— А откуда же тогда у гяуров, особенно у френкских поганцев, столько коней?
— Болван ты, Мавро! Забыл про шайтана, чтоб его камнями побили! Про слепого шайтана, что всегда спорит с всемогущим аллахом! От него и попали кони к гяурам. Помни, Мавро, что конь — творение аллаха, правоверному от него всегда помощь и спасение, потому и заботиться о коне следует, чтоб в трудный час без оглядки на него положиться. Сказано ведь: «Садясь на коня, не забывай всемогущего аллаха. Сошел с коня, не забывай его». И еще: «Правь конем, как врагом, гляди за ним, как за другом». А все это к чему, несчастный Мавро? У кого кормушка полней, у того и конь сильней. Великое создание конь, гордость аллаха, любовь джигита. А потому никакого коня не называй ишаком, зря не бей, не поноси!..
— Ишь! Сколько наболтал! Тебя послушать, так нам и на яйле Доманыч в свое удовольствие верхами порезвиться нельзя! Но ты так и не сказал, отчего бы не дала мне сесть на себя наша рыжая кобылица?
— Опять осрамился, поганый Мавро! Спросил — что по ноге себя топором тяпнул. Конь, как писано в священной книге, лжеца на себе носить не станет. Ты вот сказал: «Через болото кобылица прошла, меня разыскала». Молчи, попридержи язык! С той стороны болота ни один, даже самый бедовый пастуший пес, ни одна благородная охотничья собака, что чует дичь за тридцать фарсахов, не найдет хозяина, а твоя рыжая кобылица и подавно. Может, наняла Черного проводника за алтын?
— Того не знаю. Но вот прошла.
— А где же тебя разыскала?
— Проснулся ночью, вышел во двор...
— А в ворота стучится чудотворная кобылица?
— Верно!
— Может, и поздоровалась?
— И то верно: тонко этак заржала.
— А ты глядишь, она в грязи болотной замаралась, повел к реке...
— Твоя правда.
— Кобылицу вымыл, а вот свои сапоги забыл отмыть, лгун Мавро! Молчи! Лучше правду скажи. Мы Осман-бею не проговоримся.
Мавро в растерянности глянул на Керима, тот кивнул.
— Говори, как дело было, Мавро, не мучайся!
Мавро еще немного поартачился: боялся, узнает Осман-бей, что нарушил его запрет. Но Орхан сказал, что после схватки в Иненю все запреты отменены. Только тогда Мавро успокоился.
— Ночью, как с поста сменился, пошел и увел.
— От кого узнал, где она?
— От кого? Да ни от кого... Увел, и все.
Бай Ходжа погрозил ему пальцем.
— Тебя спрашивают, откуда пронюхал, где кобылица?
— А, знаю! — перебил Керим.— От караджахисарских пленных, не иначе.
Мавро больше не отпирался.
— Да, от пленных. Караджахисар — земля моих отцов. Там мне все знакомо, слава владыке нашему Иисусу!..
— Ах, Мавро, Мавро! Разве Иисус наш владыка? А как же Мухаммед?
— Я говорил с муллой Яхши, братец Бай Ходжа! Оба они пророки господни — разницы нет. Главное, чтоб сердце у тебя чистым было.
— Выходит, грех на шее муллы Яхши... Ну и дела! Если так дальше пойдет — все в ад угодим!.. Ладно, значит, узнал, где кобылица... Схватил торбу с овсом и...
— Какую торбу? Никакой торбы не было.
— Не было? А наши деды туркмены говорили: «С пустой торбой коня не поймаешь!»
— Клянусь пресвятой девой Марией, овса не было. Пересек болото. Подкрался к загону Фильятоса. Огляделся, при свете звезд узнал кобылицу. Свистнул тихонько... Услышала меня, ушами прядает, головой вертит. Запах мой учуяла, подходить стала. Увидела — аж на дыбы вскинулась. Дрожит вся, того и гляди заржет... Перелетел я через изгородь, схватил за морду — в глаза, в ноздри целую. Вскочил верхом. Ну, говорю, надежда моя, а теперь найди дорогу через болото! Вперед! И помчалась, быстрее ветра меня несет, копыта чуть земли касаются. Рассекла тростники, проскочила болото, вынесла на твердую землю. Если бы не перекочевка на яйлу, я не подумал бы запрет нарушать, но до осени ждать — боялся, что не найду. А не нашел бы, так хоть ложись да помирай. Прошу тебя, Орхан, если повелитель наш Осман-бей гневаться станет, заступись, прикрой вину. Скажи ему, как все было, пусть простит...
