— Как она называется?

— Она называется «Грезы, что пригрезились мне».

— Почему?

— Потому что мне попалась строчка в повести одного человека по имени Виктор Гюго. Она гласила: «Жизнь убила грезы, что пригрезились мне». Вот о чем моя книга. Это нелегко объяснить, однако грезы это такие вещи, которые нас волнуют, и мы вынуждены делать вид, что они реальны, иначе жизнь потеряет всякий смысл. Но в конце концов, мы видим, что грезы нереальны, и действительность убивает их, и когда они умирают, нам становится очень грустно.

— И мы плачем.

— Да, если можем, то плачем.

— Из-за того, что наши грезы умирают?

— Да, и оттого, что действительность сокрушает наш дух.

— О-о-о. Я не хочу, чтобы меня сокрушили перед ужином…

Он засмеялся. Она вывела его из меланхолии, которая нависла над ним словно мрачный покров.

— А что у нас на ужин?

— Рыбные палочки в микроновой.

Питер Стайн сделал гримасу.

— Микроволновой, — поправил он рассеянно. Мысленно он взвешивал свои обстоятельства. Он просидел за столом три часа. Не нашел ни единого слова, не говоря уже о фразе. Ему следует сделать перерыв на денек. Извинительные мотивы складывались в его мозгу. Но ведь ты никогда не знаешь, когда слова внезапно обрушатся на тебя, словно дождь. Если бы ты сидел за машинкой, то был бы готов к встрече со словесной бурей. А если окажешься где-то в другом месте, драгоценный момент будет упущен.

Решение пришло само по себе, как и всегда.

— Пойдем, Камилла. Папочка сейчас приготовит тебе обед. Хорошо? И мы устроим один из наших знаменитых обедов при свечах на две персоны.

Она завыла от восторга.

— Я надену красивое платье.

— Сначала все приготовим. Ну-ка, пошли поглядим, что у нас имеется.

Вместе они протопали вниз по лестнице из красного дерева в этом старом доме-ракушке.

— Ты повар лучше, чем момми, — сказала она, беря его за руку.

— Я больше стараюсь, когда готовлю, чем мамочка. А она в других вещах больше старается, и у нее они получаются лучше.

— В чем, например?

Питер Стайн подавил в себе желание перечислить следующее:

Одевается.

Тратит деньги.

Изменяет.

Все время проводит в развлечениях.

Веселится.

Чувствует себя счастливой.

— О, мамочка теплей и добрей, чем я, и она для тебя лучшая мамочка, чем я папочка. — Была ли это уловка?

— Я думаю, что вы оба очень любите меня, — сказала Камилла с абсолютной искренностью очень маленького ребенка. — Как бы мне хотелось, чтобы вы жили вместе. Мамочка говорит, что ты больше не хочешь жить вместе, потому что ты холодный. — Она стиснула его руку. — Но я ведь чувствую, какой ты теплый. Наверное, мамочка ошибается.

— Не думаю, что мамочка говорила о моей температуре. Она говорила о моей натуре.

— Твоей микстуре? Ты ведь не горький.

Он расхохотался.

— Некоторые люди не согласятся с тобой.

Кухня была строгой, просторной и готовой для действий, как стопки опрятной белой бумаги, лежащие возле пишущей машинки Стайна. Приготовление блюд, как и писательский труд, было занятием серьезным. Требовалось найти правильный подход. Питер открыл дверцу холодильника и вытащил оттуда креветки, купленные на рынке в семь часов утра. Еще достал серебристую упаковку с надписью «рыба-сабля», на которой стояло вчерашнее число. Он поставил рядом блюдо с креветками и рыбой-саблей. После этого вымыл руки, высушил их с торжественностью жреца перед жертвоприношением, и затем начал выгружать вещи, которые ему потребуются, на выскобленную, безукоризненно чистую кленовую разделочную доску. Камилла не отрываясь глядела на него, завороженная ритуалом, по опыту зная, что помогать папочке готовить означало глядеть на него.

— А можно я накрою на стол? — Он никогда особенно не интересовался этим, а вот мамочка любила это делать. Девочка схватила несколько ножей и вилок. — Это очень просто, когда я живу у тебя, потому что у тебя нет друзей, — сказала она, важно направляясь в столовую.

