам и вызвал директора. Они вступили в переговоры. Директор ушел, чтобы выяснить мнение своих коллег. Тем временем врач наложил Хольштейну повязку. В конце концов разрешение для Кая было получено.

Хольштейн совершенно преобразился. Он заявил, что пальцы у него снова двигаются, и даже осмелился утверждать, будто удар по радиатору способствовал выздоровлению. Недаром же у врача, когда тот увидел его руку, сделалось такое удивленное лицо, – ясное дело, он удивился быстрому улучшению.

– Ну еще бы, – буркнул Льевен и спросил Кая: – Вы полагаете, что еще помните эту трассу?

– Я по ней ездил три года назад. Первые круги я проделаю с осторожностью, чтобы сориентироваться. А как ведет себя машина на поворотах?

– Не скользит, если вы заходите на поворот с середины, – сказал Хольштейн.

– Хорошо. Я постараюсь выяснить, какое у нее время при полной скорости. Покрышки придется менять?

– Да, все четыре, после третьего круга. Мы хотим посмотреть, не слишком ли они стираются на поворотах, чтобы успеть заказать к Миланскому кубку протекторы потолще.

Хольштейн поднял капот двигателя и объяснил Каю некоторые особенности конструкции. Разговор незаметно перешел в дискуссию на технические темы.

Началась вторая гонка. Хольштейн потащил Кая с собой.

– Вам надо переодеться. Возьмите мои вещи и наденьте сверху, они вам более или менее подойдут. Вам нужны брюки, куртка и пояс – или лучше комбинезон? Вот! Защитный шлем хотите? Или шапку на вате, обвитую проволокой? Тоже нет, тогда, значит, легкую гоночную шапку. Очки? Возьмите эти, в них вы хорошо разглядите на солнце бугры на трассе. На большом повороте покрытие трассы сверху немножко рыхлое, но глубже оно твердое. Так что если из-под колес брызнет гравий, пусть это вас не смущает. Перчатки? Ладно, можно и без них, руль обтянут резиной…

Он хлопотал вокруг Кая, как мать.

– Если вы резко возьмете с места, то можете сразу вырваться вперед. У этой машины высокая начальная скорость. Быть может, вы все же постараетесь победить.