— Хочу к бабуле, — хныкала Гей.

— Завтра мы поговорим с бабулей по телефону и расскажем ей, как нам тут весело. Гей начала плакать. Потом вдруг подняла глаза, зло посмотрела на мать и выпрыгнула из кроватки, принявшись носиться по комнате, как розовая фея.

— Ты меня не догонишь, — дразнила она Эйлин.

Наконец Эйлин поймала ее и уложила обратно в кроватку. Эйлин начала приходить в отчаяние. Натянув на Гей одеяло, она принялась петь — ну что она могла ей спеть?

Гей продолжала сопротивляться, до нее не доходило очарование английских народных песен, поэтому Эйлин запела другую:

— Давай петь вместе: мяу-мяу…

Гей перестала сопротивляться, и хихикая, стала подпевать: мяу-мяу. У Эйлин поднялось настроение.

— Спокойной ночи, милая, — она поцеловала девочку и выскользнула из комнаты.

Эйлин включила, наконец, подогреватель воды, положила грязную посуду в раковину, еще одно полено — в камин и начала исследовать свои запасы, чтобы решить, что же съесть самой на обед: спагетти, макароны, язык.

Тут послышался стук в дверь. На пороге с мрачным видом стояла Гей. Эйлин подошла к ней, поцеловала, снова посадила к себе на колени и снова запела песенку о трех котятах, все четыре куплета. Казалось, Гей начала дремать, и Эйлин с нею на руках на цыпочках вошла в спальню, допевая за хор котят «Мур-мур», положила девочку в кровать.

Гей совсем разбуянилась.

— Нет, нет, — закричала она. — Не хочу, не хочу. Она каталась по постели, как рыба, выброшенная из воды на песок, и начала вопить таким диким металлическим криком, что нервы Эйлин натянулись до предела.

Через секунду-другую она потеряла самообладание и как следует шлепнула Гей по мягкому месту, потом снова запихнула ее под одеяло, всунула ей в руки мишку:

— Ты ужасный, дрянной, отвратительный ребенок, терпеть тебя не могу, — закричала Эйлин.

— Ааааа, ааааа, — плакала Гей.

— Если ты не будешь лежать в постели и не заснешь сию же минуту, ты получишь у меня еще, — пригрозила она, выключила свет и вышла из комнаты.

Придя в столовую, Эйлин рухнула на софу и расплакалась.

Дурацкая затея уехать сюда. Тут не было никого, чтобы помочь ей — ни матери, ни отца, ни мужа. Она здесь совершенно одна — несчастная, неумелая, жестокая мать. Все, задуманное ранее рушилось. — Шлепки — это оправдание для ленивых родителей, точно так же, как порка ремнем — оправдание для ленивого учителя. С детьми нужно разговаривать спокойным, но твердым тоном, следует избегать ссор с ними — не надо опускаться до их уровня, — вспомнила Эйлин родительские наставления и пугливо обернулась, словно в дверь могли постучать представители Королевского общества по борьбе с жестоким отношением к детям.

Зачем ей понадобилось привозить сюда Гей на этот ужасный уикэнд? Сама идея ехать одной с ребенком теперь казалась сумасбродством. Ей следовало принять предложение матери сопровождать ее. Она еще не готова брать на себя такую ответственность. Она не умеет заботиться о детях. У нее нет терпения. Теперь ее ребенок вырастет испорченным, неуправляемым и неумеющим себя вести, и во всем будет виновата только она одна — Эйлин. Она не любит Гей, это лишь одно воображение и сентиментальность. Во всяком случае, если бы она по-настоящему любила Гей, она бы не забирала ее от любимой бабули. Завтра же она уедет обратно и признает свое поражение.

Представляя себе, как мать будет сдерживаться, чтобы не сказать ей: «Я ведь тебе говорила», Эйлин стиснула зубы. Нет, она не вернется.

