Концерт за концертом, глоток за глотком, затяжка за затяжкой. Джим становился все раскованнее и смелее. Он привык к сцене, стал чувствовать себя свободно, уже не стеснялся ни зрителей, ни самого себя и больше не поворачивался к залу спиной. Все казалось таким легким, сиюминутным, искрящимся…

Он делал только то, что хотел. Его кровь подогревали алкоголь, легкие наркотики и поведение зала. В какой-то момент он осознал, что может манипулировать толпой.

«Я могу заставить их плакать или смеяться, могу оскорбить их, могу похвалить — они воспримут и запомнят все!»

Ему нравилось играть со зрителями и следить за их реакцией. Иногда намеренно, иногда в эмоциональном порыве, а порой и под действием психотропных средств, он кричал, прыгал, кружился в нескладном танце, падал на колени, смеялся до слез или плакал сквозь смех. Толпа жадно глотала все его выходки и трюки, переваривала их и в итоге всегда оставалась довольна.

В тот вечер Джим перебрал перед выступлением. Опоздав на репетицию, он заявился в клуб, слегка пошатываясь и нетрезво улыбаясь. Рей, Робби и Джон многозначительно переглянулись. Джон робко сказал:

— Послушай, Джим. Так нельзя. Мы еще ничего не добились, а ты уже строишь из себя короля. Еще не наступило то время, когда можно приходить вот в таком состоянии. Сюда придут люди. Они придут, чтобы послушать музыку, посмотреть на тебя. Ты — лицо группы и ты не должен выглядеть… так как выглядишь сейчас.

Моррисон пьяно расхохотался, похлопал Денсмора по плечу и уверенно заявил:

— Все под контролем, старина! Все пройдет отлично!

Первые пять-шесть песен Джим держался молодцом. Дальше его рассудок помутился, а тело перестало слушаться. Внезапно его накрыла волна звериной агрессии. Он уже не пел, он истошно орал, брызгая слюной и со слепой ненавистью вглядываясь в мелькающие перед ним лица.

То, что что-то пошло не так, первой почувствовала Пам. Затем начали волноваться и ребята. Остановить выступление они не решались. Стоя на самом краю сцены, Джим на мгновение по старой привычке повернулся к залу спиной.

Робби увидел его раскрасневшееся лицо, налитое злостью и неконтролируемым гневом… Моррисон очень резко и, видимо, неудачно развернулся, зацепился за провод и вместе с микрофоном полетел вниз со сцены. В зале поднялся девичий визг и мужская ругань. Музыка оборвалась.

Пам через весь зал бросилась к телу Джима. Тот, судя по всему, потерял сознание…

Через пару минут администрация объявила об окончании концерта, а ребят попросили выплатить штраф за сломанное оборудование и навсегда убраться из этого места.

Как-то к молодому Моррисону на улице подбежал мальчишка лет двенадцати. Беззубо улыбаясь, он спросил:

— А ты и есть тот самый Моррисон?

Джим был польщен, но сделал вид, что не понимает, о чем речь. Ему хотелось выслушать как можно больше комплиментов в свой адрес.

— Что ты имеешь в виду? Может, ты меня с кем-то путаешь?

— Да нет же, — парнишка хитро прищурился, — Я знаю, ты Джим Моррисон, ты поешь с тремя придурками, ты еще недавно со сцены грохнулся в клубе. У меня там брат работает.

Моррисон покраснел и натянуто улыбнулся:

— Прости, но ты меня точно с кем-то путаешь. А впрочем… Далеко пойдешь, парень!

«Дорз» оказались, в буквальном смысле этого слова, на улице. После случая в «Whisky-A-Go-Go» их больше не приглашали ни в клубы, ни на сборные концерты. Репутация молодой группы была подмочена… Так думали хозяева заведений. Но поклонники и поклонницы по-прежнему хотели видеть своих любимцев на сцене. Ребята и сами мечтали давать нормальные концерты на хороших площадках, но возможностей и связей было недостаточно. Немного поразмыслив над ситуацией, «Дорз» решили устраивать квартирники в домах своих друзей — сборища с огромным количеством выпивки, хорошего настроения и, кончено же, музыки. Они играли на крышах, верандах, террасах, кухнях… Это было отличное время, когда народ собирался, чтобы просто послушать песни. Молодость, азарт и романтика били через край. С каждым таким концертом, помимо основной компании, собиралось все больше и больше людей, многим не хватало места. «Дорз» всерьез задумались о поиске подходящего клуба, куда их могли бы принять.

Однажды на очередной квартирник явился нетипичный для окружения «Дорз» персонаж — высокий мужчина в сером деловом костюме и строгих очках в тонкой оправе. Он пришел один, молча сел на грязный стул в своих безупречных брюках и долгим и внимательным взглядом посмотрел на ребят, настраивающих инструменты. Парни переглянулись и пожали плечами: «Что еще за чудак?». «Дорз» начали играть…

Народ аплодировал, подпевал, притоптывал в такт, девушки танцевали, парни выпивали. И только странный мужчина, сидящий в углу, оставался серьезен и спокоен. Медленно затягиваясь сигарой, он что-то записывал в толстом блокноте. Джиму стало как-то не по себе, он заподозрил что-то неладное в этом человеке. Его начали мучить нехорошие мысли. «Откуда он узнал о концерте? А вдруг это какая-то проверка? Нужно срочно избавиться от травы и таблеток…»

«Дорз» отыграли программу, но никто не спешил расходиться. Настало время для общения старых друзей и встреч новых. Эти вечеринки иногда затягивались до самого утра. Джим поискал в толпе глазами загадочного незнакомца, не нашел его и хотел облегченно вздохнуть, как вдруг кто-то сзади окликнул его. Он обернулся — перед ним стоял тот самый человек в сером костюме.

— Мистер Моррисон, я бы хотел серьезно с Вами поговорить, если позволите…

Джим почувствовал, как холодеют кончики его пальцев, и мысленно приготовился к самому худшему.

Человек в костюме продолжил:

— Меня зовут Ротшильд, Пол Ротшильд. Возможно, Вы слышали эту фамилию. Дело в том, что я занимаюсь продюсированием, и меня заинтересовала Ваша группа.

Онемели не только пальцы, но и язык, и голова, и все тело. Джим не знал, что делать, что говорить и как себя вести. Он был готов ко всему на свете, но только не к такой невероятной удаче.

Джим неподвижно лежал на полу, глядя в потолок и отрешенно улыбаясь. На этот раз доза оказалось достаточной для того, чтобы улететь мгновенно. Ждать почти не пришлось. Тело стало совсем легким, почти невесомым. Ему казалось, что он парит над землей. Сквозь туман он увидел обеспокоенное лицо Памелы. Она склонилась над ним, прикоснулась холодной ладонью к его разгоряченному лбу.

— С тобой все в порядке? Где ты?

Джим хотел засмеяться, но смех не выходил. Лицо скорчилось в странной гримасе. Язык непослушно коверкал слова. С огромным трудом Джим произнес:

— Мне хорошо. Так хорошо, словно я умираю. Словно все это со мной в последний раз. Я… счастлив. — Джим закрыл глаза.

Памела все еще стояла над ним и внимательно изучала это любимое, такое знакомое лицо. Сейчас оно казалось ей чужим и нехорошим. И эта застывшая улыбка на его губах больше походила на каменную ухмылку.