— А из деревни услышат?
— Может, услышат, а может, и нет. От ветра зависит. Они тут по дрова, бывает, ходят. Из шатра выпаса не видно. Кони пасутся по ту сторону холма, привязаны за вбитые в землю колья. Легко их возьмете. Не теряя времени, седлайте и обратно. Веревок у вас с собой хватит?
— Хватит.
— Ну, счастливо. Ко мне больше не заглядывайте... Встретимся в Инегёле.
— Хорошо.
— Желаю удачи. Если Демирджан там, будьте осторожны, с ним шутки плохи.
— Пусть сетует на судьбу.
Бенито ухмыльнулся, осенил обоих воинов крестом, повернулся, твердым шагом, будто и не шел с ними столько часов по болоту, углубился в камыши и исчез, шурша, как змея.
Оставшись одни в чужом, незнакомом краю, Нотиус и Уранха некоторое время напряженно прислушивались к каждому звуку. Они были в грязи с головы до ног, словно вылезшие из могил мертвецы. Обтерев друг друга и сбив грязь, проверили оружие и направились к руслу.
Рыцарь с ненавистью глядел на деревню, где поселились отступники, удравшие от установленного богом порядка к антихристам, к варварам-туркменам. От холма, на который они поднялись, деревня была довольно далеко. Отличить женщин от мужчин было невозможно.
Переселенцы ютились в туркменских шатрах и камышовых хижинах.
На одной стороне деревни рыли ямы под фундаменты, заготовляли кирпич, на другой — таскали бревна, пилили доски. Видно, собирались обосноваться прочно.
Рыцарь стиснул эфес меча. «Эх, было бы у меня хоть два десятка воинов!.. Пустили бы коней вниз с холма, снесли бы с них головы, насадили на копья, порубили бы да раскидали тела! А щенят подавили бы копытами. Попа — на кол посреди деревни, на съедение волкам да птицам!..»
Для Уранхи деревня была как деревня. Он не знал, о чем размечтался Нотиус.
— Чего задумался, рыцарь?
— Так, ничего,— растерянно отозвался Нотиус.
Они отползли с вершины и, прячась за кустами, вошли в лес. Толстые гнилые стволы поваленных бурей деревьев свидетельствовали о том, что поблизости уже давно не горят очаги. На полянах росла густая мягкая мурава, которую так любят косули, олени и горные козы. Судя по густым кустам ежевики, здесь в изобилии должна была водиться и мелкая дичь — фазаны, перепелки и зайцы.
У долины они остановились. Уранха снял с плеча лук, нацепил тетиву, вынул одну из стрел с черным оперением, которые монах Бенито положил им в колчаны.
Осторожно обойдя кусты, они увидели колодец с деревянными желобами для водопоя.
Чуть поодаль стоял шатер. Затаив дыхание, они прислушались. Ни звука. Уранха, пригнувшись, шел впереди, держа наготове лук. Вдруг он остановился.
— Силы небесные!
— Что там?
— Погляди-ка. Ведь это рыжая кобыла, на которой рано утром ускакала девка караван-сарайщица!
Рыцарь встревожился, точно попал в засаду. Сталкиваясь с непредвиденными осложнениями, он всегда боялся сразу поверить в их реальность.
— Нет, что ты! — шепотом возразил он, хотя знал: Уранха только один раз увидит лошадь и уже вовек ее не забудет. Шепот был злобный, как шипение змеи.— Что этой шлюхе здесь делать?
— Не знаю. Может, ночью мы спьяну — побереги аллах! — что-нибудь наболтали о конях?!
— Да нет, что ты!
— А если нет, зачем примчалась потаскуха? А ну-ка, натяни лук, приятель, не нравится мне это.
Рыцарь быстро натянул тетиву, вынул из колчана стрелу. В лице — ни кровинки, в глазах — испуг. Попасть в засаду в незнакомом месте, без коней означало верную смерть. Он спросил дрожащим голосом:
— Как звали ее полюбовника?
— Девки из караван-сарая, что ли? Не знаю.
— Как не знаешь? Только что Бенито назвал два имени. Вспомни, какие.
Не забывал Уранха ни того, что однажды видел, ни того, что однажды слышал.
— Демирджан и армянин Торос! — не мешкая, ответил он.
— Все ясно! Полюбовник этой бабы — Демирджан!.. Ну, погоди, шлюха!..
Он дернул Уранху за руку. Если девка, что напугала его нынче отравленным кинжалом, здесь, он прикончит ее. До сей поры не оставил он в живых никого, кто когда-либо видел его испуг. Особенно бесила мысль, что она обманула его — кинжал не был отравлен.
