О, голос жизни, жаждущей продолжения, звучит мощно, и поскольку он звучит в крови отдельного человека, он иррационален; но поскольку он звучит в мире животных и людей, он необходим и рационален. Для того, чтобы жизнь могла существовать и продолжаться, необходима побудительная сила, более мощная, чем ничтожная воля к жизни. И эта побудительная сила скрывается в страсти к воспроизведению, независимо от участия в ней воображения. Эрнст Гаккель, славный старый герой Иены, поясняет:

«Непреодолимая страсть, влекущая Эдуарда к Оттилии или Париса к Елене и нарушающая все запреты разума и морали, все та же мощная, бессознательная, притягивающая сила, заставляющая сперматозоид проложить себе путь в яйцо при оплодотворении животного или растения, — то же стремительное движение, соединяющее два атома водорода с одним атомом кислорода для образования молекулы воды».

Но с появлением на сцене разумного человека отпадает необходимость в послушании слепым, непреодолимым силам. Разумный человек, изменяя течение жизни изобретениями и усовершенствованиями, приспособляет себя и свои интересы к отдаленным целям, которые его в конце концов вознаграждают, и вступает в борьбу с проблемой воспроизведения, как боролся когда-то с проблемой тяготения. Он управляет великими силами природы, и они перестают угрожать ему, а охраняют и облегчают ему жизнь, и тем же способом он будет направлять действие воспроизводительной силы, и тогда жизнь разовьется и станет выше и прекраснее. Это так же возможно, как оказалась возможной паровая машина или демократия.

Лондон.

3-а Куинс Роод. Челси.

12 июня 19… г.

Помни, пожалуйста, что эти письма пишутся для тебя одного. Я не думаю, чтобы теперь на свете стало меньше любви, чем было. Ты мне кажешься представителем определенного класса, который, в свою очередь, характерен для современного типа ученого, но я считаю тебя представителем не передовых взглядов современного человечества, а уже изжитых и отброшенных. И точно так же я не оплакиваю вместе с Рескиным прошлого. Говоря точнее, ты вполне современен и ты — выскочка. Что ж из того? Вас немного, и, подобно выскочкам-богачам, вам приходится уступить место новому, совершенно на вас не похожему поколению. Таков закон роста. Я прошу тебя говорить от своего имени. Это вопрос исключительно личный. Но вместо того ты избрал метод кружного пути, отвечая на мои вопросы. Ради выяснения побочных обстоятельств, имеющих касательство к твоей теме, ты сетью своих рассуждений охватываешь весь мир. Ты решил, что твой мир драматизирует всю игру сил и материи. Это показывает большое честолюбие, и я очень этому рад. Это ставит тебя на одну доску с изучающими идеальные стремления и доказывает, что тебя не всегда влечет на кратчайшие пути и что ты идешь с теми, кто «запрягает солнечных коней, чтобы провести плугом борозды по суровой земле».

Твое письмо звучит убедительно. Романтика пуста; любовь не рассуждает; имеет цену лишь соответствие характеров. Ты убежден в этом и готов спрятаться в броню условного и практичного. Нет, это даже не удовлетворяет требований приличной условности. Официальный мир притворяется, по крайней мере, любящим. Он все же стремится к огню, пронизывающему и расплавляющему, в то время как ты стоишь перед холодным очагом, считаешь холод благом и приветствуешь его, понимая, отчего он происходит. Ты овладел частью истины, и, хотя моя мысль дополняет твою и вводит ее в законченный круг, я не могу возложить его на твою голову венцом. Я смущен оттого, что думаю больше о тебе, чем о своих убеждениях. Самым крупным фактором нашего спора является спорящий. Меня интересует философ — создатель твоей философии. Ты рос у меня на глазах, и, наблюдая за тобой, я утратил дар слова. Чему противоречит романтика? Если бы в понятие романтики входило расточение жизненной силы, ослабление, отсрочка жизни, она могла бы оказаться кружной дорогой к развитию и счастью. Но мы живем более интенсивно, когда поддаемся ее влиянию, и мы живем именно для таких самозабвенных минут. Романтика направляет и ускоряет темп жизни; она не только средство, но и самоцель. Это пробужденная жизнь. Мы тем ярче живем, чем ярче любим. Любовь к романтике и романтика любви — единственная цена, за которую сердце отдаст жизнь. Обман? Возможно. Любовь к жизни — обман, спасающий расы от самоубийства. Природа узаконивает свои обманы. Пусть гений расы манит нас страстью и мечтой. Мы при этом ничего не потеряем. А если мечта увянет и мы в конце концов состаримся, нам все же останется воспоминание о том времени, когда душа и чувство жили полной жизнью. Я благодарю Провидение за то, что романтика цветет второй раз и что старые люди могут говорить о днях былой силы. Я благодарен за то, что воины жизни получают отпуск и могут лелеять оружие, некогда служившее им в боях, пересматривая всю свою жизнь, пока не наступит конец. Молодость богата романтикой любви, старость — романтикой воспоминаний.

