— Что же он делает?

— Борется.

— С кем?

— С другим человеком.

— Однако другого тут нет.

— Я угадываю его.

— Верно, дитя мое! У вас есть художественное чутье. Эта статуя — знаменитый «борец». Копия с античной. Остальные же — мои!

Я смутился. Не сделал ли я неловкости? Но нет, г-ну Рицу понравился мой искренний ответ.

Обедать я отправился к матери.

— Хорошо ли тебя приняли? — осведомилась она.

— О да, мама!

И я восторженно описал ей мои впечатления, прибавив, что сделаться художником — величайшее счастье.

— Ты знаешь, что мешать тебе я не буду, — сказала она. — Советовать не могу, я невежда. Положение наше ты знаешь — мы должны зарабатывать на кусок хлеба.

Разговаривая с матерью, я машинально смотрел вокруг и заметил, что как будто недостает чего-то.

— Где твои бронзовые часы? — спросил я наконец.

Эта была единственная ценная, старинная вещь во всей квартире.

— Отдала починить! Они испортились… — отвечала она, но я понял, что она говорит неправду.

Так вот что! Упорного труда бедной женщины не хватает на содержание и воспитание меня! Пришлось закладывать часы, а скоро дойдет дело и до носильного платья!

Решение мое было принято в тот же день.

Мне тринадцать лет; свое образование я могу пополнить сам, а теперь необходимо помогать матери, снять с ее плеч непосильную тяжесть.

Скульптор Риц был художником в душе; но у него недоставало божественной искры, чтобы создать что-нибудь самостоятельное, гениальное. Он сам это знал и составил себе славу, делая бюсты по заказу. Моделями ему служили преимущественно дамы-аристократки; изящные и элегантные, слегка приукрашенные портреты из бронзы и мрамора приводили их в восхищение и щедро оплачивались.

Конечно, такие работы не выдерживают серьезной критики, и г-н Риц сам понимал это. Тем не менее он любил искусство, был тонким ценителем его и горячо желал видеть своего сына настоящим художником. К сожалению, у Константина не обнаружилось никаких талантов. Военная карьера привлекала его. Отец не противоречил и готовил его в школу Сен-Сир. Этим объясняется его симпатия к моему таланту: он прозрел во мне хорошего ученика, богато одаренную натуру, которой он мог передать тайны своего любимого искусства. Ответ мой насчет «борца» окончательно убедил его в этом.

После обеда я опять вернулся к г-ну Рицу, и он спросил, не хочу ли я поступить к нему в ученики. Я энергично ответил: «Да».

Два дня спустя, после переговоров с матерью, решено было, что я пробуду в школе до каникул, а в августе поступлю учеником в мастерскую моего покровителя и буду жить у него.

Я начал неутомимо работать и делал быстрые успехи. Целый день проводил я в мастерской, усваивая технические приемы искусства, посещал музеи и галереи и не стремился более никуда.

Мать часто приходила навещать меня и радостно выслушивала похвалы г-на Рица, предсказывавшего мне блестящую будущность. Сама она находила великолепным все, что выходило из-под моего резца. Первой моей самостоятельной работой был ее бюст. Я начал понемногу зарабатывать, помогая учителю в заказах.

Незаметно летели годы; я стал уже юношей и хотя чувствовал смутную потребность любви, но мечты мои были чисты и наивны: я думал не «о женщинах», как большинство молодых людей, но «о женщине», единственной, идеальной, которую я полюблю на всю жизнь.

С дочерью г-на Рица я состоял в товарищеских отношениях и, не обращая внимания на ее красоту, никогда не смотрел на нее иначе как на молодую, веселую сестру.

Видел я много дам, приходивших в мастерскую учителя; но, сравнивая их с мраморными Венерами, я находил их похожими на жалких, хотя и блестящих кукол. Часто за обедом г-н Риц говаривал:

— Боже, как скверно сложена m-me N! Какие руки! Плечи! Ни на что не похоже!

Не раз слышал я от матери:

— Работай, дитя мое, работай!.. Придет время, найдешь добрую, хорошую жену. Она составит твое счастье. Мы будем жить вместе, я стану воспитывать твоих детей!