Питер улыбнулся. Да, он был один. Собственно, он не добивался этого специально. Просто так случилось. И верно, что у него не было множества друзей, потому что друзья были работой, причем обманчивой, в основном глупой, что особенно трудно было простить. Они занимали время и хотели от тебя разных вещей, а он никогда не мог вспомнить ничего толкового, что бы они ему дали взамен. И кроме всего прочего, они были частью действительности, врага фантазии, и как таковые несли с собой опасность для его драгоценного творчества. Друзья любили запутывать грезы, что пригрезились тебе.

Он работал быстро, подобно хирургу, спасающему чью-то жизнь. Оливковое масло, уксус, дижонская горчица, перец, каменная соль, немного мелко нарубленного чеснока для винегрета. Немного листьев эндивия, тонких ломтиков редиса, тонких, как бумага, ломтиков помидоров, чтобы украсить блюдо с устрицами. Куски жареной рыбы-сабли, слегка намасленные и посоленные, положены бок о бок на гриль. Салат был бескомпромиссно зеленым. Французский батон, свежий, с утреннего рынка, подогревался в духовке. Молодой картофель, тугой и влажный, заправлен маслом и посыпан садовой мятой. В холодильнике стояла банка с майонезом собственного приготовления, а в морозилке бутылка «Монтраше». Последнее, что он сделал, но не последнее по важности, это «домик Ширли», как любила Камилла.

Луиза вышла из гостиной с глазами, полными мыльной неверности и поблекшей страсти.

— О, вы стряпаете ужин для Камиллы?

— Нет, завтрак для попа.

— Вот уж и не знала, что вы это могете.

Он предположил, что она имеет в виду ужин. С луизиными мозгами никогда не знаешь точно, что она хотела сказать.

— Папочка, ты ведь готовишь ужин, — захихикала Камилла.

— Я пытался пошутить с Луизой, но мне кажется, что она еще не вернулась домой из Санта-Барбары, — сказал Питер с вялой усмешкой. Он терпеть не мог эту мясистую гору, которая присматривала за Камиллой, но с няньками нельзя было обращаться слишком грубо, а то они возьмут и уйдут.

— Послушайте, Луиза, поскольку я уже сделал основную работу, то, может, вы пойдете и соберете все к завтрашнему дню, а я уложу Камиллу спать, после того как мы поедим.

— О, папочка, я не хочу уезжать завтра. Можно мне остаться в Ки-Уэсте вместе с тобой? — Она подбежала к нему и прилипла к ноге.

Он почувствовал, как у него защемило в груди, в том месте, где считал, что ощущает сердце. Она была единственной, кто когда-либо прикасался к его сердцу и когда-нибудь сможет прикоснуться. Никогда до этого он никого не любил. Это было довольно просто. Женился он с энтузиазмом ученого-социолога, выполняющего практический эксперимент, и когда пришло время для развода, расставание было дружеским, словно между двумя сокурсниками, которые жили в одной комнате, а теперь разъезжаются в разные стороны. Он вовсе не имел ничего против любовных связей жены. Учитывая его затворнический образ жизни, и что вся его страсть была сосредоточена на работе, ему казалось это самым разумным. Его обидело, что она сбежала от него к психиатру. Это показалось незаслуженным и оскорбительным, особенно потому что парень занимался практикой психоаналитика, помогая несчастным людям в их погоне за более понятным несчастьем. Хорошо еще, что Камилла была слишком мала, чтобы быть посвященной в тайны сыновней зависти к отцу и комплекса Электры. Однако, если ужасные слова из научного жаргона когда-нибудь слетят с ее губ, он затеет серьезный разговор с торговцем словами из Пасадены, забравшем его жену.

— Ну, моя хорошая, запомнишь наш ужин? Ты теперь такая большая девочка. Давай зажигать свечи.

За столом она старалась вести себя как можно тише, но это ей не очень-то удавалось. Она ела немного, но перепробовала все, и старалась быть такой же серьезной, как и он. Время от времени она залезала к нему на колени и просила, чтобы он кормил ее, а она нашептывала ему на ухо, что любит его, и еще удивлялась, почему от этого его глаза подергивались влагой.