– Попутчица в электричке, – ответила Вика.

Практически так оно и было. И тратить время, описывая всю цепочку случайных людей и слов, приведших ее сюда, не имело ни малейшего смысла.

– Вот же ушлый народ! – хмыкнула хозяйка. – Девять дней только вчера было, уже жильцов шлют. А ты сама откуда приехала?

– Из Пермского края.

– Работать?

– Понятно, не гулять, – усмехнулась Вика.

– Совсем не понятно, – в тон ей усмехнулась хозяйка. – Такие, как ты, в Москву на гулянку едут. Она же и работа, правда.

Девка была резкая, но не стервозная. Как себя с ней вести, было понятно.

– Я – работать, – сказала Вика. – Ресницы наращивать.

– Да? – В глазах хозяйки вспыхнул интерес. – А дома почему не наращиваешь?

– Дома желающих мало, – объяснила Вика. – И к тому же я с мужем разошлась, а квартира его, так что и жить теперь негде.

– А дети есть?

В ее голосе послышалось что-то вроде сочувствия, не глубокого, но достаточного для того, чтобы сдать квартиру.

– Сына с матерью оставила.

Необычные сведения о себе Вика сообщать не собиралась. Пользы от них нет наверняка, а вред весьма вероятен. Люди не любят необычное. И это еще мало сказать, не любят.

– Я в принципе не против, – сказала хозяйка. – Думала, правда, после сороковин квартиру сдать. У меня мать умерла, – пояснила она. – Ну там душа, говорят, до сорока дней в доме, или что-то типа того. Но ты не чурка зато. Так что, в принципе, могу и сейчас… Если не боишься.

– Не боюсь.

Это была правда. Вика и вообще была не из пугливых, а с тех пор как у нее родился Витька и она поняла, чего на самом деле следует бояться, страх перед блуждающими душами мог вызвать у нее лишь снисходительную улыбку.

– Пошли тогда, – сказала хозяйка. – Я Лена. А квартира вот эта. – Она кивнула на дверь напротив. – Сейчас ключ возьму. Да, а цена тебя устраивает?

Названная Леной цена Вику устраивала вполне. Она даже обрадовалась: не ожидала, что в Москве – ну, не в Москве, но в пределах поездки на электричке – найдет жилье за такие деньги. Конечно, после электрички автобус еще… Но все равно приемлемо, даже очень.

Квартира, правда, не понравилась ей совсем. Не потому, что потолки низкие, кухня – вдвоем не разминешься, и обои наклеены, наверное, еще при советской власти. Но вот то, что жизнь старого и больного человека долго тянулась в этих стенах… Войдя, Вика перестала дышать носом.

– Я потому и прошу недорого, – словно оправдываясь, сказала Лена. – Вонизм тот еще, да. Говорю же, думала таджикам сдать.

– Ничего, – сказала Вика. – Обживусь.

– Я тебе зато регистрацию сделаю, – пообещала Лена. – Нужна ведь?

– Нужна, – кивнула Вика.

Регистрация была нужна, и цена подходила, и расстояние. И надо было с самого начала утвердиться в понимании того, что «нравится», «не нравится», и все вариации этих слов не должны больше иметь для нее значения.

– А ресницы мне приклеишь? – спросила Лена. – Интересно! Я ни разу не наращивала. Хотя свои страшные, как вся моя жизнь.

Ресницы у Лены были не страшные, а самые обыкновенные – светлые и недлинные, как у большинства русоволосых женщин, как и у самой Вики.

– Сделаю, – улыбнулась Вика.

– Давай прямо сейчас!

И жизнь у Лены, видно, была не страшная, но очень скучная, потому она и обрадовалась неожиданному развлечению.

– Ладно, – согласилась Вика. – Только глаза твои сфотографирую до и после.

– Зачем? – насторожилась Лена.

– Выложу у себя в блоге – что было, что стало. Люди на картинку реагируют, а мне клиентура нужна.

– А, реклама, – поняла Лена. – Ладно, фоткай. Но тогда бесплатно делай!

