Человек-Дракон свернул из лепешки черпак, не меньше того, которым разливали суп в главной богадельне Коньи, выудил желток и со словами «Во имя аллаха!» опустил его в пасть. С полуночи сражался он в седле, но выглядел свежим, да и остальные на радостях забыли об усталости.

— Ну и яичница, брат мой Мавро!.. Да, жаль, что ты ногу капканом повредил, Керим Джан. Такую битву надо молодым повидать. Жаль! — Он повернулся к Мавро.— Проснулся я в эту ночь оттого, что этот вот безбожник Мавро колотит меня кулаком в бок, точно я не божье создание, а черт-те кто. Аллах свидетель, подумал я: «Наверно, бей на стражу зовет». Сел. А он и говорит: «Добрая весть, Пир Эльван... Налет!» Гляжу, а за окном черным-черно. Стекло будто дегтем замазано. Прислушался: и котенок не мяукает. «Ах ты,— говорю,— паршивец! Смеешься надо мной!» Хотел было за шиворот его схватить и врезать оплеуху, чтобы наперед знал: со мною шутки плохи! Но гляжу, забегали люди по Сёгюту из дома в дом. Лучины зажгли, точно пери замуж выдавать собираются. Тут я подскочил. «Правда ли, Мавро, брат мой по вере?» Стал рубаху искать, а эта свинья щерится — рот до ушей. Плюнул на рубаху, натянул шаровары, голый во двор выскочил. И кого там вижу? Орхан-бея... Сабля — через плечо, налучье, колчан... За поясом палаш ахи, на руке щит. «Где же ты,— говорит,— пропадаешь, Пир Эльван?» Не успел я опомниться, набросился он на меня: «Чего стоишь? Скорее во двор к Акча Кодже!» Прибежал, гляжу: стоят несколько дервишей, абдалов лопоухих да с десяток бездельников голышей, вроде вот этого Кёль Дервиша...

— Постыдись, Пир Эльван! Перед тобой тот самый Кёль, что первым достиг крепостной стены...

— Да, Керим Джан, собралось эдакое лихое воинство. Увидел меня Акча Коджа, пристыдил: «Выходит, не за того мы тебя принимаем, Эльван! Неужто не мог раньше всех сюда явиться?!» Глянул на помост и вижу: Акча Коджа разложил орлиные крылья, башлык с рогами, расставил миски с красками... «Радуйся, Пир Эльван! Осман-бей поставил тебя во главе боевого отряда. Выбери себе по чину своему крылья да рога! Но смотри, забудешь с похмелья сказать «Во славу аллаха!» прежде, чем рукой крыло тронешь, узнаешь, легка ли оплеуха Акча Коджи!» Смеется... Выбрал я два крыла, подозвал Кёль Дервиша, прикрутил он мне их к спине. Надел я башлык с рогами, захлопал крыльями, проревел быком, прошелся дважды по кругу... Акча Коджа меня благословил. А заячья душа Кёль Дервиш от страха чуть ума не решился.

— Возьми свои слова обратно, Пир Эльван! Где это сказано, чтобы мы, дервиши, от страха ума решались? Скажи лучше, чуть не померли от смеха, глядя, как ты кривлялся.

— Рассказывай! От моего рева сердце у тебя чуть не лопнуло, иначе цена мне была бы ломаная монета! Так вот, обойдя по обычаю двор, подошел я к Акча Кодже. «Соблаговоли, мой бей, сказать, сколько джигитов с орлиными крыльями ринутся на недруга». Как ответил он: «Сорок!» — возликовал я душой.

— Понял, что много, и от сердца отлегло, не так ли?

— Сынок Кёль Дервиш! Не знаешь ни чина ты, ни числа. Ни девятки, ни сорока! «Вот,— говорю,— здорово Акча Коджа! Если нас сорок, налет такой не остановить и монгольскому войску». Поклонился, подол его платья поцеловал. Обернулся к своим: «Возрадуйтесь, братья! Джигиты — ко мне, а трусы — из рядов вон!» Нацепили все мои джигиты крылья, рога надели, лица раскрасили, кто в черный, кто в зеленый, кто в красный, кто в синий цвет. «Помните,— говорю,— идем мы на смертное дело. Назад пути нет. Так ли?» — «Так,— кричат,— мы на все готовы».— «Хорошо,— говорю,— айда! Кто в налет снарядился да разукрасился, ждать не может. Где кони, Акча Коджа?..» — «Погоди,— говорит,— чертов Эльван, не так все просто, как ты думаешь!» Оказывается, ждал он проводника, чтобы нас перевести через болото. Сожалеет, что Кедигёз не вернулся. А мы — отряд сорока с крыльями за спиной, с рогами на голове, будто разъяренные буйволы, землю роем от нетерпения. Тут твой Мавро из тьмы и выскочи. За подол Акча Коджи ухватился. Тот не сразу его признал. «Стой,— говорит.— Кто ты? Чего тебе?» Потянул полу из рук его, но не вытянул.

— Чего же хотел Мавро?

