Баджибей поглядела на Тороса, потом на Дурсуна Факы.
— Чего же вы торчите здесь? Кто их возьмет, кроме вас? Кто, говорю я, безмозглый Торос?
— Не волнуйся, матушка Баджибей, на сей раз удача!
— Не ори! Кого ты оставил по следу идти? Кто сейчас в болоте?
— За болото не беспокойся, матушка Баджибей! Болото наше.
— Как это наше, раз там нас нет? Караджахисарские дикие буйволы, что ли, бандитов схватят?
— Будь спокойна, сейчас окружим камыши! — Он приказал Пир Эльвану: — Возьмешь с собою лучников, расставишь по краю камышей... Пусть стреляют в каждого, кто нос высунет из болота. Вот ведь какие дела, о аллах! Баджибей, знаешь, на кого мы наткнулись в болоте? На управителя Алишар-бея Перване Субаши.
— Перване Субаши? — удивилась Балкыз.— Так вот оно, оказывается, что... Теперь понятно...
Все обернулись к ней. Она замолчала, оборвав себя на полуслове.
Баджибей глянула на Дурсуна Факы. Но тот и не представлял себе, кто мог набраться наглости и украсть дочь шейха. К тому же он был плохим наездником, и от усталости в голове его все смешалось. Откуда было ему догадаться, что кроется за словами Балкыз. А Торос на них и внимания не обратил.
— Алишар-бей сегодня на охоту выехал вместе со своими джигитами,— довольный, рассказывал он.— Услышал гром барабанов, прискакал в болото. Послал Перване Субаши узнать, в чем дело. Слышим, кричит: «Эй! Эй!» Гляжу, Перване... Когда узнал он, в чем дело, разозлился, упаси аллах! Вы болото на нас оставьте, говорит, обложите только другую сторону. Не выйдут теперь бандиты из болота, матушка Баджибей, не выйдут! Не провести им Перване Субаши.— Торос взмахнул саблей.— Вперед, Пир Эльван! Айда, джигиты, на кабанью охоту!
Конные и пешие воины тронулись вдоль тростниковых зарослей. Баджибей успокоилась, поверила, что бандиты, похитившие девушку, на сей раз не уйдут.
Аслыхан, не моргая, глядела на Балкыз. И когда та снова потупила взгляд, тихо спросила:
— Что тебе понятно?
— Ничего, так просто...
— Что поняла, говорю? Как про Перване Субаши сказали, сразу что-то поняла?..
Баджибей не спускала с них испытующего взгляда. Балкыз вздрогнула и шепотом попросила:
— Подыми меня, ох, Аслыхан! Скажу по дороге.— А когда подошла Баджибей, громко сказала: — Возьми меня с собой, матушка Баджибей! От страха сердце чуть не разорвалось.— И, прикусив губу, снова заплакала. Баджибей закричала:
— Куда же вы подевались, Керим Джан?! Мавро! Померли, что ли, бездельники! Где конь для Балкыз?
Мавро тотчас подбежал со своим конем.
— Вот, матушка. А я вас догоню.
Он подвел коня к девушке. И Балкыз взлетела в седло, даже не воспользовавшись предложенной Мавро помощью.
Девушкам удалось обогнать Керима и Баджибей и оставить их далеко позади. Аслыхан распирало любопытство.
— Ну, говори, Балкыз! Что стало тебе понятно, когда ты услышала имя Перване?
Балкыз снова отвела глаза. Она уже придумала, как ответить на этот вопрос.
— Да так, ничего...— Она облизнула пересохшие губы, натянуто улыбнулась.— Просто услышала его имя... обрадовалась. Вот и сказала: «Понятно». Хотела сказать: «Поймают, значит»...
— Смотри, Бал-хатун! Кто не жалуется, тот лекарства от беды своей не найдет и с нею не справится. Одна голова хорошо — две лучше. Надо знать, что поняла ты, иначе может тебе же самой все боком выйти. Да и Баджибей не из тех, кто забывает услышанное. Не станет простой человек умыкать дочь шейха Эдебали. Пока не скажешь правды, отец не оставит тебя в покое...
Аслыхан пыталась по лицу подруги догадаться, о чем она думает. А Балкыз никак не могла решиться: сказать ей все как есть или отделаться намеком.
— Во всем виноват ваш бей, Кара Осман! — проговорила она.
Аслыхан удивилась:
— В чем же? Бог с тобой, Балкыз! — Она подумала, что Балкыз хочет обвинить в случившемся Осман-бея, и чуть не умерла от страха.— Ошибаешься, Балкыз, у нас такими делами не занимаются. Кара Осман-бей тут ни при чем.