«Любящие не всегда могут ужиться», — говоришь ты и настаиваешь прежде всего на хорошо подобранном товариществе. Каким образом ты хочешь застраховать себя? Конечно, не записью и взвешиванием положительных качеств, не расчетом и размышлением. Мы не выбираем себе жен, как верховых лошадей; мы не планируем наперед наш брак, как строящийся дом. Это звучит парадоксом, но есть более высокая степень родства, чем сходство качеств и уровня. Дело не в том, могут ли люди ужиться, но захотят ли они ужиться. Вот вопрос. Играть чужими душами опасно, — ты убиваешь своеобразие души, вступая в брак с товарищем. Если ты не автомат, ты не можешь достигнуть счастья, избегая лишь разногласий. Во имя жизненных удобств ты готов удовольствоваться отсутствием отрицательных сторон брака, забывая о положительных стремлениях, потребностях и мечтаниях. Если бы половое содружество и привязанность не были так же случайны и зависимы от настроений, как любовь, ты имел бы больше шансов на правоту. Тогда ты бы мог говорить о сходстве характеров и стремлений в браке.

Ты говоришь о методах экономики, сохраняющих энергию и капитал, как, например, применение машин, управляемых одним мальчиком и заменяющих рабочую силу сотни работников, и переносишь эти методы в область личной жизни. Я вижу, как привилась к тебе эта точка зрения. Очевидно, человек может стать фанатиком ледяной сущности. Закон, управляющий фактами, уловил тебя в свои сети, и твоя страсть обращается в лед. Ты горишь во имя такого холодного чувства, как сродство. Ты также привязан к позорному столбу на рыночной площади, — таким, как ты, не удается избежать костра. Если ты ищешь сродства и напряженно желаешь его, как другие желают любви, то ты страдаешь и, с твоей (не моей) точки зрения, тщетно взываешь к небесам, ибо сродство, как и все остальное, лишь иллюзия. Иллюзии любви наполняют нас силой, и пути любви блаженны; благодаря им мы испытываем чувство полноты бытия, которое является сродством, и столь же несказанно, как обещание волн прибоя, услышанное теми, кто прислушивается к плачу. Любовь не ответственна за институт брака. Если бы люди вступали в брак по расчету, число браков не уменьшилось бы и закон не стал бы признавать их менее обязывающими. Любовь неповинна в существовании великого социального парадокса. Ты говоришь, что в стремительном потоке чувств любящий соединяет свою жизнь с жизнью неподходящей ему подруги и что с обладанием любовь умирает. Я оспариваю это положение. Если пробуждение и наступает, то оно не имеет ничего общего с этими причинами. Любовь не построена на разуме, но все-таки это любовь. Природе свойственно некоторое постоянство, и таинственный напиток, восхищавший нас прежде, не может отравлять нас теперь. Любовь не построена на разуме и не может внезапно стать разумной от обладания любимой. Люди, вступающие в брак по расчету, могут опомниться и найти свое положение весьма печальным. «Есть многое на свете, друг Горацио» — и большая сложность чувств, и такое множество глубин и бездн, какое не снилось вашим мудрецам. Полное согласие в вопросе о диванных подушках и табачном дыме не всегда обеспечивает неутомимую кротость и преданность. С другой стороны — любя, легко переносить разочарование, ибо чувство чуждо расчету. Любовь властвует над душой и чувствами и не боится рассуждений и объяснений.