Семнадцатого сентября мы без особых происшествий вышли снова на мыс Пенелопе и впервые разбили лагерь в пещере Эбби. Тогда-то она и получила своё название[77]: её потолок и стены служили своего рода огромными акустическими экранами, и традиционный воскресный концерт звучал необычайно торжественно. Мы и здесь запрятали склад, перепаковали "двухпалубник" и прямо через залив двинулись к зимовке на мысе Адэр. Примерно на полпути до хижины около трещины лежало шесть тюленей Уэдделла; позднее же нам повстречалось много их сородичей. Значит, сезон размножения не за горами, а если тюлени нежатся под лучами солнца на льду залива, то ледяной покров между двумя замыкающими мысами — Барроу и Адэр — совершенно надёжен. Из наблюдений известно, что тюлени Уэдделла в период кормления детёнышей редко попадают в разводья, ибо это грозит им неминуемой бедой: малыши становятся добычей косаток, которые стаями рыщут среди обломков пака.
На последних сотнях ярдов пути я заметил два или даже три участка, где под влиянием солнца уже образовались наледи. Подобные приметы близости летнего сезона попадались и раньше, в основном около мыса Адэр. Может быть, это объясняется тем, что сдуваемая ветром с мыса чёрная пыль поглощает больше солнечного тепла, чем светлый морской лёд.
Последний непродолжительный поход открыл очень много новых интересных явлений. Правда, по первоначальному замыслу мы должны были по морскому, не защищённому от ветра, льду без труда дойти до мыса Норт и дальше, но после августовской метели ни у кого уже не было уверенности в прочности льда. Открытие безветренной зоны имело большое значение для науки: сравнение данных о погоде в восточной и западной частях залива может оказать большую услугу учёным при решении вопроса о том, носят ли антарктические метели локальный характер и порождают ли их локальные причины.
Метель, которую мы наблюдали с запада, на несколько дней задержала Левика и Браунинга в лагере на леднике Уорнинг, и едва они, дождавшись тихого, но облачного дня, вернулись на зимовку, как снова поднялась метель и бушевала до нашего прихода. На обратном пути они обронили с саней фотоаппарат и банку с маслом, но без нас не могли отправиться на поиски. До начала метели Левик успел сделать несколько общих снимков ледника, а Браунинг в непогоду всё время вёл метеорологические записи. Когда они находились в палатке на морском льду перед ледником, сильное волнение несколько раз вызывало заметные колебания льда, заставившие их всерьёз обеспокоиться за свою безопасность. Волнение ощущалось и в западной части залива, но я склонен объяснять его скорее непосредственным влиянием порывов ветра на морской лёд, чем воздействием моря из-за пояса льдов[78].
Через день или два после окончания похода на берегу появились первые императорские пингвины. Их было не то четверо, не то пятеро, все в хорошем состоянии, но, почти не имея жира, они весили крайне мало — самый крупный тянул чуть больше 50 фунтов [22,7 кг], тогда как вес взрослого пингвина этого вида, защищённого в начале зимы хорошим жировым слоем, достигает 90 фунтов [40,8 кг]. Мои товарищи убили и ощипали трёх птиц — великолепное дополнение к нашему мясному меню, так как грудка императорского пингвина весит от 15 до 17 фунтов [6,8–7,7 кг].
Двадцать второго Браунинг и я прошли около пяти миль [8 км] на юг от бухты Прешер и подобрали утерянную фотокамеру. К счастью, она мало пострадала. Футляр и кассеты ветер отнёс на 30–40 ярдов [27,5-36,6 м] ближе к земле и прижал к гряде торосов.
День спустя Левик, Дикасон, Браунинг и я отправились с недельным запасом еды на ледник Уорнинг, чтобы сделать обстоятельные снимки структуры поверхности ледника. Сани на железных полозьях быстро доставили нас к цели, и мы заночевали под частичной защитой северного языка ледника. Здесь мы прожили до 27-го и в промежутках между сильно досаждавшими нам ветрами делали фотографии, оказавшиеся очень ценными.
