Данте по-новому взглянул на саму проблему власти. Он увидел опасное противоречие в стремлениях теократов подчинить духовному авторитету политическую власть. С другой стороны, он вовсе не хотел, чтобы папство зависело от императорской власти, как то приписывали ему оппоненты. Дурные последствия второго достаточно очевидны, в первом же устремлении Данте находит извращение сущности власти. Дух правит не так, как сила или воля. Если мы сделаем его политической силой, он или сам превратится в инструмент земной политики, или уничтожит субъект свободной воли в управляемой им светской общине. Данте не только отстаивает автономию светской власти, но и бережет чистоту духовного авторитета церкви. Ведь бог строит свои отношения с верующими не на силе закона, а на хрупкой основе веры, даруя людям свободу. Четкое различение духовной и политической власти позволит, как считает Данте, уберечься от злоупотреблений. Духовный авторитет открывает содержательный мир истины и путь к спасению, но он не должен воплощать эти идеалы, прибегая к политической власти. Власть политика дает юридические формы действий и силу для их защиты, но не может предписывать выбор моральных ценностей. Если сформулировать проблематику «Монархии» таким образом, то мы увидим, что она не так уж далека от современных коллизий: бездуховная свобода или идейное рабство — между этими крайностями мечется история XX века. Данте, возможно предчувствуя такой тупик, заранее предсказывая кризис тоталитаризма и либерализма, строго разделяет власть «двух мечей».
XIII век — время утопических мечтаний, и Данте можно рассматривать в этом контексте. Но довольно быстро исчез сам предмет спора, который Данте ведет с оппонентами: ни папа, ни мифический император на заре Нового времени уже не играли политической роли. Утопия Данте приобрела более широкое значение и выявила свою уникальность. Она резко отличается от теократических учений Августина и Фомы Аквинского; она противостоит теориям французских юристов, боровшихся за принцип национальной самостоятельности государства и не признававших мировой империи; она, наконец, в отличие от чисто политических концепций разделения светской и духовной власти Оккама и Марсилия Падуанского, содержит положительный религиозный и моральный идеал, образ мирового монарха. Церковь отнеслась к «Монархии» намного суровее, чем к «Божественной Комедии»: в 1329 г. она была осуждена, а в 1554 г. — внесена в индекс запрещенных книг. Недостаточно ортодоксальная для церкви и недостаточно новаторская для юристов французского короля, эта теория была вытеснена на обочину культурного процесса. Может быть, только сейчас можно увидеть, что она принадлежит не только маленькому отрезку «своего времени». Вряд ли при этом нас должно смущать то, что речь в трактате идет о монархе. Дантовский образ монарха не похож на реальных сюзеренов средневековья. Еще меньше он похож на монарха из трактата Макиавелли — тирана, полностью слившегося с миром бездушной причинности (дистанция между этими монархами не меньше, чем между дантовскими образами Люцифера и Троицы). Возможно, какие-то подсказки в интерпретации идеала «Монархии» могут дать мотивы политических работ таких русских мыслителей, как Ф. И. Тютчев, Вл. Соловьев, И. А. Ильин, чьи поиски не были прямо связаны с «монархизмом» в обычном смысле слова, но скорее воскрешали дух политической фантазии Данте. Во всяком случае, парадоксальная живучесть построений «Монархии» говорит о том, что этот трактат не только обозначил некий момент равновесия между социальным мышлением средневековья и Возрождения, но и закрепил духовный опыт, понадобившийся через 600 лет.
