Это действительно было безрассудством — с закрытыми глазами согласиться с ее предложением. Он был буквально шокирован, когда узнал, в чем состояла просьба. Но теперь ворчи не ворчи, а сделка состоялась. Он убеждал себя, что пошел на этот шаг только ради того, чтобы таким образом получить возможность провести хоть немного времени наедине с очаровательной хозяйкой курорта. Однако, приходилось признать, что плата за это удовольствие была для него настоящей пыткой.
Он увидел, как тревожная тень промелькнула на ее улыбающемся лице, когда она подняла свой бокал с шампанским и украдкой оглядела толпу, и понял, что не только та роль, которую ему приходилось сейчас играть, была для него пыткой. Эта маленькая хрупкая женщина обладала невероятным запасом энергии, что было совсем не удивительно, если принять во внимание, как успешно ей удавалось управлять таким большим курортом. И все же Джек не мог не заметить, как что-то не давало ей покоя. И это что-то было похоже на страх. Но чего она могла бояться? Его интуиция журналиста подсказывала ему, что она что-то скрывает. А может быть скрывается от чего-то.
Сегодня за завтраком он заинтриговал ее фразой о «некоторой своей наразумности», и, чтобы уйти от вопросов, попросил объяснить, зачем ей понадобилась его помощь. Когда она принялась рассказывать ему о своем затруднительном положении, он понял, что она не на шутку обеспокоена. И вряд ли такое сильное беспокойство могло быть вызвано обыкновенной неурядицей, рядовой проблемой, с которыми ей постоянно приходилось иметь дело.
Он видел, как она поставила бокал, даже не пригубив дорогого вина, и снова окинула взглядом толпу гостей. Он машинально пробежал глазами по лицам, пытаясь определить, кого она ищет, и вдруг резко остановился. «Нет, я здесь ни при чем». Мысленно проклиная Франклина за то, что послал его сюда, — как будто больше некуда было отправить — Джек снова повернулся к группе собравшихся возле него людей и заставил себя сосредоточиться на своих непосредственных обязанностях.
С гримасой на лице, которая, он надеялся, сойдет за улыбку, Джек сделал два снимка братьев бабушки со стороны невесты. Потом один из братьев, попросив его подождать, отправился на поиски чьих-то братьев со стороны жениха или кого-то еще. Джек повернул голову, чтобы проверить, сколько у него осталось пленки, моля Бога, чтобы она побыстрее закончилась, и неожиданно перехватил мимолетный взгляд Эйприл, которая шла по лужайке к молодоженам. Пожав им руки, она улыбнулась, а потом рассмеялась над чем-то, что жених прошептал ей на ухо.
Ни на секунду не задумываясь, Джек схватил висевший на шее фотоаппарат и несколько раз нажал на кнопку. Удивительное преображение ее лица, которое во время смеха стало вдруг таким естественно-счастливым, было для него настоящим откровением. И он подумал, что, когда она смотрит на него с любезной улыбкой, у нее никогда не бывает такого… беззаботного выражения лица.
Что же могло произойти, чтобы настолько обеспокоить женщину, заставить жить в постоянном напряжении, вынуждая подавлять в себе естественные проявления чувств? Они были знакомы меньше суток, а он уже видел ее насквозь. Как хорошо он понимал состояние ее души. Оно отражалось в ее глазах точно так же, как в тех, которые вглядывались в него каждый раз, когда он смотрел в зеркало.
— Простите, молодой человек, но не могли бы вы сфотографировать нас? Я уверена, что Деборе захочется увидеть наши лица в своем альбоме.
— А? Что? — ответ Джека был отнюдь не профессиональным. Он быстро обернулся и был встречен снисходительными улыбками нескольких пожилых дам, одетых как на подбор в какие-то банты и рюши. — К вашим услугам, леди.
Джек облегченно улыбнулся, радуясь тому, что появился повод отвлечься от своих мыслей, и инстинктивно включая свое обаяние, которым он, как фотожурналист, научился пользоваться много лет назад. Оно служило ему своего рода инструментом, позволявшим расположить к себе «объект». Улыбнись, и тебе улыбнется весь мир — таков был его жизненный девиз.
