Увязая в болоте, они не заметили, как ночь перевалила на утро.
Рыцарь вовсе выбился из сил. Согнувшись, будто ему перебили спину, едва продвигался вперед, не спуская глаз с Уранхи. С каждым шагом росла непонятная тревога.
Нотиус давно заметил, что сотник, отставая, хочет зайти со спины, и ужас не оставлял его ни на минуту. Ему пришла мысль разжалобить своего спутника тяжелым дыханием. Но он тут же отказался от нее, боясь, что только облегчит тому дело, если даст понять, что ему все равно из болота не выбраться. Чем больше он боялся, тем больше выбивался из сил. Когда Перване в последний раз послушал болото и дрожащим голосом прошептал: «За нами идут!» — рыцарю показалось, что он тащит смерть на своей спине. Он был в грязи с головы до ног, даже во рту привкус глины. То и дело он сглатывал липкую горечь. От сырости, обволокшей нагое тело, стучали зубы. Давно бы он сел — будь что будет. И если держался, то только из-за отвращения к болоту, а не от страха перед преследователями.
Перване снова провалился по пояс, прошептал: «Стой!» С трудом выбрался. Сейчас уйдет влево, потом вправо в поисках прохода.
Впервые с тех пор, как они сошлись, Нотиус подумал, как страшно остаться наедине с Уранхой. Схватился за эфес меча. Уранха стоял, как жердь. В шаге от него. Слева. Сзади. Свет луны изменил лицо сотника до неузнаваемости. После того как перевязал рану, не обмолвился он ни словом. Хуже того, при каждой остановке отворачивался вот так — спиной, чтобы не встречаться с рыцарем глазами.
Нотиусу почудилось, что он медленно опускается в могилу, вырытую в болоте, в грязи. И он решил, что теперь даже сам бог его не спасет. Прошептал из последних сил:
— Уранха!
Сотник будто ждал этого. Быстро обернулся. В недовольном взгляде был упрек.
Казалось, дав себя ранить, рыцарь оскорбил его. Можно было подумать, что он все время тащил Нотиуса на собственной спине. Длинные пальцы Уранхи сжимались и разжимались на рукояти кинжала. Глаза сузились, будто он готовился к прыжку.
Рыцарь вдруг отчетливо осознал, откуда у него этот смертельный страх. Не рана в плече, не усталость, подкашивавшая ноги, не безжалостное болото грозили ему смертью! Пояс на теле, полный золота,— вот что мешало ему вытаскивать ноги из грязи, разверзало землю... Золото! Кровавый металл, который строго-настрого запретил копить Иисус Христос! Столько лет шел он против господа, сам взвалил крест на свою спину, копил деньги, греховными делами собирал их. Он подошел к пропасти. Остаются считанные секунды... В каждый миг все может быть кончено. Надо что-то делать! Он должен сделать... Он еще не знал как, но чувствовал, что должен отказаться от своей единственной опоры, от единственной своей надежды и страсти, которая тридцать с лишним лет жизни поддерживала его в горьком одиночестве. Если он выберется из этого болота, то уж другим человеком. И перемена будет разительнее, чем переход в иную веру. Он покачнулся. В последний раз попытался рассчитать, что отдает и что спасает. Уранха, держась за кинжал, глядел на него, точно отыскивал место для удара, уверенный, что испытает при этом великую радость.
— Уранха!
Звук шагов в этот страшный, решающий миг спас рыцаря от кинжала Уранхи.
— Уранха... Брат мой! — Голос его звучал искренне.— Не выжить мне... Сними пояс! Возьми, пусть будет твоим.
Уранха отшатнулся, точно его ударили в грудь палицей. Что-то прохрипел. Рыцарь, уверовав, что самое трудное для него позади, почувствовал облегчение.
— Развяжи-ка! Не могу я руку поднять...
Уранха быстро отнял руку от кинжала. Потер ладонь о штаны, словно очищая ее от мерзости. Провел ею по лицу, будто это могло помочь ему понять смысл речей рыцаря.
— С ума сошел, что ли? Нельзя...
— Можно! Тебе отдаю! Ни шагу больше не смогу его пронести... Все равно бросил бы.— Он понизил голос: — А не бросил бы, волей-неволей пришлось бы глупцу туркмену отдать.— Рыцарю стало весело, будто он подстроил кому-то ловушку.— Вряд ли я выйду из проклятого болота...
— Да что ты!.. Будь спокоен! Я не оставлю тебя!..
— Спасибо! Разве я не знаю? Но если выйду, все равно пояс твой, Уранха! Жаль, если попадет к мусульманину! Ну, бери, прошу тебя! Мы ведь — братья?.. Что мое — то твое!
— Да ты с ума сошел! Мы спасемся! А надо будет... Рана у тебя легкая.— По голосу слышно было, сердце сотника дрогнуло.— Стисни зубы, скоро конец!
Перване взмолился.
— Помилуй, Уранха! Замолчи!
— Чего тебе надо, поганец! — Уранха вытянулся, будто стал в два раза выше.
Перване в страхе попятился. Пробормотал:
— Идут за нами, Уранха! На этот раз не ошибся. Кто-то в болоте...
— Молчи, трус! Ну и что? Мы тоже в болоте!
Он взял рыцаря за руку.
— Пошли, мой рыцарь! Господь Иисус Христос свидетель: сам умру, но тебя вытащу... Надо будет, на плечах своих вынесу из болота.
— Спасибо, брат мой! Сначала от этой...— Он хотел сказать «дряни». Но понял: слово не то.— От этого пояса избавь меня... Шага с ним не сделаю.— Схватив сотника за руку: — Спаси же меня!..
Уранха на мгновение застыл. Подошел, развязал пояс. Странное у него было чувство: не возьми он пояс, рано или поздно пролил бы за него кровь, а возьми сейчас, пропадет к нему всякий интерес. Держал его в руках, не зная, куда деть, словно не было для него другого места, кроме голого тела рыцаря. Потом быстро, будто его заставили совершить постыдный поступок, перекинул пояс через плечо. Оба сразу успокоились и даже улыбнулись. Неужели именно это должно было произойти, чтобы они могли действительно полюбить друг друга?!
— Спасибо, Уранха! Хочешь верь — хочешь нет, но стал я легким как пух!
— Ну, теперь пошли! Держись за руку. Скажи, когда устанешь! — Он обернулся к Перване. И впервые с тех пор, как они познакомились, приказал:
— А ну-ка, возьми, туркмен!
И бросил ему пояс.
Перване не ждал, уронил в грязь.
— Заснул, скотина! Там полно золота! Не думай, не подарок! Выйдем из этого божьего болота — обратно возьмем!
Перване взвесил пояс в руке. Понял, что набит он деньгами, точно колбаса фаршем. Подивился, как это всемогущий аллах, обделивший френков умом, позволил им набить золотом пояс.
Прошел час с тех пор, как пояс с золотом очутился у Перване.
— Подождите, благородные господа! Я пойду погляжу тропу! — сказал он.
Уранха нарубил саблей тростника, усадил на него рыцаря. Нотиус уже не скрывал своей слабости. Охал и стонал, чтобы разжалобить друга.
Луна повисла над горизонтом. На посветлевшем небе еще сверкали большие и малые звезды.
Рыцарь почти поверил, что опасность уже позади. Если не шевелить плечом, рана не болела. Не стучи он зубами от холода да не напугай его Перване преследователями, запел бы он старую рыцарскую песню.
Уранха тяжелой саблей, как косой, рубил тростник, еще хранивший остатки солнечного тепла. Схватив в охапку, принес, накрыл голую спину друга.
— Ох, Уранха, брат мой! Да не знают руки твои беды! Живи долго!
— Потерпи! Как только ступим на твердую землю, я знаю, что делать. Есть средство...
— Вино... И раны лечит вино, пробовал я. Быстро заживает от вина, а если бы еще и шашлык...
— Где застрял этот дурак туркмен?
— Вино. Да поспать бы еще с полдня без просыпу...
— Ну и скажешь, рыцарь! Вино, шашлык, молодая баба... Так и бедняга Чудар говорил...— Он умолк, прислушался. Ветер стих. Камыши не шелохнутся.— Куда к черту провалилась эта скотина?
— Небось сбежал вместе с твоим поясом! — Голос у рыцаря повеселел.
— Не посмеет! Знает, попадется мне в руки...
— Шкуру с него живьем спустишь. А мясо на жаркое собакам. Так?
Они подождали еще немного. Уранха приставил руки ко рту и, поворачиваясь во все стороны, окликнул Перване еще раз. Не получив ответа, понял: удрал туркмен.
Для воина оскорбительно быть так глупо ограбленным. Они выругали Перване, его жен и предков до седьмого колена... Рыцаря разобрал смех.
