— Он написал мне длинное письмо и обо всем рассказал, хотя он, конечно, видел, что у меня с Вереной не сложились отношения. Я много думал о ней, и когда мы расстались, изменил свое мнение. Смешно сейчас говорить об этом, но мне кажется, отец знал, что так будет.

«Как мы привыкли все упрощать, — подумала я. — Я никогда не видела ее вместе с Юргеном. Но если бы это случилось, я все равно увидела бы в ней то, что хотела увидеть».

— В любом случае она хотела, чтобы ее смерть была загадочной, прекрасной, удивительной, — сказал Матиас. — Глубинное опьянение. Что-то не сработало в компрессорном устройстве и аквалангах. Когда в таких случаях прекращается подача кислорода, человек испытывает состояние, близкое к эйфории. Человек не понимает, что с ним происходит, он испытывает счастье, теряет ощущение веса и больше не в состоянии думать и чувствовать. Он умирает легко и постепенно.

Грусть Матиаса передалась и мне.

Если бы Верена умерла другой смертью, в результате несчастного случая или болезни, мне было бы жаль ее, не больше. Но умереть так необычно, уйдя из жизни мягко, без боли, — все это заставило меня взглянуть на вторую жену своего мужа иначе. Она стала для меня другим, ни в чем не повинным существом. Ее смерть очень тронула меня.

Я думаю, Матиас почувствовал это, и мы стали ближе друг другу. В этот день он заговорил о Грегоре. Я сказала ему о нашем разрыве. Он давно догадывался об этом и даже спросил, очень ли я огорчена.

— Ты не чувствуешь себя одинокой?

— Ничего, все в порядке, — ответила я. — У меня много других дел, кроме работы.

Я, конечно, не могла в этой ситуации рассказать о своем желании разгадать Камиллу. Из-за смерти Верены моя цель стала или недостижимой, или, наоборот, приблизилась к разрешению. Эта мысль возникла неожиданно и поразила меня. Смерть Верены могла изменить мою жизнь. Но я не хотела додумывать мысль до конца. Присутствие Матиаса требовало от меня полной отдачи.

В эти часы я узнала своего сына заново. Он вызывал удивление, сочувствие и восхищение. Мне пришлось изменить многие свои прежние представления о нем. Матиас долго рассказывал о себе, новом для меня Матиасе. Но он все время возвращался к Верене.

— Было бы лучше, если бы вы остались вместе, ты и отец, — сказал он.

— Дело было не во мне, — ответила я и против своей воли опять ощутила старую обиду, разочарование и нежелание принять случившееся.

— Тебе не кажется, что ты тоже виновата в вашем разводе? — спросил Матиас.

Я ответила не сразу.

— Наверное да, — сказала я потом.

— Отцу сейчас будет нелегко, ему нужно как-то помочь.

— Сейчас помочь ему можешь только ты, — ответила я.

Мама сообщила мне, что Камилла не поехала на похороны дочери. Вместо нее в них примет участие один из ее сыновей. Маме лететь туда было тяжело. Она жалела Юргена больше, чем Верену, и очень старалась скрыть это.

Я долго сидела над письмом к Юргену, в котором пыталась убедительно написать о своем сожалении по поводу случившегося несчастья. Я начала со следующего предложения: «От Матиаса я узнала о смерти Верены и прошу принять мои слова сочувствия и утешения». Я много раз прочла черновик письма и наконец сочла его вполне искренним и убедительным. В чистовом варианте вместо слов «смерть Верены» я написала «смерть твоей жены». Это словосочетание преследовало меня во сне, его нелепая двусмысленность ясно давала мне понять, что Рената Ульрих жива.

Вскоре после этого Матиас сдал письменный экзамен на аттестат зрелости, а потом и по латыни — предмету, по которому стал успевать лишь с осени.

Волосы Камиллы стали совсем седыми. Она давно их не красила, и мне кажется, что так ей лучше. Когда она была у меня и рассказывала о своем доме, темные пряди на ее лбу только подчеркивали дистанцию между нами. От матери она унаследовала смуглую кожу, и светлые волосы очень молодят ее. Раньше она отдавала предпочтение ярким, сочным цветам, но сейчас уже не старается подобным образом подчеркнуть особенности своей внешности, к которой никогда не относилась равнодушно.

