– Погоди.

Лукошкина присела рядом, понимая, чего от нее хочет бывшая сокурсница.

– Хорошо выглядишь, – усмехнулась Пасюк.

– Куда мне до тебя, – вздохнула Женя.

– Это хорошо, что ты все понимаешь. Короче, оставь Славку в покое. Он был моим, моим и останется. Если будешь у меня под ногами путаться, я тебя раздавлю.

– Пусть Слава сам решает.

– Он давно уже все решил. А я просто тебя предупреждаю: один взгляд в его сторону, и тобой займутся серьезные люди. Переломают всю и на трассу выставят. Хочешь?

Женя поднялась и выскочила из пропахшей табачным дымом комнатушки.

Слава в тот день на факультете не появился. Вечером Женя позвонила ему домой, но трубку никто не снял. И следующий день занятий Нильский пропустил. А когда Женя позвонила ему в очередной раз, трубку сняла Пасюк.

– Хеллоу, – долетело до Жени грудное придыхание Аллы.

Женя не бросила трубку сразу, продолжая молчать. А потому Пасюк догадалась, кто звонит.

– Слушай сюда, Лохушкина, я тебя предупредила и сто раз повторять не собираюсь. Считай, что проблемы у тебя начались.

– Передай трубку Славе, – попросила Женя.

Она не сомневалась, что Нильский стоит, а может, даже лежит рядом с Аллой.

– Да пошла ты! – ответила Пасюк и бросила трубку.

На следующий день Слава наконец появился на факультете. Столкнувшись в коридоре с Женей, проскочил мимо, словно не заметив ее. Она не стала его окликать и даже смотреть ему вслед. Спустилась по лестнице, минуя гардероб, вышла на улицу. Декабрь хлестал ледяным дождем, но Жене было все равно, потому что жизнь кончилась. Ей хотелось только одного – простудиться и умереть поскорее, по возможности без мучений и кашля.

Всякая история имеет начало. Эта история началась вечером, когда Женя лежала в кровати под одеялом в своей комнате на втором этаже загородного дома. Лежала и думала о том, что произошло за последние дни. Уже почти полтора месяца она без работы, и когда найдет новую, одному богу известно. Хотя бог, вероятно, отвернулся от нее, а может, просто не может найти. Так уж случилось, что Женя, приехав на дачу, чтобы скрыться от Михал Михалыча, спряталась и от своего будущего.

В тот день, когда написала заявление об увольнении, она вернулась домой, подумала немного и позвонила Броне, сообщив ей, что намерена покинуть дружный дренажный коллектив.

– Правильно сделала, – одобрила Броня. И добавила: – Я тоже давно хочу уволиться.

– Я нашла себе другую работу, но там требуют срочного вступления в должность, поэтому в заявлении я попросила отпустить меня без отработки.

– Что хоть за работа?

– В Москве новый телеканал открывается. Сокурсница уже там, предложила мою кандидатуру на должность редактора, и мое резюме устроило руководство. Буду теперь работать в столице. Уезжаю сегодня. А потому прошу, скажи главбуху, чтобы полагающиеся мне деньги перечислил на мою банковскую карту. В бухгалтерии есть все данные.

Женя специально солгала по поводу работы в Москве, будучи уверена в том, что Броня завтра же расскажет об этом Михал Михалычу. Сама же она решила спрятаться на даче, а маму предупредить о том, чтобы та никому не говорила, где сейчас находится дочь. Пусть отвечает, что Женя работает в Москве и снимает квартиру в районе станции метро «Щелковская».

Деньги поступили на карточку очень быстро: ни много и ни мало, а ровно такая сумма, которая полагалась Жене при увольнении. Новую работу она начала искать сразу – через Интернет и обзванивая знакомых. Но результата не было. Так прошли июль и половина августа. После первого густого и теплого августовского тумана в лесу появились грибы.

