— А, это ты, Камилла, — сказала баронесса, — садись. Я надеюсь, тебе известно что-нибудь о Винценте. Ты ведь была в Бойгене. Мне говорила твоя мать.

— Да, — сказала Камилла. — Я видела Винцента.

— Я тоже очень хотела бы увидеть его, — ответила баронесса. — Как он?

— Хорошо. Даже очень. Рука почти зажила, он может ею двигать. Он ждет вас, вы должны поехать к нему. Лучше прямо сегодня.

Баронесса склонилась над листком бумаги. На столе лежала целая пачка таких листков с мелким машинописным текстом. Напротив каждой строчки стояло число и красный крест. Баронесса ставила рядом со строчками крошечные точки. Видимо, она делала это не в первый раз, так как точек было много. Камилла, сидя на краешке стула, со страхом и нетерпением ждала, что скажет ей баронесса. Она знала, что Винцент с таким же страхом и нетерпением ждет в Бойгене свою мать. Когда она думала о том, что вчера он с теми же чувствами напрасно целый вечер ждал ее, у Камиллы что-то сжималось в желудке и во рту становилось горько.

— Камилла, — сказала баронесса, — ты знаешь, что барона арестовали?

Камилла кивнула. Ей казалось бессмысленным говорить слова утешения.

— Мне нельзя уезжать из города, — продолжала баронесса. — И даже часто выходить из дому. Поэтому я не могу поехать к Винценту. Написать письмо тоже невозможно.

Камилла ненавидела слово «невозможно». С тех пор как она себя помнила, она не допускала его в свою жизнь. Хотя вчера она узнала, что поражение можно потерпеть, несмотря на все затраченные усилия. Она встала и, забыв о своем намерении не выдавать тайну своих отношений с Винцентом, подошла к его матери. В ее глазах отразилось все, что она чувствовала.

— Но его нельзя оставлять одного, — сказала Камилла.

Баронесса взглянула на Камиллу и поняла, что ее прежние предположения, над которыми она, правда, долго не раздумывала, оказались правильными. Она очень хотела порадоваться своим мыслям, но радость разбилась об уныние. Ей не хотелось показывать Камилле, как она пала духом, и поэтому она решила сделать ее своей союзницей.

— Мы должны подумать, Камилла, как помочь Винценту.

Камилла поняла смысл этого предложения. Ее лицо залилось румянцем. Чувство общности с матерью Винцента захватило ее в порыве нового, спасительного счастья. Ей не надо ничего рассказывать, ничего объяснять. Баронесса просит помочь ей, значит, она все поняла.

— Я хотела бы, чтобы Винцент пока ничего не знал о том, что произошло. Это может навредить его выздоровлению. Когда-нибудь он все равно узнает об этом. Но мы должны оттянуть этот момент.

— Но как ему объяснить, почему вы не приезжаете? — спросила Камилла.

— Напиши ему, что у нас все в порядке. Напиши, что барон все еще болен, а я должна ухаживать за ним. Или придумай что-нибудь другое. Все равно что. Тебе он поверит.

Камилла знала, что ей будет нелегко объяснить Винценту свой внезапный отъезд из Бойгена и еще трудней убедить его, что у родителей не произошло ничего серьезного. Нужно думать, думать, думать. О многом она не успела ему сказать. К этим словам она прибавит другие, не соответствующие правде, но которые тоже должны будут утешить его.

— Я сегодня же отнесу письмо на почту, — сказала она.

Баронесса поблагодарила ее. Она бы охотно встала, чтобы обнять Камиллу. Ей стало легче, она чувствовала себя почти счастливой. Но так как ей не хотелось давать Камилле повод для беспочвенных надежд, она осталась сидеть и лишь улыбнулась ей.

— Можно мне еще прийти к вам? — спросила девушка.

— Если тебя пустят, — сказала баронесса.

Камилла не поняла.

— Ах да, — спохватилась Тереза Ротенвальд. — Тебя просто не заметили. Это удивительно.

Она показала рукой в сад. Между деревьями слонялся мужчина в сером. Он ходил туда-сюда без видимой цели и лишь иногда без всякого выражения на лице смотрел на дом.

— Он всегда здесь, — сказала баронесса. — Возьми в следующий раз какой-нибудь документ.