— Хотел нас сам вести через болото. Возьмите, говорит, меня проводником. Уперся — и все тут. Забыл, что властитель Фильятос велел вбить для него особый крюк да несколько месяцев вымачивает в жире пеньковую веревку, которая и буйвола выдержит, не то что Мавро. Короче, понял Акча Коджа — не избавиться ему от парня. Крикнул: «Дайте палку!» Подбежали слуги, но и они не смогли оторвать Мавро от Акча Коджи. Видит тот, деваться некуда. Сообщил Осман-бею... Вижу я, дело затягивается. Охота пропадает. «Напрасно,— говорю,— сынок Мавро, ты на рожон лезешь! Налет легко начинается, да трудно кончается. Много их еще будет впереди. Успеешь крыльями намахаться. Побереги запал до лучших времен». А он и слушать не хочет. Пока мы так препирались, прибежал Дели Балта. Язык отмолотил, чтоб Мавро в разум привести. Под конец и говорит: «Ну, вот что, глупый грек! Не видать тебе пощады, коль попадешь ты в руки Фильятоса. О смерти взмолишься, да поздно будет. Повелел он шкуру с тебя содрать, на мельничном колесе душить медленно, на кол с сучками посадить да на слабом огне поджаривать, а когда сдохнешь, мясо твое собакам разбросать. Опомнись.» Видит, и это не помогает. «Ладно,— говорит, покарай тебя аллах.» Обернулся к Акча Кодже: «Пусть,— говорит, идет, раз на кол попасть не терпится! Одержимого не остановишь. Торопит смерть свою, паршивец!» Как услышал Мавро эти слова, бросился Акча Кодже целовать руку. Облобызал и Дели Балта. Ко мне подскочил: «Чего рот разинул, Дракон, ступай за мной!» И повел нас... Эх, мой милый! Куда там Кедигёзу! Мавро твой — истинная змея болотная... Взял ноги в руки да, по сторонам не глядя, нигде не останавливаясь, кинулся в ночную темень, в болото. Мы за ним, что косточки на четках, цепочкой, а кони — в поводу. Шуршит он в камышах, будто зверь. Как разбирает дорогу, где дикие утки и те плутают. Как находит проход в пещерной темноте, где и лисица заблудится. Озадачил меня Мавро, приятель, ох, как озадачил. Что ему болото, сам он — шакал, в болоте рожденный! Я рвусь изо всех сил, не поспеваю за ним. Чувствую, вот-вот сердце из груди выскочит. Взмолился: «Подожди, брат. Этак весь отряд в болоте растеряем.» Шумит проклятое болото, а он молчит. Что от тебя скрывать, коли аллах все знает? Страх мне в душу запал. Закусил я палец, чуть напрочь не отгрыз...— Пир Эльван взял поданную ему полную чашу. С одобрением глянул на Мавро. Тот уставился в землю, но наверняка был польщен тем, что говорил о нем дервиш. Рад, паршивец. Раздулся как индюк! — Он отпил вина, обернулся к Кериму. Прежде старики говорили: «В Бурсе — лучшая бязь, в Инегёле — орехи, в Ярхисаре — девушки». Жаль, не знали, добавить бы надо: «А в Сёгюте — проводники»! Так вот, иду я за ним, как зверь за дичью, и страх одолел меня за жизнь свою. «Ну, погоди,— думаю,— Мавро, будь ты неладен, придем в Сёгют, я тебе шею сверну». Только я так подымал, осветились вершины гор, солнце поднялось из крепости свое! Видим: не потопил нас Мавро, не заплутал, а живыми и невредимыми вывел через болото на землю гяура Фильятоса. Ах, молодец! В рубашке, видно, родился! Шел напропалую, а вынесло. Спас ты, паршивец, свою голову, чтобы ее оторвали!... «Вот это мастерство»,— думаю. Спасибо тебе! Покарай тебя аллах! Короче, привел нас джигит Мавро к развалинам мельницы. Нацепили мы снова свои крылья да рога. Покормили коней. Почистились, поели, попили. Фляги водой наполнили. Опоясались оружием. Ждем.

— Чего же вы ждали?

— Знака. Как увидим дым — вперед... Что означает дым? А вот что: засада заняла свое место и крепость обложена. Как дым показался, снова повел нас Мавро. И часа не минуло, как выскочили мы на выпас Фильятоса. А там отар овечьих да табунов конских — видимо-невидимо. Налетели мы на пастухов. Испугались они крика да вида нашего — побежали. Погнались мы за ними немного. Похлопали обухами сабель по спинам да и отстали. Осман-бей строго-настрого приказал бедных чабанов не убивать и в плен их не брать. Табуны и отары мы завернули да погнали, на сей раз не скрываясь, прямо через деревни. Пусть нас видят да Фильятосу весть подадут. На ратном языке это прикормкой называется. Ловушка на храброго да горячего врага. Гнев затмит ему разум, а храбрость не даст усидеть на месте. Первую деревню пролетели не останавливаясь. Не доезжая до следующей, слышим — в колокола ударили: «Враг напал!» Мы сделали вид, что испугались,— разогнали скот по деревне, кричим, ругаемся, будто с толку сбиты: «Время не рассчитали!.. День застал!» Многие наши в деревню-то и не вошли: пусть думают, что нас совсем мало. Долго ли, скоро ли, только вдруг на караджахисарской дороге пыль столбом поднялась. Значит, гяур Фильятос узнал про налет и кинулся навстречу. Пустились мы от него вспять. Пыль из-под копыт на дороге увидит — обрадуется: попались голубчики! Так оно и случилось. Узнали они от крестьян, что немного нас — кучка разбойников. И с боевыми воплями бросились следом. Настигать стали, стрелами сыпать. Заработали мы кнутом да стременами, припали к гривам, прикинулись, будто душа от страха в пятки ушла.— Он кивнул в сторону Тороса.— Мимо их засады, как ветер, пронеслись. Считай, простака Фильятоса из рук в руки пророку Азраилу сдали.