— Вот бестолковый гяур! — улыбнулся Бай Ходжа.— Чего же Осман-бею гневаться, коли все обошлось?.. Не потерял ведь коня, а привел! Ты теперь не пеший. И если скажут тебе, парень, что пешему лучше, чем верховому, не верь. Сперва погляди, кто говорит. Если пеший,— значит, брехня, а если конный — брехня вдвойне...
Мавро хлопал глазами: не смеется ли опять над ним Бай Ходжа? В это время с той стороны реки донеслись крики женщин.
Юноши схватились за сабли, вскочили.
— По коням! — скомандовал Орхан.
В тот же миг из-за поворота на дорогу, ведущую в Биледжик, вылетела нарядная, запряженная четверкой сильных лошадей повозка, в таких обычно ездили знатные гречанки. Из повозки неслись женские крики. Испуганные чем-то кони мчались, закусив удила.
Женщинам грозила опасность. Если бы не опытный возница, повозка давно бы разбилась. Увидев, что кричат чужие женщины, сёгютские юноши остановились.
Но вот повозка опять чуть не перевернулась. Бай Ходжа в нерешительности сказал:
— Может, сбить переднюю лошадь стрелой?
Орхан предостерегающе поднял руку.
— Только хуже будет. Упадет передняя — повозка опрокинется. А долетят до воды...— Он запнулся, в голове мелькнула страшная мысль.— По коням! Скорее. Река у дороги глубокая, а в повозке могут быть дети!..
Скатившись с холма, они бросились к коновязи. Сорвали с лошадей торбы, вскочили в седла и галопом пустились к берегу.
Они достигли реки в одно время с повозкой. Передние лошади врезались в бурлящую воду, задние навалились на них. Дышло с треском переломилось. Поток, ударившись в повозку, которая оказалась наполовину в воде, стал медленно заваливать ее. Лошади бились из последних сил. В пене и брызгах нельзя было разобрать, кто в ней.
Стараясь перекрыть вопли женщин, Орхан крикнул:
— Мавро, режь постромки! Бай Ходжа, держи повозку!
Лошади все же не вырвались из упряжки, и, хоть повозка сильно накренилась, ее не унесло течением, не перевернуло. Орхан кинулся наперерез. Карадуман с ходу бросился в воду, поплыл. Потом, нащупав дно, стал медленно продвигаться вперед, против течения, к повозке.
Когда они добрались, лошади уже вытащили повозку из ямы, в которую она угодила. Выпучив глаза, раздувая ноздри и скаля зубы, они пытались справиться с течением.
— Ты ли это, Орхан-бей? Поторопись!
Орхан удивился, услышав свое имя.
— Кто здесь?
— Помоги, джигит! Сначала ее возьми...
— Никак это ты, матушка Артемиз! Перепугались?
— Поменьше болтай! Держи девчонку — от страха не умрет, так замерзнет.
Повозка была крытая, и Орхан ухватился за железный обруч навеса. Матушка Артемиз, наверное, говорила о Лотос, дочери Хрисантоса, владетельного сеньора Ярхисара, только какая из трех вцепившихся в старую женщину девушек была Лотос, он не разобрал.
В прошлом году сёгютцы рано ушли на яйлу, и потому он не виделся с Лотос (Орхан дразнил ее Кувшинкой), а за два года она выросла, изменилась до неузнаваемости.
Матушка Артемиз разозлилась: вскочила и, кляня весь свет, призывая на помощь пресвятую деву Марию и Иисуса Христа, толкнула Лотос к Орхану. Но та в страхе вцепилась в кормилицу.
— А ну, быстро! — прикрикнул на нее Орхан.
Повозку начало сносить.
Он схватил Лотос за плечи, поднял в седло. Под ними с шумом бурлил мутный поток. Она вскрикнула и прижалась к нему. Орхану вдруг стало весело.
— Вымокла, что заяц в реке...
Лотос уткнулась лицом ему в грудь, легкая, хрупкая. И ему сразу стало жалко ее. Он еще крепче обхватил девушку.
— Не бойся, самое страшное позади...
Лотос подняла голову. В ее больших темных глазах застыли страдание и испуг, которые уже были готовы смениться улыбкой. Орхан даже смутился от такого прямого и открытого взгляда.
Генуэзский монах Бенито, живший в пещере недалеко от Иненю, приходился Лотос крестным отцом. И потому ежегодно в день своего рождения она отправлялась проведать монаха, везла ему дорогие подарки и разносолы. Прежде она ездила с матерью, а с шести лет — вместе с кормилицей своей Артемиз. И в каждый приезд две-три ночи проводила в Сёгюте в доме Эртогрул-бея. С детства дружили они с Орханом — ведь они были одногодки. Но теперь ей показалось, что Орхан лет на пять старше, и она застыдилась, попыталась освободиться от его сильной руки. Вырываясь, нечаянно коснулась юноши грудью, растерялась, а потом рассердилась.
