– Какие этюды? – переспросил Хевенс.

– Да вот эти, из бронзы, – сказал Додд. – Ведь я начал жизнь скульптором!

– Помню, вы как-то говорили об этом, кроме того, вы, кажется, упоминали, что были заинтересованы в золотых приисках Калифорнии?

– Что вы, милый друг! Я лишь слегка прикоснулся к этому делу, но отнюдь не заинтересован в нем; я родился художником и никогда ничем, кроме искусства, не интересовался!

– Судно ваше застраховано? – деловито осведомился Хевенс.

– Да, во Фриско есть такой сумасшедший, который не только соглашается нас страховать, но еще набрасывается на эту наживу, как голодный волк на добычу. Поверьте же, мы сведем с ним когда-нибудь счеты, и тогда он не возрадуется!

– Надеюсь, что груз у вас в должном порядке? – снова заметил молодой англичанин.

– Да, полагаю, что все благополучно, – небрежно ответил Додд, – хотите взглянуть на бумаги и документы?

– Мы успеем сделать это и завтра, – проговорил Хевенс, – а сейчас вас ожидают в клубе. C’est l’heure de l’absinthe[2]. Ну а затем вы, Лауден, конечно, отобедаете со мной?

Додд выразил свое согласие. Он не без некоторого затруднения напялил свой белый сюртук, привел в порядок усы и бороду перед венецианским зеркалом, взял широкополую шляпу и поднялся на палубу.

Кормовая шлюпка уже ждала его, стоя вдоль судна. Это было изящное суденышко с мягкими сиденьями и полированными деревянными частями.

– Садитесь на руль, – сказал Лауден. – Вы лучше знаете место, где высадиться.

– Я не люблю править рулем на чужой лодке, – возразил Хевенс.

– Ничего, беритесь-ка за румпель, – спокойно сказал Лауден, усаживаясь.

– Я положительно не понимаю, как может это судно окупать себя! – заметил Хевенс. – Начнем с того, что оно слишком велико и громоздко для торгового судна, кроме того, обставлено слишком большой и бесполезной роскошью в отделке и обстановке!

– Насколько мне известно, оно не окупает себя. Я, как вы знаете, никогда ведь не был деловым человеком, – отвечал Лауден, – но мой компаньон, по-видимому, счастлив и доволен, а ведь деньги его, а не мои, как я уже говорил вам, я же только вношу деловые привычки в наш обиход.

– Вам больше нравится каюта да койка, правда? – пошутил Хевенс.

– Да, – ответил Лауден. – Это нехорошо, но это правда, что я больше люблю каюту.

Не успели они еще пристать к берегу, как солнце уже зашло. На военном судне у Тюремного Холма прогремела вестовая пушка, возвещавшая закат, и флаг спустили.

Когда Хевенс и Додд взошли на пристань, сумерки начинали уже сгущаться, и «Cercle International» – таково было официальное многозначительное название клуба – уже осветился из-под своей низкой широкой террасы множеством огней. Наступало лучшее время дня: противная, ядовитая нукагивская муха понемногу сбавляла свою назойливость; потянуло прохладным вечерним ветерком; клубные посетители собирались в компанию провести вместе «час абсента».

Лауден Додд был представлен по порядку всем присутствующим, начиная с самого коменданта и его партнера, с которым тот в данный момент играл на биллиарде: крупного торговца с ближайшего острова, почетного члена клуба, некогда бывшего корабельным плотником на американском военном судне, и кончая доктором порта, жандармским бригадиром, плантатором опиума и всеми белыми, которых торговля, случай, кораблекрушение или дезертирство занесли в Тайоа.

Каждый из членов местного «клуба» отнесся к нему с отменной любезностью, потому что он обладал располагающей внешностью, мягкими манерами, редкой общительностью и свободно изъяснялся по-французски и по-английски. Теперь он, имея под рукой одну из оставшихся в клубе последних восьми бутылок пива, сидел за столом на веранде, представляя собой центр сплотившейся вокруг него оживленной группы.

