старшинам, и с приближением ночи окружили ставку гетмана

сторожею из великороссийских стрельцов. Один из

малороссийских летописцев сообщает, что этих стрельцов сам гетман перед

тем выпросил для обережения своей особы, так как он не доверял

уже своим козакам. Враги Самойловича, старшины и полковники, всю ночь не спали и, находясь в сообщении с великороссийскими, дожидались рассвета.

Самойлович догадался, что значит неожиданное появление

великороссийской стражи, провел ночь тревожно, а на рассвете

отправился к заутрене в походную церковь, устроенную в особой

палатке, неподалеку от гетманского шатра. Когда читалось

402

шестипсалмие, в церковь вошли старшины и стояли до окончания

богослужения, считая грехом прерывать его. Когда заутреня

кончилась, к гетману подошел Войца-Сербин, бывший переяславский

полковник, за подущение народа в пользу поляков отставленный

Самойловичем и сосланный в великороссийские города, отпущенный оттуда после мира с Польшею и, однако, не забывший давней

ссоры с гетманом. Он взял гетмана Самойловича за руку и грубо

сказал: <пане гетмане! потребуе тебе вийско!> Гетман повиновался

и молча вышел из церкви. Тогда на него посыпались упреки и

ругательства, а киевский полковник замахнулся на него обухом, но

товарищи удержали его, ограничиваясь только тем, что по

малороссийскому обычаю обзывали <скурвым сыном> своего гетмана, перед

которым еще накануне не смели стоять в шапке. Самойлович

сказал, что он желает видеть великороссийских полковников и

говорить с ними; полковники эти не замедлили явиться и без зова; они

вели на встречу гетману его сына Якова, стародубского полковника.

Находясь при своем полку, Яков Самойлович проведал, что

угрожает его родителю, и пошел к нему на заре, но пройти к.гетману

было уже невозможно; Якова схватили, привели к отцу, когда тот

вышел из церкви, и повели вместе с отцом. К ставке боярина путь

был не близок для пешего хождения; гетмана посадили в простую

тележку, а сына его верхом на кляче без седла. В таком виде обоих

привезли в великороссийский стан и приставили к ним караул.

Боярин Голицын приказал собраться всем боярам, генералам

и полковникам у приказного шатра и позвать старшин, обвинителей гетмана.

Перед собранием начальных великороссийских лиц, сидевших

на своих местах по чинам, козацкие старшины в короткой речи

изложили суть того, что у них было написано в челобитной, и в

заключение просили учинить над гетманом правосудие.

Все начальные люди привстали с своих мест и князь Голицын

сказал козацким старшинам:

<Не затеяно ли все это вами из досады и ненависти к гетману

по каким-нибудь частным оскорблениям, которые могли бы

вознаградиться иным путем?>

На этот вопрос последовал такой ответ:

- Хотя много досад и оскорблений делалось от него многим

из нас и всему народу малороссийскому, но мы бы не посмели

поднять на него рук, если б он н? был изменник; теперь же, по

долгу присяги, нам умолчать невозможно. Он так ожесточил

против себя всех, что нам стоило не малого труда удержать народную

злобу, а то его растерзали бы козаки.

Голицын приказал привести гетмана.

Вошел Самойлович. Голова у него была повязана мокрым

платком: он постоянно прикладывал себе мокрый платок на голову, 403

спасаясь от беспокоивших его головных и глазных болей. Он

опирался на трость с серебряным набалдашником.

Князь Голицын в коротких словах сообщил ему, в чем его

обвиняли. Гетман все отрицал и заявил готовность оправдать себя

перед судом. Но старшины подняли против него крик и брань; Дмитрашка Райча хотел ударить его саблею; боярин остановил

его и сказал:

— Он приведен сюда для того, чтоб судить его, а не для того, чтоб его убивать без суда беззаконно!

Боярин велел стрельцам увести Самойловича и караулить.