— Разве может свадебный альбом обойтись без фотографии таких очаровательных дам!
Час спустя Джек, изображая само терпение, которое, кстати говоря, у него было готово вот-вот лопнуть, проклинал про себя, чертыхаясь на разных языках, одну из этих старух, уползшую, чтобы разыскать «дорогую тетушку Минни», без которой никак не мог обойтись последний — на этот раз самый последний — групповой портрет.
Никогда-никогда больше он не позволит ни одной напористой энергичной фее с волосами цвета воронова крыла и таинственными глазами, так бессовестно надуть себя. И какое это имеет значение, что он сам предложил заключить эту сделку? Разве есть на свете что-то более мучительное и унизительное, чем его сегодняшняя «работа»? И разве есть такая плата, которую можно предложить за этот позор?
В ожидании, пока жужжавшие возле него старухи решат, наконец, кто где должен стоять, он, сам того не замечая, снова стал всматриваться в толпу. И в конце концов увидел ее. И увидел в тот момент, когда сенатор Смитсон распростер руки, чтобы заключить ее в свои объятия. Эйприл побледнела, и ее губы напряженно сжались. Сейчас в журналисте должен был проснуться профессиональный интерес, но вместо этого Джек вдруг почувствовал сильнейшую вспышку…
«Чего, Танго? Ревности? А может быть это называется защитной реакцией организма? Давай-давай, — подначивал он себя, — сенатор годится ей в отцы. Или в друзья ее отца». И все-таки в нем заговорил фотограф. В какой-то момент его внутреннее волнение превратилось в неудержимый творческий порыв.
Джек жестом подозвал Алехандро, который пришел помочь ему, отработав свою смену в столовой. Нисколько не волнуясь, появится ли лицо тетушки Минни на этом снимке, Джек быстро объяснил парню, как прицеливаться и на что нажимать, а сам стал торопливо менять объектив в висевшем на шее фотоаппарате на более мощный.
Справившись с объективом, он поспешно обошел небольшую группу людей, стараясь никого не задеть локтем и не толкнуть с напитками, чтобы поймать в кадр Эйприл и «добряка» Смитсона, пока они не закончили свою беседу.
Сенатор стоял теперь на расстоянии вытянутой руки от нее, с восхищением осматривая то ли саму Эйприл то ли ее платье. Джек уже оценил великолепный наряд огненно-красного цвета. Глубокий круглый вырез оставлял открытыми грациозную шею и соблазнительные плечи, а широкая юбка волнующе шелестела, когда она проходила мимо. Он подумал, что надо не забыть забрать ее фотографии, прежде чем отдать пробные снимки невесте.
Он подошел к длинным столам, на которых были расставлены всевозможные сладкие блюда, а в центре возвышалась пирамида замысловато украшенного свадебного торта. Наведя объектив на лицо Эйприл, он навел резкость. Но в этот момент сенатор Смитсон на секунду загородил ее своей спиной. Когда сенатор отступил в сторону, Джек словно прирос к месту, его тело замерло в напряжении, как у человека, который подвергся смертельному риску. Так и есть, ее лицо было кумачовым, как и платье. Чутье не подвело его.
Реакция Джека была мгновенной. Сорвавшись с места, и не сводя с нее глаз, он стал быстро обходить бесконечно длинные столы, на чем свет стоит проклиная выстроившиеся в боевом порядке батареи бутылок и ряды тарелок.
Смитсон, с лица которого не сходила улыбка, сделал еще одно бестактное замечание, не обращая внимания на то, какой эффект производят его слова на Эйприл. И тут Джек увидел, как она пошатнулась, словно у нее подогнулись колени. Черт побери! Опершись рукой на стол между подносом с эклерами и блюдом с французскими пирожными, он одним прыжком перескочил через него.
Эйприл неожиданно почувствовала, как чья-то мозолистая рука подхватила ее под локоть, и, повернув голову, увидела склонившегося над ней улыбающегося Джека. Он словно вырос из-под земли. Прежде чем она успела что-то сказать, он притянул ее к себе и обнял одной рукой за талию, прижав к себе, и таким образом поддерживая, а вторую протянул сенатору Смитсону.
