товарищах. Он хвалил самого себя, выставлял себя испытанным

другом Москвы и подавал такие советы, которые, как он полагал, должны были придтись по вкусу Москве. <Как Богдан

Хмельницкий, - говорил он, - учинился под высокодержавною

государевою рукою, и по се время, - как начал я служить великому

государю верно, так и совершаю; за мою правду меня Господь

Бог хранит, что еще жив! Вся беда от гетманов, а не от старшин.

Только им изменникам Господь Бог не терпит за царскую хлеб-

соль: все один за другим пропадают; жаль только, что невинных

людей с собою губят! Если этого злохищника Господь Бог предаст

и в руки наши изымай будет, пусть бы великий государь

пожаловал нас: велел быть у нас гетманом боярину из

великороссийских людей; тогда у нас постоянно будет, а пока гетман будет у

нас из малороссийских людей, никогда добра не будет>.

При последнем свидании неосторожный и откровенный гетман

сделал перед Танеевым выходки, подтверждавшие в глазах мое-‘

ковского человека донос старшин. Многогрешный отозвался о До-

рошенке совсем не так, как отзывался, бывало, в прежнее время, когда считал Дорошенка своим постоянным врагом. Теперь он

заявлял, что татары не смеют пройти на левую сторону Днепра, 210

потому что Дорошенко их не пустит>. <Хочет, - говорил Танееву

гетман, - Дорошенко посылать к государю своих посланцев и с

ними те санджаки,’ каковы ему присланы от турского султана; те посланцы будут у великого государя милости просить, чтоб

его царское величество изволил Дорошенка принять под свою

высокодержавную руку в вечное подданство и прислал бы ему, вместо турецких санджаков, свои царские знаки>.

- А если турский султан войско пошлет за то на

Дорошенка? - заметил Танеев.

-

Дорошенко, - сказал Демьян, - будет бить челом

великому государю, чтоб указал его оборонять своею царскою ратью.

Гетмана Демьяна очень коробило то, что, как он слыхал, московское правительство давало полякам денег на наем войска, и

он не побоялся при Танееве произнести такие слова: <коли бы

польские послы и коммиссары, набравшись в Москве от вас денег, ворочались в Польшу через-Киев и через наши малороссийские

города - было бы хорошо! Тогда бы и нам что-нибудь из тех

сумм досталось!>

Это прямо уже казалось угрозою ограбить польских послов.

Марта 10-го уехал Танеев из Батурина с своим товарищем.

Когда Танеев был в Батурине, в Москве находились

посланцами от гетмана Многогрешного: нежинский протопоп Симеон, генеральный асаул Грибович и войсковой товарищ Михаил

Миклашевский (впоследствии стародубский полковник). Нежинский

протопоп быд давно уже тайным врагом Многогрешного, но

подбивался к нему в дружбу; часто не ладил он с Демьяном по

причине раздражительного характера последнего, но всегда потом

примирялся с ним, и враги Демьяновы считали протопопа

соумышленником гетмана. Будучи в Москве, протопоп не смел

слишком резко поднимать голоса во вред гетману, после того как

прежде письма его против гетмана и Лазаря Барановича не имели

последствий, вредных для того и другого. Только слегка

набрасывал протопоп на гетмана тень в беседах с боярином Матвеевым, заведывавшим малороссийским Приказом. <Я, - говорил

протопоп, - сколько могу, верно служу и радею великому государю, только гетмана не могу никакими притчами исцелить от нашедшей

на него скорби. Кто-то наговорил ему, будто великий государь

Солонину гетхманом поставить хочет, и Демьян скорбит о том зело; и о том скорбит, что Пиво с ляхами около Киева монастырские

вотчины опустошил, а паче всего о Киеве сетует, чтоб государь

Киева и других малороссийских городов ляхам не отдал, все

спрашивает меня: покуль у нас граница будет с ляхами? А мне почему

знать? Я ему клянусь душою и священством своим, что государь

не мыслит Киева отдавать, а он, на меня оскорбившись, говорил: вот я как услышу, что Москва учнет что-нибудь дурное, - велю

211

тебя лютою смертью уморить! А я на то ему: за истину и за

великого государя, говорю, готов помереть, а только, что тебе

рассказывают и тебя стращают, -так это все ложь! Ничего с ним

не поделаешь! Полечитесь вы, пошлите к нему умного человека

с царскою грамотою, обнадеживал бы он, что великий государь

Киева ляхам не отдаст и Солонину на гетманство не поставит.

