Они почти ничего не нашли, изъяли только счета и всю религиозную литературу. Под конец было обнаружено множество маленьких, перевязанных шнурками пакетиков с украшениями Ирены Бухэбнер. Такой способ хранения показался им подозрительным, и они забрали их с собой.

— Я получил телеграмму от Густава, — сказал Ганс Ахтерер своей жене после обыска. — Он не может приехать за Ренатой.

Грета собрала последние остатки сил, чтобы сдержаться.

— Это ты тоже хочешь взять на себя, — с горечью сказала она.

— Я попытался объяснить происшедшее бургомистру и буду придерживаться своей версии. Густав здесь ничем не смог бы помочь.

Грета долго искала чемодан. Чемодан был очень стар. Это с ним Ганс Ахтерер однажды приехал в Вену, в гимназию, где подружился с Густавом Бухэбнером. Ганс попросил жену не собирать много вещей: что-нибудь из одежды, белья, пару книг.

На следующее утро Грета объявила девочкам, что инженер не сможет за ними приехать и поэтому она сама отвезет их сегодня к поезду. Камилла сопротивлялась этому неожиданному отъезду как могла. Накануне она обращалась за помощью к Петеру. Он был ее последней надеждой. Но нежные слова, которые она впервые ему сказала, запоздали. Петер сначала взял письмо и согласился отнести его в госпиталь, но потом порвал его на мелкие кусочки. Камилле не осталось ничего другого, как дожидаться какой-нибудь весточки от Винцента. Но ее ожидания были напрасны.

— Мне нужно уйти, — сказала она Ренате. — Ненадолго. На четверть часа. Может быть, Грета не заметит меня. Я уйду, а ты сиди молча.

— Нет, — ответила девочка, которую охватывало отчаяние от мысли о предстоящем отъезде. — Я не пущу тебя. Только не сейчас. Если ты уйдешь, я начну кричать. Я все всем расскажу, всем.

Камилле так и не удалось скрыться от навязчивого внимания ребенка.

Вечером на хутор Ахтереров пришел солдат. Грета не знала его. Он назвал свое имя и спросил Камиллу.

— Ах, это вы, — сказала крестьянка. Она видела, что он очень боялся ее ответа. Ей стало жаль его.

— Камилла уехала, — сказала она.

Солдат поблагодарил и медленно вышел со двора.

«Ротенвальд, — думала Грета. — Это имя я где-то слышала. Он, кажется, уже приходил к нам».

Но своего мужа она уже не могла расспросить об этом.

Я попросила Ингу поехать со мной в аэропорт, чтобы встретить Матиаса. Но потом отказалась от этой затеи. «Зачем мне его встречать, если я его не провожала», — подумала я.

Самолет прилетал вечером. Возвращаясь домой из бюро, я купила к ужину все, что любил Матиас. Я понимала, что после этой поездки нам необходимо выяснить наши отношения и прийти к какому-то согласию независимо от того, где будет учиться Матиас. Я была готова к этому.

Я чувствовала себя намного спокойней, чем когда ждала Камиллу. Тогда мне казалось, что я владею ситуацией. Я старалась показать ей, что мне нечего терять. С сыном все обстояло по-другому. Мы оба знали, чего могли лишиться.

— У тебя есть молоко? — спросил Матиас, когда мы сидели за столом. Он почти не притронулся к еде. — Налей мне большой стакан.

Он выглядел иначе, чем в последнюю нашу встречу. За долгое время разлуки в его лице не осталось ничего детского. Но на взрослого человека он тоже не был похож. Скорее всего, он сам не знал, кто он теперь. Его загорелые руки и некоторые жесты напомнили мне Юргена. Раньше я этого не замечала. Матиас выглядел очень усталым, вел себя скованно, и я оставила его в покое. Чуть отдохнув, он стал рассказывать, но говорил обо всем в самом общем виде, так что мне казалось, будто я читаю короткий путеводитель для людей, не желающих тратить время на сбор информации. «У отца и Верены все в порядке, — закончил он, — они очень хорошо приняли меня».

— Значит, твое путешествие прошло успешно, — сказала я.

— Что значит «успешно»? — спросил Матиас раздраженно. — Почему люди твоего поколения все измеряют этим понятием? Я уезжал, кое-что посмотрел, вот и все.