Она силой заставила себя встать с софы, вытерла лицо и стала ходить взад-вперед по кухне, говоря себе: «У меня получится, у меня должно получиться, я просто обязана сделать все».

Эйлин остановилась и прислушалась. Из дальней спальни не было слышно ни звука. Быть может, Гей задохнулась, уткнувшись в подушку? А вдруг она лежит на холодном полу и подхватит воспаление легких?

Эйлин на цыпочках подошла к двери спальни и прислушалась опять. Ни звука. Она взялась за ручку и открыла дверь. Все еще ни звука. Луч света из раскрытой двери упал на кроватку Гей, осветил ее черноволосую головку на белой подушке. Эйлин подкралась к кроватке и посмотрела на свою дочь, мирно спящую на боку и прижимающую к себе мишку. Она казалась прекрасной, как ангел, с черными волосами и изогнутыми ресницами на фоне нежной щеки, розовые губки сомкнуты — она была столь же совершенна, как персик или роза.

Слезы раскаяния застилали глаза Эйлин.

— Ах, милая Гей, — прошептала она. — Конечно, я люблю тебя. Ты мой прекрасный ангелочек. Как я могла быть так жестока к тебе? Ах, как я рада, что ты моя, моя собственная красавица-дочь.

Эйлин закрыла дверь спальни и быстро возвратилась на кухню. К ней вернулось чувство иронии. Она даже усмехнулась. Отчего она так расстроилась? Дочь плохо себя вела, и Эйлин нашлепала ее. Тысячи, нет, миллионы матерей делают это ежедневно, если не по нескольку раз в день, и не переживают из-за этого. Если ее собственная мать против телесных наказаний, это совсем не значит, что Эйлин должна соглашаться с нею. От шлепанья только польза. Она представила себе, как расскажет об этом случае знакомым. «Ах, знаете, мы великолепно провели уикэнд — вдвоем с Гей. Конечно, она немного покапризничала в первый вечер, дети терпеть не могут, когда нарушается их режим. Пришлось шлепнуть ее пару раз, и после этого она заснула, как ангел».

Эйлин разогрела себе банку макарон и налила еще чашечку кофе. Потом стала рассматривать книги на столе.

Пирсоны много читали. В поле зрения Эйлин попались триллеры Сименона, Майкла Иннса, Патриции Хайсмит; кроме того, здесь было множество невзрачных книг в простых обложках, в которых герои кипели от страсти, принимали наркотики и подростки совершали преступления.

Эйлин не любила триллеры, особенно если читать их одной в деревенском доме поздно ночью, поэтому она выбрала рассказ об изощренном убийстве в богатой пригородной зоне Нью-Йорка.

Ее очень успокаивало чтение о пороках богачей в то время, как она сама вела образцовую жизнь среднего сословия в пригороде Эдинбурга.

Огонь потрескивал в камине; ветер шелестел в ветвях бука в саду; часы мерно тикали.

Эйлин ощущала спокойствие и удовлетворение, но в этом здоровом чувстве наметилась небольшая червоточинка — некому было похвалить молодую, красивую женщину.

Эйлин впервые встретила Джоэля на новогодней вечеринке, когда ей было шестнадцать. До тех пор она всегда встречала Новый год с родителями, у которых по традиции в этот вечер двери дома были открыты для всех. Гостей угощали искрящимся «Бордо» и «Гиннесом», а затем кофе с сэндвичами, чтобы протрезвить тех, кто совершил слишком обильные возлияния. На этих милых и приятных вечерах Эйлин хотелось петь и танцевать, и играть в глупые игры вместо того, чтобы слушать бесконечные разговоры. Если к ней приходили друзья, то они закрывались в ее комнате и слушали музыку, но это было все же не то. В тот год Эйлин решила нарушить установленный порядок.

— Нас с Фионой пригласили на вечеринку к Мак-Дональдам, — объявила она.

— Кто такие Мак-Дональды? — спросил отец.