— Очень даже при чем!
— Как же так?
Балкыз оглянулась — не услышал бы кто! И с обидой в голосе сказала:
— Весть я послала Осман-бею, чтоб приехал просить меня у отца. Был удобный случай...
— А разве он не приезжал? — Удивление Аслыхан росло.— Разве не просил?
— Конечно, не просил.— Губы у Балкыз задрожали.— Сама весть послала. Забыла о стыде...
— Так Осман-бей места себе не находил от радости! Как сумасшедший бросился за тобой.
Балкыз резко обернулась.
— Куда же он бросился, если у нас не был? И сватов не послал...
— Послал! Сел на коня, поскакал к воеводе Иненю! Аллах, аллах! Разве бей эскишехирского санджака не приезжал тебя сватать?
— Приезжал.
— А разве отец твой опять не отказал ему?
Глаза у Балкыз расширились. Она с трудом проговорила:
— Помилуй, сестрица! Неужто Алишар был сватом? Ох, горе мне! Какой позор!
— А ты ждала, что сам султан из Коньи сватом к тебе приедет? — Аслыхан нахмурилась.— Рехнулись вы все там в Итбуруне?..
— Пощади, Аслы! Но ведь Алишар-бей за себя просил... Даже имени Осман-бея не произнес.
— Что-о-о? Взбесился он, что ли? Смерти своей ищет несчастный Алишар или думает шило в мешке утаить. Ну и подлец! Кара Осман-бей теперь с ним и рядом не сядет.
Балкыз приходила в себя. Глаза ее засветились радостью. Сладко заныло сердце. Как она мучилась, думая, что Осман-бей не пожелал прислать сватов!
— Ох, Аслыхан! Не наврала ли все? Правда это?
— Что значит наврала? Осман-бей прибежал к нам в дом среди ночи, как только услышал весть от ашика Юнуса Эмре. Чуть не свихнулся от радости. На следующий день послал Керима гонцом к воеводе Нуреттину, следом сам собрался. Приезжает, а Алишар и говорит: «Недобрые вести, Осман-бей. Упирается шейх Эдебали». Что за человек, говорит, Осман-бей? Снова посылает свата туда, откуда уже однажды с пустыми руками вернулся. Неужто у туркменов бесчестие в обычай вошло? Я, говорит, чуть от стыда сквозь землю не провалился...
— Ах подлец, чтоб его разорвало!
— Орхан-бей Кериму рассказывал: «Видел бы ты моего отца! Побледнел. В лице ни кровинки. Головы не смел поднять, бедняга. Разговор-то шел при воеводе Нуреттине и кадии Хопхопе. Ведь не только сам унизился, но и свата унизил. А потом обнял Алишара и говорит: «Прости меня, братец. Во второй раз тебя послал, потому что из обители весть пришла. А они, выходит, смеются над нами». Встал и ушел. Плачешь вот теперь, глупенькая, не разобрав, кто прав, кто виноват, на Осман-бея осерчала...
— Ох, горе мне! Я ведь думала, не просил он меня.
— Вот глупая! — Она вдруг испугалась.— Говоришь, Алишар за себя просил?! Забыл, что самого сватом послали? А что, если б отец твой согласился?
— Сыну Эртогрула прежде отказал! Неужто отдал бы за Алишара? В ноги упал Алишар, умоляя, а отец мой этого не любит. Под конец совсем ошалел Алишар. Калым предложил. Отец помрачнел. Мы, говорит, не на базаре, Алишар-бей.
— Вот свинья! Неужто надеялся скрыть все от Осман-бея и избежать его гнева? Просто в голове не укладывается. Может, он вином опился в доме воеводы?
— Не знаю.
— Но где же это видано, чтобы человека сватом послали, а он за себя просил? — Она остановила коня.— А ну-ка посмотри мне в глаза. Недаром говорят: нет дыма без огня! Увивался за тобой этот негодяй Алишар? Хочешь выйти за Осман-бея, так не скрывай ничего. А дело твое скверное... Раз девушка позволила умыкнуть себя, никто ее замуж, не разобравшись, не возьмет. А Осман-бей и подавно.
— Смилуйся, сестрица Аслыхан! Ох, горе мне!
— Что пользы плакать-то? Отец мне всегда наказывает: «Пристал к тебе кто, тотчас должна мне рассказать, старшему брату, родственникам или на крайний случай моим друзьям. Все вы думаете своим умом да бабьими советами обойтись, чтоб мужчины головы свои в огонь не совали. А выходит только хуже. Такое пятно может лечь на женщину — караваном мыла не отмоешь!..» Так что говори правду!