Потешьте его, ради Бога!>

Более резко не смел протопоп отзываться в Москве о своем

гетмане, пока Демьян еще находился в царской милости.

1-го марта 1672 года отпустили из Москвы протопопа с

товарищами, а с ними отправились царскими гонцами к гетману

стрелецкий голова Михайло Колупаев и подьячий малороссийского

Приказа Максим Алексеев. Не доезжая двадцати верст до Севска, услыхали они странную и неожиданную весть. Прибежал в Севск

из Путивля стрелецкий сотник Ушаков от путивльского воеводы

Волконского с известием, что генеральный писарь Карп Мокри-

евич, стародубский полковник Петр Рославец и переяславский

полковник Дмитрашко Райча привезли в Путивль гетмана

Демьяна Игнатовича скованным.

15-го марта возвращавшееся из Москвы малороссийское

посольство приехало в Севск. Тамошний воевода Вердеревский

задержал протопопа под предлогом, что в Севске все подводы

разобраны и надобно посылать в села и деревни для сбора свежих

подвод. Это сделал Вердеревский по наущению сопровождавшего

малороссиян стрелецкого головы. По поводу странного

приключения с гетманом Грибович и Миклашевский сказали своим

великороссийским провожатым: <от гетмана мы никакого дурна не

чаем, колиб он что дурное замышлял, то нас бы с протопопом к

великому государю в Москву не посылал. Да и потом, как мы

были в Москве, гетман прислал глуховского сотника’ с лошадьми

в дар великому государю>.

Но протопоп отнесся иначе. Когда Грибович и Миклашевский

ушли к себе на подворье, где их поместили, Симеон, оставшись

с Колупаевым и подьячим, говорил им так: <Давно уже я замечал

за гетманом, что он стал не прежний; слова говорит не добрые

и меня, протопопа, ганил многажды худыми словами и голову

московских стрельцов, Григория Неелова, бесчестил. Обозный и

судьи и Дмитрашко не раз сказывали ему, Григорию, что у

гетмана не доброе на уме и чтоб он остерегался. Судьи и Дмитрашко

служат великому государю верно. Они, в Батурине сидя, втайне

написали письмо к Ржевскому в Нежин о гетманских неправдах, а Ржевский отправил то письмо в Москву. А как меня посылал

гетман с челобитьем в Москву, то говорил мне: <коли проведаешь

подлинно, что государь хочет отдать Киев и Малую Россию ляхам, я тотчас пошлю в Гомель засесть многих людей! Я ему на то

212

сказал: без царского указа в Гомель посылать людей не годится.

Ты пред святым евангелием обещал никаких дел не делать без

царских указов, - на кого ты надеешься? <Надеюсь, - говорил

Демьян, — на того-же, на кого надеется Дорошенко; Бруховецкий

сгинул за правду и я сгину так же, как он. В Переяславле

московских породных людей мало, а Чернигов я людьми своими

осажу>… На Запорожье послал 6.000 талеров, чтоб запорожцы

были ему послушны. Теперь, слышу, везут его скованного в

Москву, так мне уже в Нежине жить незачем; буду бить челом

великому государю, чтоб дозволил мне жить в Москве и пожаловал

бы меня так, чтобы мне сыту быть>.

- Живи-ка лучше в Нежине по-прежнему и служи правдою

государю, как прежде служил, - сказал ему Колу паев.

- Мне, - сказал протопоп, —ив измену Бруховецкого было

много мучения и товаров своих остал (достояния своего лишился).

Мы с Дмитрашкою Райчею Спасов образ на том целовали, что буде