Вторая изгнанническая эпоха заканчивается в 1313–1314 гг. После смерти Генриха VIII Данте расстается с надеждами на близкий перелом в судьбе Италии. Заключительный акт этой политической драмы — события 1314 г. В марте на парижской площади были сожжены руководители ордена храмовников; французский король мог торжествовать победу не только над тамплиерами, но и, пожалуй, над многовековыми устоями христианской Европы. Была ли то месть рыцарей или случай, но в том же году внезапно умирает папа Климент V и гибнет на охоте Филипп IV. Последние семь лет своей жизни Данте посвящает завершению «Божественной Комедии». Очередная флорентийская амнистия предоставила возможность вернуться на родину, но Данте не принял условий примирения, задевающих его гордость, и в октябре 1315 г. последовал новый смертный приговор. Поэт кочует от одного княжеского двора к другому, живет некоторое время у гибеллинского лидера Кан Гранде делла Скала, с которым его связывает глубокая дружба и взаимное восхищение. Однако, не порывая с Кан Гранде, он переезжает в Равенну, последнюю столицу древней Римской империи, — как предполагают, в 1317 г. Здесь, в окружении друзей и учеников, он в творческом покое проводит оставшиеся годы жизни. Летом 1321 г. обострились отношения Равенны и Венеции, и Данте вошел в состав дипломатической миссии, улаживающей конфликт. На обратном пути из Венеции он заболел малярией и умер 14 сентября. Данте успел закончить свое великое творение, но завершающие 13 песней долго не могли найти. Боккаччо сообщает, что ровно через восемь месяцев после смерти поэта его сыну Якопо приснился сон, в котором Данте указал на тайник, где и были найдены последние песни «Рая». Современные комментаторы прозаично предполагают, что обнародовать этот текст мешали политические соображения. Прах Данте остался в Равенне навсегда, несмотря на попытки Флоренции вернуть своего гения на родину хотя бы после смерти.
Глава IV. Притяжение необходимости
ушкин отнес «Божественную Комедию» к тем произведениям, сам замысел которых гениален. Это в высшей степени справедливо. Раннее творчество Данте несет на себе отпечаток поиска той формы, в которой могло бы воплотиться его видение мира. В «Комедии» мы встречаем счастливое совпадение великого поэтического дара и «смелости изобретения», создавших грандиозную символическую вселенную для осуществления художественной идеи. Если «Новая Жизнь» и «Пир» — это прозаический комментарий к поэзии, то «Комедия» — это поэзия, ставшая сама себе судьей, толкователем и ключом к раскрытию тайн. От аллегорий «Пира» Данте возвращается к цели своего юношеского произведения — воспеванию Беатриче, и теперь это та самая Беатриче в алом платье, а не отвлеченный символ, но именно поэтому она окажется затем Небесной Мудростью. Разгадка конфликта между образами Беатриче и «сострадательной донны», которую дает «Комедия», т. е. разгадка связи мира индивидуумов и мира идей, позволила сплавить воедино, «снять» многие жанры средневековой литературы, рамки которых были тесны для намерений Данте.
К какому жанру отнести «Комедию»? Это путешествие в потусторонний мир, данное поэту в видении. Такой жанр был хорошо известен в Средние века (см. 25). Но это и странствие в поисках идеала, как в легендах о Граале, и мистическое описание совершенствования души на пути к богу, как у Бонавентуры. Это и энциклопедия, полная разнообразнейших сведений. Но еще и настоящий литургический театр, и, разумеется, куртуазный гимн любви. Все это вместе и еще что-то сверх этого, что, собственно, и составляет особенность «Комедии». В письме к Кан Гранде делла Скала (см.: 3, 384–394) Данте обстоятельно говорит о своем замысле, о целях поэмы и ее жанровых особенностях, но при всей бесценности этого документа мы видим, что речь идет о формальных признаках литературной классификации, которые Данте пытается применить к своему произведению, не затрагивая его тайн. Узнав из письма, что поэма имеет четвероякий смысл[4], что цель ее практическая — указать людям путь к спасению, а жанр «комедийный», поскольку она начинается печально, а кончается счастливо, мы почти ничего не узнаем, так как целей и смыслов у нее больше и спрятаны они глубже, что обнаруживается при первой же попытке понять поэму.