Как-то раз, когда мы возвращались из очередной фотоэкскурсии по леднику, налетели первые сильные порывы приближающегося бурана. Мы припустились бегом, и тут мимо промчались и скрылись в направлении моря каких-то три предмета. С первого взгляда нам показалось, что это детали кухни, но чем мы могли им помочь, если были вынуждены немедленно опуститься на четвереньки, чтобы не быть опрокинутыми вихрем. В лагере подозрения подтвердились: унесло поддон для примуса, крышку от внешнего котла и большой колпак, надевавшийся сверху на всю конструкцию. По словам Браунинга, он и Дикасон наполнили котлы льдом, поставили перед палаткой, сверху прижали продуктовым мешком, но как только отошли в сторону, поднялся ветер, опрокинул мешок и унёс детали кухни. К счастью, ветер дул пока что лишь порывами, и мне удалось, пробежав с полмили [805 м], поймать крышку и колпак, а Браунинг и Дикасон схватили поддон около самой скалы. Таким образом мы получили совершенно недвусмысленное предостережение — если какой-нибудь участник Северной партии позволит себе подобное же легкомыслие в такой ветер — пусть он пеняет только на себя. Злосчастные детали после неприятного происшествия погнулись, и впредь эту кухню было нелегко наладить, хотя при известном старании всё же удавалось сварить на ней обед.
Всю ночь дул порывистый ветер с юга, часто достигая 12 баллов. Между его порывами воцарялось затишье, если не считать глухого шума, доносившегося с ледника, где буря почти не унималась. Внезапно шум усиливался, превращался в нечто среднее между грохотом и скрежетом, и вихрь с рёвом налетал на скалу прямо над нами. Иногда буря доходила и до нас. Обращённая к северу стенка палатки втягивалась внутрь, южная раздувалась так, что, казалось, вот-вот лопнет, а на наветренную обрушивался град обломков льда и снега. Порывы ветра продолжались не больше пяти минут, так же внезапно, как налетали, они прекращались, и снова становилось тихо. Иногда, наоборот, ветер обходил нас стороной, мы только слышали, как он проносится мимо и замирает вдали, пока тишину снова не разрывал приглушённый рёв, доносившийся с южного конца ледника, и мы не напрягались в ожидании следующего удара. О себе могу сказать, что в такую ночь мне даже труднее заснуть, чем при постоянном сильном ветре: я всё время жду его атаки и подсознательно готовлюсь её встретить. Левик и Браунинг, по-видимому, разделяли мои чувства, чего никак не скажешь о Дикасоне: большую часть ночи он мирно храпел.
Назавтра мы свернули лагерь и пошли к хижине, чтобы подготовиться к следующему походу на запад. Первые две мили [3,2 км] идти мешали мелкие камушки, нанесённые ветрами на снег, но потом мы вышли на участок льда, совершенно свободный от снега. Весь день в спины дул сильный южный ветер, и на чистом льду мы развили такую скорость, что Левику, растянувшему ногу, пришлось бросить постромки и поспевать за нами с помощью лыжных палок. На третьей миле я сообразил, что можно ещё больше ускорить продвижение. Остановившись на минуту, чтобы перевести дух, мы завели упряжь за спинку саней, и теперь Дикасон и Браунинг бежали по их сторонам, а я рулил, держась за стойки палатки, очень кстати выступавшие сзади. До мыса Сил мы шли со скоростью семь или восемь миль в час [11–13 км/ч], причём значительную часть времени Дикасон и Браунинг сидели на санях, а два раза при особенно сильном попутном ветре присаживался и я. Впрочем, долго кататься не удалось: ветер то и дело менял своё направление, и налетевший откуда-то сбоку вихрь опрокинул сани, а Браунинга бросил на поклажу.
На мысе Сил дождались Левика, и они с Браунингом позавтракали. У меня же и Дикасона ветер отбил аппетит, да и дом был близко. Мы вырубили изо льда труп тюленя-крабоеда и привязали поверх вещей. Двигаясь тем же способом, к чаю достигли хижины. Крабоед придал неустойчивость грузам, они то и дело грозили упасть, и только бдительность боковых ездовых спасала положение, но в конце концов после особенно сильного толчка сани всё же перевернулись. Тогда за несколько сот ярдов от дома тюленью тушу сбросили наземь — отсюда Левик, собиравшийся произвести вскрытие, мог и сам её дотащить.