В южных морях все разговоры неизбежно сводятся к одному и тому же: как ни велик океан, а в сущности, это очень тесный мир с очень ограниченными интересами, а потому, о чем бы здесь ни говорили, всегда в конце концов заговорят о Болли Хейсе, морском герое, подвиги и заслуженный конец которого не взволновали общество Европы, но прогремели в этих южных водах. Правда, заговорят и о торговле, о хлопке, о полипах, но только мимоходом. Во все время разговора будут слышаться названия судов и имена их капитанов, будут обсуждаться крушения и гибель каждого корабля в подробностях. Подробности кораблекрушений будут охотно обсуждаться и оспариваться. Новый человек найдет такой разговор не особенно блестящим. Но он скоро войдет во вкус. Протаскавшись с год по островам, увидав и узнав порядочное число шхун, услыхав множество повествований о подвигах капитанов во вкусе мистера Хейса по части контрабанды, крушений, злостных аварий, пиратства, торговли и других родственных с перечисленными сферах человеческой деятельности, новичок убедится в конце концов, что Полинезия нисколько не уступит в смысле интереса и поучительности ни Лондону, ни Парижу.

Лауден Додд, хотя и был новичком на Маркизских островах, но знал почти все суда и всех капитанов в этих водах, так как был старый и опытный торговец, и весь купеческий флот был ему знаком, как свой карман. В других местах, на других островах он был свидетелем начала карьеры, окончившейся здесь, или видел развязку тех событий и приключений, которые начались на Маркизских островах. В числе таких событий, о которых мог сообщить Лауден Додд, между прочим, было и кораблекрушение.

– «Джон Т. Ричардс», как видите, не избежала участи остальных шхун южных островов, Дикинсон подобрал ее близ острова Пальмерстона, – заявил Додд.

– А кто был владельцем этой шхуны?

– Ну, как всегда, «Капсикум и Ко».

Слушатели обменялись между собой улыбками и кивками людей, понимающих, в чем дело. Лауден, кажется, удачно выразил общее настроение следующим замечанием:

– Говорят, это вышло удачное дело. Нет ничего лучше доброй шхуны, бывалого капитана да удачно выбранной подводной скалы.

– Да, дело хорошее, как бы не так! – возразил глазговский голос. – А по-моему, лучше всех дела ведут миссионеры.

– Ну, не говорите! Опиум тоже дело хорошее!

– А то вот еще набег на заповедные острова с жемчужными устрицами, – проговорил третий голос. – Так, примерно на четвертый год запрета, сделал набег на лагуну, да и наутек, прежде чем увидят французы.

– Кароший тело польшой замородка золот, – сказал свое мнение немец.

– И в потерпевших крушение судах тоже может случиться немалая нажива, – заявил Хевенс. – Вспомните того парня из Гонолулу и судно, что выбросило на берег на рифы у Вайкики. Дул крепкий ветер и начал трепать судно о рифы, как только оно их коснулось. Агент Ллойда продал его всего за час. Не успело стемнеть, как судно уже было разметано в щепки, а человек, который его купил, разбогател, бросил дела, а потом выстроил себе дом на Бретанской улице и назвал его именем того судна.

– Да, на потерпевших крушение судах можно иногда нажить хорошие деньги! – проговорил глазговец. – Но не всегда!

– Вообще, – сказал Хевенс, – на всем теперь трудно много нажить, всюду дела чертовски плохи.

– Мне кажется, что это несомненный факт, я лично желал бы узнать секрет, где скрывается действительно богатый человек, прибрать этого человека в свои руки и заставить его во всем сознаться, – говорил господин из Глазго. – Вся беда в том, что здесь, в этих южных морях, никогда не узнаешь такого секрета, это надо искать в Лондоне или Париже.

– Мак-Гиббон, должно быть, вычитал об этом из какого-нибудь дешевого романа, – заметил один из завсегдатаев клуба.

– Из «Авроры Флойд», – отозвался другой.

– А если бы и так? – горячился Мак-Гиббон. – Ведь это верное дело! Почитайте в газетах! Вы ничего не знаете, оттого и зубоскалите. А я вам говорю, что это будет почище страховки, да и честнее.

Резкость последних замечаний побудила Лаудена, человека миролюбивого, вмешаться в разговор.