Близится вечер. Она немного поспала, и теперь мы сидим в саду. Камилла читает, но долго заниматься этим не может. Когда она откладывает книгу, я тоже прекращаю читать. Сначала мы говорим об обычных, повседневных делах — о том, какие продукты купить, что нужно помыть окна. Когда придет Вегерер, нужно попросить его починить замок в садовых воротах — он плохо открывается. Нужно заменить каменные плиты перед скамейкой, но эту работу он уже не сможет сделать. У него болит спина. Камилла всегда точно знает, что следует делать, но она передала мне право руководить всем. Она благодарна мне и не страдает оттого, что кто-то помогает ей.

— Вот я сижу здесь в свои пятьдесят четыре года, смотрю на мир глазами старой женщины и совсем не нахожу, что он плох, — говорит она, вытягивает ноги и поднимает из травы ступни. — На сколько лет ты себя чувствуешь, Рената?

— Я только недавно начала задумываться, — отвечаю я, — но выводы очень оптимистичные.

Прилетают воробьи и клюют крошки от пирога. Если один из них хватает слишком большой кусок, остальные набрасываются на него. Камилла не прогоняет их.

Дует юго-западный ветер, он уляжется только к вечеру. Теплый, мягкий ветер нагоняет усталость, но не дает отвлечься от мыслей. Он не мешает мне, у меня пет срочных дел, впереди еще две недели отпуска.

Несмотря на мою сдержанность, мама все чаще звонила мне. Вскоре после смерти Верены она рассказала, что похороны были скромными, но торжественными, что друзья проявили к Юргену подлинное сочувствие, что теперь он с головой окунулся в работу, чтобы пережить первое, самое тяжелое время. Но он не собирается покидать Барбадос. Я ответила, что понимаю его, ведь, в конце концов, ему не просто было сделать там карьеру. К моему удивлению, она ничего не сказала о Камилле, хотя раньше постоянно упоминала о ней в наших разговорах.

Инга, мой добрый дух, как всегда в трудные для меня времена пришла на помощь и посоветовала в следующий раз спросить о ней самой, ведь Камилла после смерти Верены не стала для меня менее важной. «Может быть, еще более недоступной, чем прежде», — сказала я. «Все равно спроси», — настаивала Инга.

— О Господи, сейчас ей особенно тяжело, — объяснила мама, — не удивительно, когда теряешь двадцатишестилетнюю дочь. Она никого не хочет видеть. Даже своих сыновей. Она погребла себя в своем доме и никуда не выходит. Ее сосед, очень пожилой мужчина, снабжает ее самым необходимым. Когда я в последний раз звонила ей, она сказала мне, что ей о многом надо подумать, поэтому она хочет побыть одна, ей нужно время. Она попросила меня больше не звонить и обещала, что позвонит сама. Что мне делать, Рената, детка?

Я не знала. Во мне жило эгоистичное желание быстрей приблизиться к своей цели. Я уже долго ждала решения этой задачи. И может быть, самое тяжелое было уже позади.

Юрген отнесся к ответу на мое письмо не формально, сердечно поблагодарил за поддержку и написал о себе. О том, что он снова начал курить. Что дает о себе знать сердце. Что начало шестого десятка — это новый этап в жизни, касающийся не только здоровья. «Жизнь начинаешь понимать, — писал он, — особенно после такой утраты, по-другому». Он надеется, что я достаточно хорошо знаю его, чтобы понять, что он чувствует.

«Наконец-то теперь они оба задумались о жизни», — сказала я зло. Потом я очень стыдилась этих слов.

В середине апреля я получила письмо от Камиллы. Это не очень удивило меня. Я сгорала от нетерпения узнать, о чем она пишет, медленно прошла в комнату и аккуратно распечатала его.

«Пожалуйста, приезжай, — писала Камилла. — Мне нужна твоя помощь».

Может быть, это прозвучит неожиданно, но письмо не только сняло напряжение, которое не покидало меня со времени визита Камиллы, но настроило меня на бодрый лад. Да, я была рада, хотя отчетливо сознавала, что причиной этой перемены являлась смерть Верены. Теперь я нужна Камилле не затем, чтобы ранить меня, а затем, чтобы открыть передо мной свои раны. Это могло стать решением моих проблем, указать путь нам обеим.