— Ты упрощаешь, — возразила я. — Это была не простая поездка. Ты побывал в стране, где, может быть, проживешь какое-то время. Ты должен об этом подумать.

— Только не сейчас, — сказал сын, — позже.

Мы сменили тему разговора. Нам было тяжело друг с другом. Он посмотрел на часы и встал.

— Спать я поеду к бабушке, — сказал он смущенно. — Пойми меня правильно.

Я кивнула. Я ожидала этого.

Когда он приехал, я протянула ему руку, у меня не было желания обнять его. Сейчас я бы с радостью сделала это, но теперь он подал мне руку. Он смотрел на меня сверху вниз, и в его позе чувствовалась натянутость.

— Я бы хотел, чтобы между нами все прояснилось, — сказал он.

— Я тоже, Матиас.

— Ты больше не сердишься на меня?

Я покачала головой. Я знала, что он ищет глазами, украдкой оглядывая комнату. Но в этот момент я не могла говорить о Грегоре.

— Что ты будешь делать летом? — спросил он. — У тебя будет отпуск?

— Да, — ответила я, — в июле, четыре недели.

— Отлично, — сказал он, оживившись. — Тогда подумай, где мы его проведем.

— Четыре недели вместе? — спросила я с сомнением.

— Почему бы нет, — сказал он уже на лестнице.

Но у меня было чувство, что он убегает не от меня, а от этих своих слов.

Вернувшись в комнату, я села на краешек кровати и взяла свой список надежд, который знала наизусть и могла прочесть с закрытыми глазами. Строчки прыгали, я постаралась сосредоточиться и оставить пункт «провести по крайней мере лето с сыном» на своем месте, не ставить его выше всех остальных, рассматривать его только как возможность. Я не могла из-за этой крошечной надежды на счастье, в которую мне не хотелось верить, забыть о своей основной задаче. С тех пор как я побывала у Вегерера, я не продвинулась в ее решении ни на шаг вперед. Я размышляла, строила планы, но в конечном счете во всем, что касается Камиллы, было затишье. Ничего не происходило. «Провести лето с сыном». Через несколько недель я навещу его в интернате. Я не уеду сразу же домой, останусь там переночевать, мы будем много говорить и, может быть, поймем друг друга. У нас был шанс, и мы хотели его использовать. Но разгадать Камиллу мне предстояло одной. Чтобы добиться успеха, мне предстояло многое сделать. Только тогда я решу остальные задачи.

Воздух на складе был спертый, освещение плохое.

— Зачем вам понадобилось осматривать вашу мебель? Я гарантирую, что все в порядке, она хранится у нас в лучшем виде.

Недружелюбному заведующему общение со мной не доставляло никакой радости. «Или вы показываете мне мебель, или я забираю ее от вас», — заявила я. Мое желание показалось ему подозрительным. Он объяснил мне, где хранится моя мебель. Я пошла туда одна. Вскоре я раскаялась в этом, так как склад оказался гигантским лабиринтом, извилистые дорожки которого тянулись между бесчисленными комодами, шкафами и кроватями, а многозначные цифры на запыленных табличках вряд ли можно было расшифровать самой.

Когда мои родители развелись, лучшую мебель мать забрала себе. Квартира, где мы потом жили, была буквально набита ею. Она очень мешала, но мать не хотела с ней расставаться. Я же все больше ненавидела эту мебель, которая доставляла теперь столько хлопот и напоминала о нашем доме, где ее существование было оправданно. В комнате матери стоял секретер времен императора Иосифа II [8]. Его простые, красивые формы очень нравились мне. Иногда по вечерам мама сидела за ним и что-то считала или писала, подложив под бумагу обтянутую кожей досочку с золотым краем. Она никогда не подпускала меня к нему, так как огромное значение придавала своим бумагам, которые тщательно раскладывала по маленьким ящичкам. Воспоминание о том, как она сидела за секретером, прямо держа узкую спину с небрежно наброшенным на плечи голубым кашемировым шарфом, а ее рыжие, золотистые волосы блестели в свете лампы, относится к моим любимым. В нем моя мать предстает как прекрасный, мирный образ, ведь ее лица не было видно.