299

к обеду Дорошенка и Самойловича, и в этот же день посланы

были в Москву с радостным известием от боярина стольник Иван

Иванович Ржевский, а от гетмана - канцелярист Радич.

Самойлович знал и был уверен, что покорность Дорошенка

недобровольная, что перед самым приходом русского подъезда к

Чигирину Дорошенко посылал в Крым к хану и в Каменец к

турецкому паше просить помощи, не получил ее ниоткуда, и

потому сдался. Но Самойлович уже не номинал этого Дорошенку

и, как увидим, решился крепко стоять на соблюдении обещания, данного царским именем.

На другой день после сложения с себя гетманства Дорошенко

уехал обратно в Чигирин. Боярин и гетман рассудили, что за ним

вслед надобно послать военную силу и занять ей город. Боярин

назначил стольника Михаила Ромодановского с ратными царскими

людьми, а Самойлович - черниговского полковника Борковского-с

его полком. За ними сам гетман лично поехал в Чигирин.

Дорошенко, в качестве прежнего хозяина, выехал на встречу

гетману за три версты от города. Царских ратных1 поместили в

верхнем, а Козаков2 — в нижнем городе. Положение последних было

лучше, потому что они поместились в домах Чигиринских

обывателей, а в верхнем городе не было никакого жилья, кроме четырех изб -

да крытых сараев, где у Дорошенка хранились запасы; притом там

колодезь был чрезвычайно глубок, хотя вода в нем хороша.

Дорошенко передал Самойловичу городовые ключи и 16 пушек, находившихся в верхнем городе. В знак своего видимого удовольствия, Дорошенко приказал палить из пушек. Гетман и стольник Ромода-

новский переночевали в Чигирине, а на другое утро уехали обратно, приказавши всем Дорошенковым серденятам следовать за собою.

Оставаться долее с войском близ Днепра военачальники

признали и ненужным, и неудобным: на левой стороне за фуражом

надобно было посылать верст за пятьдесят, а на правой была

совершенная пустыня, и только Чигирин с окрестными городками

представлял жилые местности, но жители тамошние находились

в крайней нищете и не могли доставлять содержания войску.

-Поэтому боярин и гетман, сделавши свое дело, воротились.

Самойлович, прибывши в Батурин, распустил Козаков на отдых, а потом

поехал в Киев благодарить Бога и печерских чудотворцев за

совершенный им благополучно подвиг. <Ничему иному, токмо Бо-

жиему милостивому призрению и царского пресветлого величества

особому счастию причитаю, что такое дело совершилось без

кровопролития>, писал он в своем донесении, отправленном в

Малороссийский Приказ.

* 1.600 человек солдат полка Шепелева.

2 1.000 человек.

300

Взятые у Дорошенка клейноты доставлены были в столицу от

Ромодановского ротмистром Братцовым, а от Самойловича охочим

полковником Новицким. Эти посланцы достигли Москвы 12-го

октября и остановились в селе Коломенском. По царскому

повелению указано было десяти стрельцам взять оттуда клейноты и

нести в город, держа в наклонном положении, в сопровождении

лиц, которые привезли их из Малороссии. Шествие следовало

Козьмодемьянскою улицею и Болотом, через Нальчик, на Живой

мост в Китайгород, до посольского Приказа. 17-го октября

государь указал <тайным обычаем> присоединить сюда и санджаки, доставленные при покойном царе. Ротмистр Братцов со

стрельцами и полковник Новицкий с козаками повезли клейноты в

Кремль. Ротмистр *ехал по правой стороне, полковник - по левой; близ ротмистра несли клейноты, присланные Ромодановским, а

близ полковника - присланные Самойловичем. Знамена

следовало нести, положа древки на левые руки, распустивши по земле

тафту, булавы держать вниз головами, привилегии нести особо

от влагалищ. Перед клейнотами стрельцы очищали дорогу, а по

сторонам шесть человек разгоняли толпу батожьем.

