– Скажи мне, что это не станет катастрофой, – сказал Матерн.

– Конечно, нет. – Ханна откинулась назад. – У меня уже есть идея, как обернуть его оружие против него самого.

– Что ты собираешься делать?

– Мы все признаем и извинимся перед гостями.

На какой-то момент воцарилась тишина.

– Бегство вперед, – сказал наконец Вольфганг Матерн. – Это именно то, за что я тобой восхищаюсь. Ты не прячешься. Давай поговорим завтра об этом за обедом. Как ты на это смотришь?

Ханна в буквальном смысле услышала, как он улыбнулся, и у нее с сердца упал камень. Все-таки иногда ее спонтанные идеи были блестящими.

Аэробус еще полностью не остановился, но уже защелкали замки ремней безопасности, и люди стали вставать, невзирая на инструкции, требующие оставаться на местах до полной остановки. Боденштайн продолжал сидеть. Ему не хотелось стоять зажатым в проходе и толкаться с другими пассажирами. Он посмотрел на часы и убедился, что успевает. Полет занял пятьдесят четыре минуты, и самолет приземлился ровно в 20.45.

Начиная со второй половины сегодняшнего дня, после двух бурных, хаотичных лет он наконец-то с легким сердцем вновь направил свой жизненный компас на север. Его решение отправиться в Потсдам на процесс против Анники Зоммерфельд и тем самым подвести окончательную черту под всем этим делом было абсолютно правильным. Он чувствовал себя свободным от бремени, которое носил на себе с прошлого лета, нет, собственно говоря, с того самого ноябрьского дня два года назад, когда он понял, что Козима его обманывала. Крах его брака и дело с Анникой полностью вывели его из душевного равновесия и нанесли серьезный ущерб его чувству собственного достоинства. В конечном счете, проблемы его частной жизни лишили его необходимой концентрации, что стало приводить к ошибкам, которых он раньше никогда не допускал. Правда, в последние недели и месяцы он также выяснил, что его брак с Козимой не был идеальным, как он убеждал себя в течение двадцати лет. Слишком часто он отступал и действовал вопреки своей воле ради гармонии, детей, внешнего благополучия. Но это было в прошлом.

Очередь в проходе начала постепенно двигаться. Боденштайн встал, достал из багажного отсека свой чемодан и вслед за остальными пассажирами направился к выходу.

От шлюза А49 к выходу шла целая колонна пассажиров. Он ошибся в указателях, что частенько случалось в этом гигантском аэропорту, и попал в зал вылета. На эскалаторе он спустился вниз, в зал прилета, и вышел на улицу, где его окутал теплый вечерний воздух. Было около девяти. В девять его должна была встретить Инка. Боденштайн пересек полосу для такси и остановился у площадки для временной стоянки. Он еще издалека увидел ее черный «Лендровер» и невольно улыбнулся. Если Козима обещала где-нибудь его встретить, то всегда приезжала как минимум на четверть часа позже, что его ужасно злило. С Инкой было иначе.

Внедорожник затормозил рядом с ним, он открыл заднюю дверь, положил свой чемодан на роликах на заднее сиденье и сел на переднее пассажирское место.

– Привет! – Она улыбнулась. – Хорошо долетел?

– Привет, – Боденштайн улыбнулся в ответ и пристегнулся. – Да, замечательно. Спасибо, что приехала.

– Не за что. Это не проблема.

Она включила сигнал левого поворота, бросила взгляд через плечо и въехала в колонну медленно двигавшихся автомобилей.

Боденштайн никому не рассказывал, зачем он на самом деле ездил в Потсдам, в том числе и Инке, хотя в последние месяцы она стала ему настоящим другом. Просто это дело было слишком личным. Он откинул голову на подголовник. История с Анникой Зоммерфельд, без сомнения, имела одну положительную сторону. Он наконец начал задумываться о самом себе. Это был болезненный процесс самопознания, который заставил его понять, что он довольно редко делал то, что на самом деле хотел. Он всегда уступал желаниям и требованиям Козимы из-за своего добродушия, чистого удобства или, возможно, даже из-за осознания ответственности, но это не играло никакой роли. В конечном счете, он стал скучным соглашателем, «подкаблучником» и тем самым утратил свою притягательную силу. И неудивительно, что Козима, которая мало что ненавидела так, как рутину и скуку, завела роман на стороне.