Это было уже нахальство – с какой радости бесплатно? Вика всем клиенткам ставила условие, обязательная фотография глаз до и после ее работы, и что в этом особенного? Но спорить с хозяйкой сейчас не хотелось: все-таки ни квартира еще не снята, ни регистрация не оформлена. Мало ли…

– Только давай к тебе пойдем, – сказала Вика. – У тебя скамейка низенькая есть? Ну, детская, или чтобы корову доить.

– Детской нет, а для дойки найду, – хмыкнула Лена. – Мать когда-то корову держала, у нас тут и сарай рядом остался. А зачем низкая скамейка?

– У тебя же стола специального нету. Ты на диван ляжешь, – объяснила Вика. – А мне рядом сидеть надо, и чтобы руки на уровне твоих глаз были. Это же долго, ресницы наращивать, часа два уйдет.

– Два часа! – ахнула Лена. – Я думала, полоски на глаза наклеишь, и все.

– Полоски сто лет назад были. А сейчас к каждой ресничке искусственную приклеивают. От своих не отличишь потом.

– Сдуреть можно, – покачала головой Лена. – Как ты выдерживаешь? Я вон пазлы, и те не могу собирать. Терпения не хватает.

– У меня хватает, – сказала Вика.

Все складывалось для нее благоприятно. Но каким же безнадежным унынием была эта житейская благоприятность пронизана!

Такое волнение, как сейчас, по дороге к своей первой московской клиентке, Вика чувствовала лишь несколько раз в своей жизни. Когда шла на первый урок, когда входила в кабинет чиновника, который мог дать или не дать ей жилье, когда… Да и все, пожалуй. Когда родился Витька, это не волнение было – совсем другое, непростое.

А то, что происходило с нею сейчас, было как раз очень просто: она впервые должна была сделать работу для более взыскательных людей, чем те, для кого она делала эту работу прежде. И как же ей было не волноваться?

Да еще Москва!.. Не на бегу, не так, чтобы только на самолет успеть, а так, чтобы пройтись и посмотреть, Вика бывала в Москве два раза: в восьмом классе на экскурсии и когда отвозила Витьку в Лондон. И оба раза чувствовала, что Москва на другие города не похожа. Или нет, не так – никакой город на другие города не похож, это естественно, но именно в Москве есть что-то пугающее и понятное одновременно. Вот это соединение чужого с совершенно понятным и показалось ей тогда необычным, и сейчас тоже.

Она даже специально приехала из Пречистого самой ранней электричкой, чтобы привыкнуть к этому ощущению.

И оказалось, правильно сделала. Только не из-за дивных московских впечатлений, а по самой простой причине: через пятнадцать минут после того, как вышла из метро на Арбатской площади, Вика поняла, что заблудилась. Заблудилась, как дурочка, в переулочках.

Переулочки эти кружили и вились без всякого плана и смысла, их было так много и такие они были короткие, что Вика перестала понимать, где заканчивается Большой Афанасьевский и начинается Малый, почему только что был Малый Каковинский, а вот он уже сделался Трубниковский, и как ей выбраться из этой вязи, чтобы попасть на Малую Молчановку к Дому со львами.

А может, дело было еще и в удивлении, почти тревоге. Почему именно этот дом, особенный для нее, оказался первым, в который ей предстоит войти в Москве?

В конце концов Вика рассердилась на себя за отвлекающие мысли, включила навигатор в айфоне, и вязь переулочков распуталась мгновенно, и Дом нашелся.

Она долго стояла у калитки, глядя на львов у крыльца, и сердце у нее билось так, будто она увидела родного человека. Это было удивительно; Вика никогда не считала себя сентиментальной. Впрочем, и сейчас слезы умиления не стояли у нее в горле. Что-то другое она чувствовала, но что, не знала.

Наконец она сбросила с себя это странное оцепенение и позвонила.

В таком доме Вика не бывала ни разу в жизни. Это был особенный мир, он сообщал о своей отдельности в ту же минуту, как только приоткрывал перед посторонним свои двери.

Она думала об этом все время, пока поднималась на шестой этаж в бесшумном, похожем на металлическую капсулу лифте. Это не была только лишь отдельность богатства, вот что Вика понимала смутно, но верно. За всем этим зримым богатством – просторным вестибюлем, и лепниной на высоких потолках, и цветами на лестничных площадках – было что-то еще, незримое, название чего она не знала, но существование чувствовала.