На показ народу выставлены были клейноты на крыльце

посольского двора, и в это время ротмистр и полковник сидели в

Приказе. Спустя час они двинулись во дворец. Полковник нес в

руках развернутую гетманскую грамоту. Шли во дворец

Благовещенскою папертью, а клейноты несли среднею лестницею; потом

все вошли в столовую палату. В столовой палате сидел в царском

наряде царь Федор Алексеевич, по правую руку от него стоял

боярин князь Федор Алексеевич Куракин, по левую - Иродион

Матвеевич Стрешнев, а против государева места стоял боярин

Иван Михайлович Милославский, за ним - стольники и дворяне.

Думный дьяк Иларион Иванов стоял против среднего окна.

Ротмистр и полковник приблизились к государю, у входных

дверей палаты остановились те, что принесли клейноты. Думный

дьяк явил государю посланцев, а посланцы ударили челом.

Новицкий проговорил короткую речь о присылке клейнотов, подал

грамоту и велел положить клейноты у подножья царского седалища.

По царскому приказанию, думный дьяк принял грамоту, спросил о здоровье боярина и гетмана, объявил царскую похвалу

боярину и гетману, а посланцам сказал, что, по царской милости, вместо стола, будет послан им корм вдвое. Затем они были

отпущены. Бунчук1, две булавы и знамена лежали на полу столовой

1 Бунчук, из конских волос (попеременно черных с белыми), обшит

был волосяным плетеным снурком; яблоко на нем медное, позолоченное; лежал он в чемодане, которого одна половина была кожаная, а другая -

суконная, малинового цвета.

301

палаты, нижними концами к царскому месту, а верхними - ко

входным дверям палаты. Когда посланцы вышли, боярин князь

Никита Одоевский, а за ним все члены царской думы кланялись

государю и поздравляли его с дорошенковым подданством. Царь

велел стрельцам отнести клейноты в посольский Приказ и

выставить по-прежнему на перилах крыльца для показа народу.

Пролежали эти вещи таким образом с час, потом думный дьяк

приказал отнести эти вещи в оружейную палату, а привилегии

оставить для хранения в делах Малороссийского Приказа.

Так кончилось гетманство Дорошенка и с ним вместе

политическая жизнь этого замечательного человека. Несомненно, он был

искренно предан и постоянно верен идее независимости и

самобытности своей родины, но вместе с тем упорно и ревниво желал, чтобы

этот идеал для нее был добыт им, а не кем-нибудь другим. Хотя во

многих его поступках и заметно было лукавство, но оно

возбуждалось внешними, налегавшими на него обстоятельствами. Верный

продолжатель того, что намечено было Богданом Хмельницким, неудачно приводилось в исполнение Выговским и, наконец, попорчено другими по их неспособности, Дорошенко видел невозможность

сойтись с поляками и искренно желал отдаться Москве, как отдался

ей и Богдан Хмельницкий; но Москва не хотела принимать Доро-

шенка; во-первых, потому, что заключила с Польшею договор, ненавистный для малороссиян и гибельный для идеи самобытности

Малороссии; во-вторых потому, что Дорошенко соглашался

отдавать Украину в подданство с условиями такой широкой местной

свободы, которая противоречила видам московской государственной

политики. Только невозможность сойтись с Москвою бросила его в

подданство Турции. По тогдашним близоруким государственным

понятиям, ему представлялась в розовом свете зависимость от

Турции; он верил в обещания и льготы, основанные на бумажных

привилегиях, точно так же, как доверял им и Богдан Хмельницкий.

Дорошенко даже, можно сказать, поступал прямодушнее Богдана

Хмельницкого: он отдался Турции после того, как уже испытал

решительную невозможность сойтись с Москвою. Дорошенко

оказался виновным более перед малороссийским народом, чем перед

Москвою. Желая достигнуть самобытности, чего бы она ни стоила, Дорошенко не останавливался ни пред какими мерами, присутствовал в Каменце при поругании мусульманами христианской