Затем боярин объявил: так как Самойлович войску неугоден, то он отрешается от гетманского уряда и весь войсковой порядок

до избрания нового гетмана поручается генеральному обозному

Борковскому.

Старшины передали боярину бунчук и булаву и просили

вручить тому, кто будет вновь избран гетманом. Для открытия

избирательной рады необходимо царское знамя, и боярин послал

за ним думного дьяка Емельяна Украинцева. Тогда боярин

приказал писать к духовным лицам и к отсутствовавшим значным

козакам, чтоб они прибыли на избирательную раду. Двое гонцов

были посланы в тот же день - один в Москву с известием об

арестовании гетмана, другой - к Неплюеву с приказанием

арестовать Григория Самойловича и всех благоприятелей гетмана, из

которых первым на виду казался Леонтий Полуботок, генеральный

бунчужный, управлявший тогда Переяславским полком.

Старшины от себя послали туда же полтавского асаула Черняка.

Между тем разнеслась по войску весть об отрешении

Самойловича и произвела волнение, но не из сочувствия к гетману, а из

ненависти к нему и к его управлению. Прежде всего забурлили ко-

заки Гадяцкого полка, убили своего полкового обозного Кияшку и с

ним несколько человек товарищей. Боярин Голицын, услышавши о

таких беспорядках, послал великорусских ратных людей для

усмирения мятежных гадячан. Но своевольство быстро

распространилось в других полках; козаки стали уходить компаниями, с тем, чтобы волновать поспольство и подущать мужиков бить орендарей

и жечь владельческие усадьбы. Это побудило Голицына ускорить

выбор нового гетмана, чтоб скорее восстановить в крае власть и

порядок. Он назначил избирательную раду на 25 июля.

Посланный от Козаков Черняк опередил Неплюева и первый

увиделся с Григорием Самойловичем, сообщил ему об отрешении

от гетманства отца его и потребовал, чтобы Григорий передал

булаву наказного гетманства миргородскому полковнику Апостолу. <А

тож мой отец винен!> — произнес со вздохом Григорий Самойлович, отдал булаву Апостолу, но удержал еще свой полковничий пернач, так как его не отрешали от полковничества, и вслед за Апостолом

404

пошел к Кодаку. Неплюев шел за ним вслед. По известию Величка, Григорий тогда написал и отправил к князю Голицыну письмо, в

котором просил пощады и правосудия для родителя и поручал

покровительству князя своих семейных и родных. Дошли до Кодака.

В Кодаке стояли с своими полками высланные в отряд козацкие

полковники. Козаки Прилуцкого полка, услышавши, что

нелюбимого Самойловича уже нет в гетманстве, пришли в ярость против

своих полковых старшин, схватили своего полковника, старого

Лазаря Горленка, и живого сожгли в горящей печи; других побили. И

в иных полках, стоявших там, происходило волнение, но убийств

было меньше: переяславского полковника Полуботка и наказного

нежинского Ярему только арестовали. У Григория Самойловича

нашлись тогда охранители против народной ярости - пешие охотные

козаки, сердюки: они окопали ставку полковника окопом и

готовились защищать его оружием. Но Неплюев успокоил их, и сам

Григорий Самойлович, видя, что сопротивление во всяком случае

бесполезно, сдался, явился к Неплюеву и положил перед ним свой

полковничий пернач. <Здравствуй, Гриша!> сказал ему Неплюев со

злобною улыбкою, и тотчас приказал его заковать в кандалы, а все

имущество, бывшее с ним, взял, по выражению малороссийского

летописца, <до своей ласки и протекции>. Неплюев доставил

Григория Самойловича Голицыну, который поручил генералу Гордону

везти его в Севск под строжайшим караулом. Гордон 23 августа

сдал его тамошнему дьяку.

Князь Голицын счел совершенно бесполезным чинить розыск

по поводу обвинений гетмана, считая достаточным для отрешения