Таков был и мой идеал счастья.

Константин, бывший старше меня на два года, смотрел на жизнь иначе. Приходя по воскресеньям из военного училища, он посвящал меня в свои мечты, далеко не поэтические, и не хотел верить, что натурщицы и модели отца не возбуждают во мне физического любопытства. Напрасно уверял я его, что ни разу не видал ни одной позирующей натурщицы, что учитель лепит их один, без моей помощи, — ветреный юноша только лукаво посмеивался и недоверчиво качал головой. Иногда я не мог удержаться от смеха, глядя, как он принимал рыцарские позы и объяснялся в любви мраморным богиням, которые выслушивали его с высоты своих пьедесталов, не меняя позы и жеста.

Считаю долгом прибавить, что я отнюдь не желаю выставить себя в лучшем свете, чем Константина: просто натуры у нас были разные, и мы, каждый в своем роде, были естественны. Ему предназначено было судьбой любить женщин вообще, а мне боготворить одну, для которой я и предназначил себя. До встречи с «нею» — искусство поглощало все мои досуги.

Г-н Риц не мог мною нахвалиться, охотно показывал своим товарищам мои работы, а те, в свою очередь, поощряли меня. До сих пор, однако, занимался я только копией и фантазией; но с натурой еще не имел дела.

Раз вечером, пока дочь его занималась музыкой, учитель сказал мне:

— Завтра вы попробуете лепить с натуры. Мне любопытно посмотреть, как вы справитесь. Приготовьте пораньше глину — натурщица придет утром.

— Натурщица?

— Да.

— Стоя или лежа?

— Стоя.

Всю ночь я не спал.

В семь часов утра глина была готова, когда вошел г-н Риц.

— Расположены? — спросил он.

— Да.

— Позавтракаем и за дело.

В девять часов в мастерскую постучались. Вошла натурщица.

То была девушка лет двадцати двух, в поношенном синем платье и старенькой шляпе. Клетчатый платок на плечах, грубая обувь, разорванные перчатки — что же удивительного? Богатая особа не станет позировать за шесть франков в сеанс!

Но голова Мариетты также не представляла ничего выдающегося: кроткие глаза, каштановые волосы, грубоватый цвет лица, курносый носик, заурядный профиль, голос приятный.

Ни к чему прибавлять, что г-н Риц обращался со своими натурщицами ласково и приветливо.

— Вы простудились, дитя мое? — спросил он, услыхав, что она раза два кашлянула.

— Да, в мастерской П*. Сначала было жарко, а потом камин потух. Ему нечувствительно, он одет.

— Над чем он работает?

— Не знаю.

— Вы не взглянули?

— Нет. Он этого не любит. Знаю только, что я стою на коленях с испуганным лицом, подняв руки вверх. Должно быть, опять «флорентийский лев» какой-нибудь.

Я невольно улыбнулся.

— Не беспокойтесь, — сказал г-н Риц, — сегодня руки не будут вверх.

— О, мне все равно. Здесь тепло.

— Ну-с, начнемте.

Мариетта отошла от камина. Я нервно мял в пальцах глину.

Не спеша сняла девушка шляпу и платок, взошла на эстраду и спокойно спросила:

— Вся фигура вам нужна?

— Да.

— Давайте позу! — сказала она и в то же время очень красиво подняла руки, поправляя косу.

Я обратился к учителю, прилегшему на диван, но он предоставил мне самому выбор позы.

— Ту самую, которую она сама сейчас приняла! — решил я не совсем уверенно.

— Хорошо!

Но Мариетта уже опустила руки.

— Поправляйте волосы, как сейчас делали! — обратился я к ней. — Не так… голову откиньте назад… поверните сюда…

И безотчетно, увлекаясь своей идеей, я вскочил на эстраду и поставил натурщицу в желаемой позе.

Смущения моего как не бывало: живая женщина перестала существовать; передо мной была мысль, форма, которую я должен увековечить. Я засучил рукава и энергично принялся за глину.

— Я тоже пойду работать, — сказал учитель, направляясь к двери, — поддерживайте огонь в камине.