В гостиной Камилле стало ясно, почему она показалась ей пустой, — на стене не было картины кисти Лампи.

Перед воротами ее догнал мужчина. От быстрого бега он закашлялся. В ответ на его бесцеремонные слова она лишь непонимающе взглянула на него. Он проводил ее до дома и тщательно изучил ее школьный пропуск.

— Ты больше не пойдешь туда, — сказала Мария Лангталер, дрожа от страха.

За жарким летом наступила теплая осень. Хороший урожай зерновых дал возможность довести порцию хлеба на четырехнедельный период до четырехсот граммов на человека. Было много фруктов и много вина, но виноделам запретили торговать в розлив, а весь урожай яблок, включая и частные сады, подлежал сдаче.

Рената была очень занята. Уроки в средней школе, с ее новыми требованиями и новыми порядками, отнимали все ее время до позднего вечера. Все возбуждало ее любопытство, все было интересным, и не важно, что тетради, как и книги, были из серой бумаги. Еще можно было найти кусочек красочной оберточной бумаги, еще существовали цветные карандаши, которыми можно было все рисовать. Шкала оценок из шести баллов придавала совсем другое качество всем занятиям, девочка чувствовала себя взрослой. Учителя и соученики были поделены на любимых и нелюбимых, новые знакомства завязывались, распадались или, наоборот, крепли. По утрам Рената ездила в школу с Камиллой, и потом они не виделись уже до вечера. У Камиллы тоже было много дел.

Вегерер собрал в саду яблоки, и Рената пошла с ним на пункт сдачи. Она ела уже третье яблоко, и мысль, что они отдадут на несколько яблок меньше, радовала ее. На обратном пути они проходили мимо почты. Оттуда вышла Камилла и быстро спрятала что-то в карман своей юбки. Вегерер, который в последнее время стал гораздо меньше шутить, спросил у девочек, как живет баронесса. С тех пор как ее дом охраняется, он боится туда заходить.

— Я часто хожу туда, — сказала Камилла. — Без всяких трудностей. Баронесса одна. Ее дети уже вернулись в Вену, но живут у родственников. В доме сейчас совсем тихо.

— Скоро там будет и пусто, — сказал Вегерер удрученно.

— Но там и так пусто, — сказала Камилла, — куда же больше.

— Говорят, — сказал Вегерер, — что все движимое имущество барона описано.

— Не понимаю, что это значит? — взволнованно спросила Камилла.

— Я тоже ничего не понимаю, — сказала девочка и выбросила косточки от яблок, зажатые в руке.

— Я думаю, это значит, что если барона осудят, то все его имущество перейдет в собственность государства. А чтобы баронесса не смогла продать что-нибудь из вещей, имущество описали. Правда, точно я и сам не знаю.

— Разве так можно делать? — возмутилась Рената. — Ведь барон когда-нибудь вернется, и дети тоже вернутся. Что они будут делать, если у них не будет столов и кроватей?

Камилла остановилась и заставила остановиться Вегерера. Ее глаза сузились и горели злым огнем, когда она тихо произнесла:

— Я не верю вам, господин Вегерер, я не верю.

— Камилла, что с тобой? Я тоже не хочу этому верить. Лучше бы ничего не случилось. Но ты увидишь, так будет. Баронесса останется в старом пустом доме среди пустых стен с оборванными обоями. Ей не оставят ничего, кроме самого необходимого. Ее мужа надолго, очень надолго посадят в тюрьму. Может случиться, что и дом…

— Нет! — крикнула Камилла так громко, что Рената испуганно посмотрела на нее. — Нет, это неправда, этого не может быть. Вы лжете, вы говорите так, потому что хотите этого. Вы говорите так, потому что барон не пустил вас в свой погреб. Вы думаете, я не знаю, что вам был нужен его погреб? Моя мать тоже это знает. А теперь вы рады, что у барона отнимут все, и погреб тоже.

Девочка в ужасе смотрела на Камиллу. Камилла не плакала, но по ее щекам текли слезы. Рената не понимала, что говорит Камилла. Не понимал этого и Вегерер, который стоял как вкопанный с пустыми корзинками и не мешал Камилле говорить.

— Ты не права, Камилла, — сказал наконец он, — я не хотел этого и сделал бы все, чтобы этого не случилось.