— Что? — прошептал Уранха.
Рыцарь со злостью оттолкнул его. Обогнув стог сена, увидел впереди, шагах в пятнадцати, сверкающую на солнце, как щит, голую спину Демирджана, объездчика боевых коней Эртогрул-бея. Нотиус изо всей силы натянул тетиву и пустил стрелу. Справившись с отдачей, рыцарь с неожиданной для его неуклюжего тела быстротой кинулся вперед.
В миг самозабвенного блаженства, которое может испытывать только беззаветно любящая женщина, Лия закрыла глаза. Ее не встревожило, что Демирджан со стоном навалился на нее всей тяжестью своего тела. Затаив дыхание, она слушала, как волны счастья, подымающиеся из глубины души, с яростью разбивались и, затихая, разливались по всему телу. Прошли какие-то секунды прежде, чем она почувствовала, что любимый замер, и она с благодарностью коснулась его плеча. Потрясенная только что испытанным счастьем, она вдруг ощутила страх. Так хорошо знакомое ей литое тело Демирджана расслабилось как-то необычно, словно между ними пролегла холодная ледяная пропасть.
Открыв глаза, она увидела мохнатый монгольский малахай и оскалившуюся рожу.
— Нет! Нет! — простонала Лия. То были ее последние слова, последний проблеск сознания.
Рыцарь поднялся, многозначительно почмокал губами. Лия, раскинув ноги, без чувств лежала на земле. Завязывая штаны, рыцарь улыбался, словно малый ребенок, совершивший достойное дело, за которое его похвалят взрослые. Уранха грязными постолами прижал к земле белые плечи женщины. Чтобы она не кричала, набросил на лицо обмотанный чалмой башлык ее любовника гяура. Не желая видеть, что делает рыцарь, закрыл глаза.
Рыцарь, заткнув руки за пояс, молча, с издевкой глядел на бестолкового тюрка.
Лия лежала обнаженная, смятая. Нагота ее была уже не стыдной, а жуткой. Невольно поморщившись, рыцарь хмыкнул:
— Проснись, приятель, твоя очередь.
— Очередь?
Уранха раскрыл глаза, прищурился с недоверием.
— Нет, не хочу.
Рыцарь напрягся, как струна, оцепенел. В глазах блеснула ярость. Он должен был толкнуть в грязь того, кто стоял перед ним, заставить его разделить вину. Схватившись за меч, он одним прыжком подскочил к Уранхе.
— А ну давай, не тяни! — Он толкнул сотника в спину.— Не зли меня!
Уранха понял, что рыцарь не шутит, и отскочил в сторону. А Нотиус присел в головах у своей жертвы и тут же забыл о нем, словно остался один на один с этой женщиной без головы. Ему казалось, что голова у нее отрублена: он не видел лица, оно было закрыто туркменским башлыком. Невольно провел руками по ее голове, по плечу, желая удостовериться, жива ли она. Ему хотелось, чтобы она была жива и в то же время — мертва. Если она мертва, он вдоволь поиздевается над Уранхой. Если нет, эта наглая потаскуха будет еще раз наказана. Увидев, что Лия жива, он пришел в ярость, словно было оскорблено его мужское достоинство. Нащупав на упругой податливой шее бьющуюся артерию, изо всех сил сжал свои короткие пальцы.
Уранха с самого начала решил обмануть товарища и увильнуть от этого дела. Но время шло, и он вдруг понял, что, если бы даже захотел, ничего не смог бы сделать, и забеспокоился. Чем больше он волновался, тем сильнее ощущал свое бессилие, и беспокойство его сменилось страхом. Он слышал от одного попа, что человек, навлекший на себя гнев божий, теряет мужскую силу, и от этой мысли обессилел окончательно.
Встань он сейчас и уйди, казалось ему, и тогда до конца дней своих не обретет он утерянное. А будет принуждать себя, усугубит грех, навлечет на себя еще более страшный господний гнев. «Бесчестный Уранха! Что, получил по заслугам?!» Не зная, как поступить, боясь, что вот-вот заплачет в голос, Уранха, точно ища помощи, взглянул на рыцаря.
Тот, казалось, впал в забытье. Рот открыт, глаза закатились. Уранхе почудилась в этом единственная возможность к спасению. Затаив дыхание, точно боясь привлечь внимание озверевшего рыцаря, беззвучно выбранился, потуже затянул пояс. «Нет, я все-таки навлек на себя гнев божий! Напоролся на саблю беды». Он закрыл лицо руками и глухо попросил:
