Элинор не могла удержаться от улыбки при виде того, как счастливы они оба теперь, когда Кристиану удалось избавиться от преследовавших его демонов прошлого. Когда он в начале этого года предстал перед алтарем вместе с Грейс, они были едва знакомы друг с другом. Это был брак по расчету, устроенный их дедом, старым герцогом, и дядей Грейс. С самого начала их семейной лодке пришлось выдержать немало штормов. Потребовалось время и долгие поиски пропавшей Элинор по всей стране вплоть до севера Шотландии, однако теперь любой мог понять с первого взгляда, что Кристиан сумел завоевать сердце своей жены, а она – его.
Но и это было еще далеко не все. Посреди сумятицы и душевных мук, которыми изобиловал минувший сезон, старый герцог и Кристиан наконец примирились друг с другом. Слишком долго их отношения омрачала взаимная неприязнь, ведь было время, когда двое мужчин едва могли находиться рядом в одной комнате. Но теперь они вполне дружелюбно беседовали между собой, обсуждая политику и последние новости, и со стороны складывалось впечатление, что недалек тот день, когда прошлое забудется окончательно.
Грейс поднялась с канапе, но, вместо того чтобы направиться прямо к фортепиано, остановилась там, где сидела Джулиана, и обратилась к ней так тихо, что слышать ее могли только сама Джулиана и Элинор:
– Джулиана, обычно, когда я играю, моя горничная Лиза сидит за инструментом рядом со мной, чтобы переворачивать страницы. Но на этот раз Лиза не приехала с нами в Лондон. Она сейчас в Шотландии, где скоро должна выйти замуж за очень симпатичного молодого человека по имени Эндрю Макалистер. Поэтому я хотела спросить у тебя: не могла бы ты сегодня вечером занять место Лизы?
Джулиана взглянула на Брайди, а потом на Элинор. Элинор поднялась, протянула ей руку, и они все вместе направились в угол комнаты, где стояло фортепиано.
Сидя в противоположном углу гостиной, Гэбриел с чувством глубокого удовлетворения наблюдал за тем, как его жена и дочь рука об руку идут через комнату. Когда-то ему казалось, что он отдал бы все на свете за то, чтобы Джулиана заговорила снова. Но за то время, которое Элинор провела вместе с ними, она сумела показать ему, что Джулиану ни в коем случае нельзя считать странной или даже обреченной проклятию из-за ее немоты и что она осталась тем же милым, очаровательным ребенком, что и прежде. Именно благодаря Элинор с ее особым, неповторимым взглядом на вещи он в конце концов смирился с мыслью о том, что, возможно, никогда уже не услышит смех своей дочери или ее прелестное пение. Он будет всегда хранить в душе память о них, как и о тех днях, что ожидали их впереди, и этого у него никто не отнимет.
Когда Грейс поднесла пальцы к клавишам, а Элинор взяла в руки флейту – точную копию той, на которой она играла в Данвине, – Гэбриел окинул взглядом гостиную, всматриваясь в лица тех людей, которых теперь называл своей семьей. Все без лишних вопросов и замечаний приняли их в свой круг, стараясь, чтобы они чувствовали себя как можно свободнее и увереннее. Глядя на этих людей, легко было понять, почему Элинор оказалась такой незаурядной личностью.
Гэбриел смотрел на жену, а та между тем полностью погрузилась в музыку, закрыв глаза и слегка покачивая головой в такт трогательной мелодии флейты. Элинор была из тех женщин, которые отдают себя целиком, не прося ничего взамен, и которая к тому же обладала сверхъестественной способностью разглядеть под внешней оболочкой подлинную сущность человека, подчас скрытую глубоко внутри.
Его чувства к Джорджиане были основаны на заботе и жалости, вызванных тем отчаянным положением, в котором она оказалась. Да, Гэбриел по-своему любил ее, но не так, как Элинор. Совсем иначе. С Элинор он мог избавиться от давно преследовавших его страхов. Теперь Гэбриел был свободен от теней прошлого, терзавших его всю жизнь. И он твердо решил доказать ей, как много значила для него та перемена, которую она произвела в нем, даже если на это уйдет остаток жизни.
Элинор закончила свою пьесу, и все дружно зааплодировали, прося сыграть им что-нибудь еще. Она бросила беглый взгляд на Гэбриела, после чего наклонилась к Джулиане и прошептала ей что-то на ухо. Девочка подняла глаза на Элинор. Лицо ее выражало неуверенность, но затем она кивнула, соскользнула со скамейки и встала рядом с Элинор. Та передала Джулиане свою флейту.