И вот теперь Женя лежала в постели, свернувшись калачиком под одеялом, в своей комнате на втором этаже загородного дома. Засыпая, она услышала, как что-то прогрохотало над головой, словно по небу проехала неспешная телега, груженная пустыми металлическими бочками. Затем еле слышно скрипнула старая сосна, несколько шишек слетели с ее веток, шлепнулись на крышу, прошуршали по шиферу и скатились в небытие. Редкие капли дождя простучали по жестяному подоконнику, и почти сразу начался ливень. Ливень колотил мокрым пальцем в оконное стекло, но Женя, так и не поняв, чего он хочет, уснула. И видела во сне голого Славу Нильского с узкой молочной полоской на бедрах. Нильский сидел перед микрофоном в радиостудии со стеклянными стенами, а вокруг бесновалась толпа, над которой звучал усиленный динамиками бархатный голос Славы:

– Каждый может принять участие в моей передаче. Каждый, кто хочет разбогатеть, не рискуя остаться при этом без штанов…

Во сне Женя хотела приблизиться к Славе и заслонить его наготу. Но ее толкали и пинали, чтобы успеть пробиться к стеклянным стенам раньше других. Она остановилась, обернулась и увидела у серой стены рыдающую Аллу Пасюк в узких рваных джинсиках, заправленных в модные когда-то сапожки, с которых теперь осыпались стразы и серебряная нитка болталась спутанной бахромой. Алла размазывала по щекам сине-зеленые полосы растекшихся теней, плечи ее тряслись. Женя подошла к бывшей однокурснице, обняла и прошептала:

– Не надо, Аллочка, не стоит Слава твоих слез. Успокойся, все у тебя будет хорошо. Видишь, как мне хорошо сейчас.

Тут она вспомнила о своем увольнении, о Михал Михалыче, который наверняка разыскивает ее, чтобы взять в рабство, о том, что денег на карточке уже не осталось, и проснулась.

В комнате было темно и тихо. Только откуда-то из мрака, едва слышные, доносились до второго этажа чьи-то сдавленные рыдания. Женя поднялась и вышла из комнаты, начала спускаться на первый этаж, но на лестнице встретила маму.

– Иди, доченька, спи, – шепнула та.

– А кто это плачет?

– Где? – притворилась глухой и непонимающей Виктория Владимировна.

Но рыдания звучали слишком явственно, и мама, вздохнув, все же ответила шепотом:

– Это Ника. Наверное, лишнего перебрала. Не волнуйся, она проспится, и все будет хорошо.

Женя вернулась в свою комнату, снова легла, но долго не могла заснуть. Тетя вскоре в самом деле перестала плакать, а Женя вспомнила свой недавний сон и подумала: «К чему он? И вообще, зачем посылать в мои сновидения Нильского, про которого я не хочу вспоминать?»

…Слава прожил с Пасюк два года. Алла, правда, временами уезжала в рекламные туры, появлялась на каких-то презентациях, участвовала в фотосессиях. Ее портреты иногда появлялись в журналах. На снимках Алла всегда была раскованна. То она пыталась запахнуться в роскошную шиншилловую шубку, едва прикрывавшую обнаженное тело, то высовывалась из-за огромного флакона духов. Духи во флаконе были розоватые, и голая Алла сквозь них казалась краснокожей. Еще были снимки топлес на яхте, когда Пасюк прикладывала ладонь к козырьку капитанской фуражки и вглядывалась в туманные очертания Мальдивских островов, туры на которые она как раз рекламировала.

Что думал по поводу всего этого Нильский, Женя не знала, а спрашивать не хотела – они не разговаривали и даже не здоровались, когда сталкивались в коридорах факультета или в аудиториях. Зато Слава вовсю общался с Лизой Гагаузенко, отец которой начал вкладывать капиталы в средства массовой информации: учредил рекламную газету, приобрел разоряющийся глянцевый журнал и сделал его популярным, стал акционером двух телеканалов и, по слухам, намеревался запустить собственную музыкальную радиостанцию. Наверняка о дружбе любовника с Лизой Алле было известно, только вряд ли Пасюк стала бы угрожать расправой дочери очень богатого человека. Впрочем, Женя старалась об этом не думать. Но все равно было обидно.

Как-то в буфете за стол к Жене подсела одна из сокурсниц. И сразу спросила, словно подсела только ради этого:

– Тебя тоже на свадьбу пригласили?

– На какую? – не поняла Женя.

– Так Нильский с Гагаузенко женятся, – вытаращила глаза собеседница. – Ты что, не знаешь?

Актерским талантом природа сокурсницу обделила, и потому ее удивление было неискренним и подлым.