– Между прочим, я получила ключи от дома, – сказала Инка. – Если ты хочешь, можешь посмотреть его прямо сегодня вечером.

– О, это прекрасная идея. – Боденштайн посмотрел на нее. – Хотя сначала отвези меня домой, чтобы я мог взять свою машину.

– Я могу отвезти тебя домой и после этого, иначе уже стемнеет. В доме пока еще нет электричества.

– Если тебя это не затруднит.

– Нисколько. – Она усмехнулась. – У меня на сегодняшний вечер нет никаких планов.

– Хорошо, тогда я с удовольствием принимаю твое предложение.

Доктор Инка Ханзен была ветеринаром и вместе с двумя коллегами держала клинику для лошадей в Руппертсхайне, в одном из кварталов Келькхайма. Благодаря своей работе она и узнала о доме, точнее, о половине двухквартирного дома, застройщик которого обанкротился. Через полгода строительные работы были прекращены, и дом был выставлен на продажу по относительно выгодной цене.

Через полчаса они оказались на строительной площадке и, балансируя на деревянном настиле, прошли к входной двери. Инка открыла замок, и они вошли.

– Пол есть, сделан весь электромонтаж, но не более того, – сказала Инка, когда они обходили помещения на первом этаже.

Затем они поднялись по лестнице на второй этаж.

– О, потрясающий вид, – констатировал Боденштайн. Вдали слева мерцали огни Франкфурта, а с правой стороны открывалась панорама ярко освещенного аэропорта.

– Прямая перспектива, – подтвердила Инка. – А когда светло, то отсюда виден даже замок Боденштайн.

Жизнь делает иногда действительно замысловатые виражи. Ему было четырнадцать лет, когда он безумно влюбился в Инку Ханзен, дочь ветеринара из Руппертсхайна, но у него так и не хватило мужества признаться ей в этом. И, совершив эту ошибку, он отправился на учебу в далекие края. Там у него сначала завязался роман с Николя, а затем с Козимой. Об Инке он больше не вспоминал, пока не встретил ее опять в ходе расследования одного убийства пять лет назад. Тогда он еще считал, что его брак с Козимой будет длиться вечно, и, вероятно, он опять бы потерял Инку из глаз, если бы между ее дочерью и его сыном не вспыхнула любовь. В прошлом году их дети поженились, и на свадьбе он как отец жениха сидел рядом с ней – матерью невесты. Они мило беседовали, а после этого иногда разговаривали по телефону и пару раз ходили вместе в ресторан. За несколько месяцев их отношения развились в настоящую дружбу, телефонные звонки и ужины стали доброй традицией. Боденштайн любил проводить время с Инкой, он очень ценил ее как приятную собеседницу и хорошего друга. Инка была сильной и самоуверенной женщиной, которая дорожит свободой и независимостью.

Боденштайн любил жизнь такой, какая она есть, за исключением его жилищных условий. Он не мог вечно жить в доме кучера в поместье Боденштайн.

В убывающем дневном свете они осмотрели весь дом, и Боденштайн все больше склонялся к мысли переехать в Руппертсхайн, чтобы жить в непосредственной близи от своей младшей дочери. Козима вот уже пару месяцев тоже жила в Руппертсхайне. Она снимала квартиру в Цауберберге, бывшем туберкулезном санатории, где находился и ее офис. После длительных взаимных упреков и обид Козима и Боденштайн поняли друг друга, как никогда раньше. Они разделили родительские права на Софию, которая была для Боденштайна высшим приоритетом. Он мог брать к себе младшую дочку каждый второй выходной, а иногда и среди недели, если Козима была занята.

– Это действительно идеально, – сказал он с восторгом, когда они завершили осмотр дома. – У Софии была бы ее собственная комната, а когда она будет старше, то сможет приходить сюда самостоятельно и даже ездить на велосипеде к моим родителям.

– Я тоже об этом подумала, – ответила Инка. – Тебе дать телефон продавца?