Никто из присутствующих не издал ни звука, когда Джулиана сделала робкий вдох и поднесла к губам флейту. Пьеска была маленькой и совсем несложной, однако музыка лилась из-под пальцев Джулианы, словно птичьи трели. Гэбриел был совершенно очарован. Он вдруг вспомнил звук прелестного детского голоска, который пел ту же самую песню во дворе замка годы назад. Ему казалось, что ему уже никогда не суждено испытать эту радость снова.
Каким-то непостижимым уму способом, без единого слова, Джулиана нашла в себе силы запеть снова. Эта дивная мелодия всецело завладела его существом, и Гэбриел почувствовал, как давно скрываемые чувства в его душе нарастают, перехлестывая через край. В горле у него встал комок, и ему пришлось сделать глубокий вдох, чтобы сдержать слезы.
Девочка закончила играть, и даже старый герцог поднялся с кресла, крича вместе с остальными «Браво!». Джулиана потупила взор, глядя застенчиво на пол. Она не заметила, как Гэбриел пересек комнату, направляясь к ней, и только когда он встал перед ней на колени, очень медленно подняла голову, встретившись с ним взглядом.
– Это была самая прекрасная песня из всех, какие мне когда-либо приходилось слышать, Джулиана.
И затем, первый раз за целую вечность, отец и дочь обнялись.
Элинор лежала без сна на постели, глядя сквозь полупрозрачные занавески на окне на белый шар луны над кронами деревьев. Она пыталась заснуть, ворочаясь с боку на бок на пуховой перине, однако так и не смогла найти удобную позу. Она понимала, что причиной ее бессонницы были отнюдь не постель и не сияние луны, проникавшее в окно. Просто эта луна напомнила ей другую, светившую над волшебным замком, расположенным на окутанном туманами острове посреди бездонной синевы моря. Стоило ей закрыть глаза и сосредоточиться, как она снова видела перед собой бескрайнее небо, тянущиеся до самого берега холмы, покрытые роскошным ковром из всех мыслимых оттенков голубого, пурпурного и зеленого цветов. Как ей хотелось услышать сейчас вместо стука проезжавших мимо экипажей знакомый ласковый голос Майри, мурлыкавшей себе под нос какую-нибудь старинную гэльскую песенку! Она соскучилась по запаху только что снятых с очага лепешек, по чаю, который они вместе пили на кухне каждый вечер, по отдаленному блеянию овец в низине. И конечно, ей не терпелось снова увидеть перед собой своего бравого шотландца в килте и простой рубахе. Как бы она ни стремилась вернуться в Лондон, как бы ни обрадовала ее встреча с матерью, Кристианом и всеми остальными, Элинор уже успела истосковаться по дому.
Словно почувствовав ее беспокойство, Гэбриел перевернулся на постели и осторожно привлек к себе.
– Тебя что-то тревожит, дорогая, – прошептал он, приникнув губами к ее волосам. – В чем дело?
Элинор недовольно вздохнула.
– Я уже не чувствую себя здесь своей, Гэбриел. Другое место притягивает меня.
Он коснулся поцелуем ее уха, потершись носом о ее шею.
– Как и меня, любимая. Это похоже на небо перед грозой – ни единой минуты покоя. Я тоже постоянно думаю о Данвине, тоскую по нему первый раз за всю жизнь, однако мне бы не хотелось так скоро отрывать тебя от семьи после того, как ты столько времени провела в разлуке с ними.
Элинор перевернулась на бок, чтобы в полутьме спальни взглянуть на Гэбриела. Лицо его вырисовывалось, как на гравюре, в сиянии луны, сонные глаза смотрели на нее с глубокой нежностью, и сердце ее переполнилось волнением от одного его вида.
– Да, они – моя семья, и я люблю их всех, но теперь ваш с Джулианой дом стал моим домом, а ваша жизнь – моей жизнью. Пожалуйста, отвези меня домой, Гэбриел. Я не хочу и дальше смотреть на этот дым и ряды домов, загораживающих собой солнце. Мне надоело слушать, как мусорщик бранится с мясником на углу. И уж конечно, я не хочу, чтобы на моих глазах еще одной молодой девушке выговаривали за то, что она не так держит в руках чашку. Если бы только я могла выглянуть в окно и не видеть там ничего, кроме морской синевы… и тебя. – Тут она подняла на него глаза. – И еще наших детей, резвящихся на склоне холма.
