Эта обеспокоенность, конечно, не беспочвенна: именно в силу указанных обстоятельств с теорией сознания дело обстоит не так просто, как с физическими теориями. Но это не значит, что мы должны вообще отказаться от поисков теории сознания. Начать с того, что каждый из нас имеет доступ к богатому источнику данных в своем собственном случае. Мы знаем о своих детализированных и конкретных осознанных переживаниях, и нам также известно о фундирующих их физических процессах, так что в нашем распоряжении уже находится большой набор регулярных связей. Исходя из этих регулярностей, мы можем, используя принцип наилучшего объяснения, некоторым образом предположить существование как можно более простых базовых законов, которые могли бы порождать указанные регулярности. В настоящий момент нам вообще неизвестно о каком-либо наборе законов, который мог бы выполнять эту задачу, так что это не является заведомо тривиальным ограничением теории. Вполне могло бы оказаться, что есть только один относительно простой набор законов, позволяющий получать нужные результаты — и тогда у нас было бы серьезное основание считать, что они являются частью верной теории.

Можно упорствовать в возражениях, сказав, что с данными от первого лица совместимы самые разные теории: от солипсизма (согласно которому только я обладаю сознанием) до панпсихистских теорий (в соответствии с которыми все наделено сознанием); от биохимикалистских концепций (в которых утверждается, что сознание порождается исключительно биохимической организацией определенного рода) до вычислительных теорий (согласно которым для порождения сознания достаточно надлежащей организации вычислительных процессов); в том числе и такие экстравагантные теории, как та, что утверждает, будто люди обладают сознанием только в нечетные годы (в данный момент это 1995 г.). Как мы можем исключить какую-либо из этих теорий, если мы не в силах проникнуть в сознание других людей для измерения их сознательного опыта?

Все подобные теории логически совместимы с имеющимися данными, но этого недостаточно, чтобы сделать их правдоподобными. Солипсистские теории, к примеру, крайне неправдоподобны из-за их в высшей степени произвольного характера (почему сознательной должна быть только эта личность?) и громадной пространственно-временной гетерогенности (мой сознательный опыт систематическим образом связан с моим физическим устройством, но мой физический двойник, находящийся в каком-то другом месте, вообще будет лишен сознания). Соображения правдоподобия играют определенную роль — наряду с ролью эмпирических свидетельств — при создании наших теорий в самых разных областях. Мы, к примеру, одобряем теорию эволюции в отличие от теории, согласно которой мир был сотворен пятьдесят лет назад вместе со всеми воспоминаниями существовавших тогда людей и окаменелостями. Мы также одобряем некоторые простые теории квантовой механики, но не одобряем другие, эмпирически эквивалентные, но крайне искусственные теории. Для создания теории недостаточно эмпирических свидетельств; в расчет должны приниматься также принципы правдоподобия, простоты и эстетичности, а также и другие соображения.

Роль, которую играет, в частности, простота, нельзя переоценить. Без этого ограничения научное теоретизирование в целом было бы удручающе бесконтрольным. Ведь для любой научной теории можно легко придумать эмпирически эквивалентную ей ad hoc гипотезу. Но никто не примет такую гипотезу — именно потому, что она неоправданно сложна. Поэтому, если мы сможем отыскать простой набор базовых законов, совместимых с имеющимися у нас данными, у нас будет серьезное основание отвергать более сложные альтернативы.

Содействовать созданию теории сознания могут и другие вероятностные ограничения. Наиболее очевидным из них является принцип, на который мы опираемся всякий раз, когда мы принимаем чей-то вербальный отчет за индикатор его сознательного опыта: принцип, согласно которому отчеты людей об их переживаниях в общем и целом точно отражают содержание этих переживаний. Мы не можем доказать его истинность, но антецедентно он гораздо правдоподобнее его альтернативы. В определенной мере это правдоподобие основано на заключении от нас самих, но он может рассматриваться и как методологическое ограничение при создании теории сознания. Если бы этот принцип оказался совершенно неверным, это привело бы к полному неведению: тогда мир попросту был бы лишен рациональности, и мы не смогли бы построить теорию сознания. При построении любой теории мы допускаем рациональность мира, допускаем, что планеты не возникают ниоткуда с готовыми окаменелостями и что его законы не сложны и не сверстаны так, чтобы воспроизводить предсказания более простых законов. В ином случае дозволено будет все.

Исходя из подобных вероятностных допущений, мы получаем в свое распоряжение очень полезное ограничение теории сознания, а на деле еще и богатый источник данных даже с позиции третьего лица: чтобы установить, сознательно ли человек переживает стимул, надо просто спросить его! Этот принцип позволяет нам делать гораздо более сильные выводы относительно связи между сознательными переживаниями и их физическими основами. Разумеется, это допущение настолько правдоподобно, что исследователи постоянно опираются на него, и мало кто задумался бы о том, чтобы поставить его под сомнение. Полезную роль играют и родственные ему допущения, такие, как принцип, что воспоминания людей об их переживаниях, в целом, не являются чем-то радикально неверным. Конечно, исключения из этих правил иногда встречаются, но мы, по крайней мере, предполагаем, что отчеты и воспоминания скорее всего будут точными отражениями опыта — при отсутствии серьезных оснований думать иначе.

В число правдоподобных допущений могли бы также входить: гомогенность фундаментальных законов в пространстве и времени; зависимость сознательного опыта только от внутреннего физического состояния организма; маловероятность отражения в сознательном опыте таких случайных факторов, как распределение молекул внутри нейрона, быть может, за исключением того случая, когда они влияют на его работу; и т. д. Разумеется, ложность любого из этих допущений логически возможна, но, при отсутствии оснований думать иначе, разумно допустить истинность каждого из них. Взятые вместе, эти правдоподобные допущения накладывают сильные ограничения на теорию сознания и могут оказать нам существенную помощь при создании соответствующей теории.

Так как же быть с беспокойством по поводу того, что теория сознания не может быть проверена? Оно станет актуальным, лишь если окажется, что существуют две в равной степени простые теории, идеально соответствующие имеющимся данным и релевантным правдоподобным ограничениям. Этого вполне может и не случиться: одна из созданных теорий может оказаться явно предпочтительнее всех ее конкуренток. Но если мы столкнемся с двумя одинаково хорошими теориями, мы можем оказаться перед сложным выбором, — но даже в таком случае мы значительно улучшим свое понимание сознания путем резкого сужения альтернатив. В любом случае ясно, что не стоит заранее беспокоиться по поводу непроверяемости — пока у нас нет даже одной теории, которая могла бы хоть сколько-нибудь удовлетворительно объяснить интересующие нас феномены.

Конечно, эта опора на данные от первого лица и на правдоподобные ограничения означает, что теория сознания будет иметь спекулятивный характер, не свойственный теориям в большинстве других научных областей. Из-за невозможности строгой интерсубъективной проверки мы не сможем обрести полную уверенность, что наши теории находятся на верном пути. По этой причине наука о сознании, по-видимому, всегда будет лишена сильных эмпирических мандатов, имеющихся у других наук, и прожженные исследователи по большей части будут сторониться ее. Но сознание — настолько важный феномен, что лучше хоть как-то понимать его, чем не понимать вовсе: если можно выдвинуть осмысленную теорию сознания и показать, что она превосходит все конкурирующие теории, то это будет важным достижением, даже если эта теория никогда не получит абсолютно убедительного подтверждения. Попросту говоря, такова лодка, в которой мы находимся, пытаясь понять мир: мы берем те материалы, которые имеются у нас в наличии, и мы работаем с этими материалами.