Такая машина стояла перед вахтой и для путешественника выглядела очень соблазнительной. Это был легковой вездеходик – «козлик», сделанный по образцу американского «джипа». На этой игрушке можно до Вожаеля пролететь за час-полтора. На вездеходе несколько часов назад приехало высокое медицинское начальство: начальник нашего санотдела привез полковника – заместителя начальника санотдела ГУЛАГа. Почему бы не попробовать поехать с ними? Все же я вроде бы и вольный, а следовательно – и ихний товарищ!
Начальство вышло из вахты и направилось к своему экипажу. Я подошел к начальнику санотдела лагеря:
– Товарищ майор! Если у вас в машине есть место, пожалуйста, подвезите меня в Вожаель.
Санотдельский майор был, в общем-то, вполне сносным и даже свойским медицинским администратором, Я на это рассчитывал, и не ошибся. Высокий полковник, с зелеными петличками и медицинской змейкой, был со мной изысканно вежлив. Я уселся позади, рядом с ним, и наш «козлик» попер по песчаным буграм. Майор и полковник продолжали беседу, начатую, очевидно, ещё в зоне.
В отличие от нашего майора, всю свою послеинститутскую жизнь проведшего в лагерях, полковник в нашем ведомстве был новичком. Он окончил Военно-медицинскую академию, все время служил в армии, но я, конечно, не мог уяснить из разговора двух старших офицеров, почему полковник очутился в ГУЛАГе.
Говорил больше полковник. Он рассказывал о своей фронтовой работе, об интересных встречах. Особо ему посчастливилось на одного подчиненного: он был главным хирургом той армии, где полковник состоял начальником медслужбы. Хирург был зятем Калинина. Это не только давало какие-то заметные преимущества медслужбе армии, но и дало возможность моему соседу по автомобилю познакомиться с самим Михаилом Ивановичем. С калининским зятем он поехал в командировку в Москву и там был приглашен на дачу, где запросто обедал и беседовал со знаменитым главой нашего государства.
У полковника от волнения дрожал голос, когда он рассказывал об обаянии Калинина, о его скромности, принципиальности, о великом уважении, с которым к нему относились в стране. Потом он перешел к похвалам его зятю, высказал сожаление о том, что жизнь их сейчас разделила, рассказал майору, что его бывший подчиненный сейчас является армейским хирургом в таком-то месте.
…И тут меня дернул черт!.. Я сказал полковнику, что зять Калинина сейчас является главным хирургом такого-то фронта и находится совсем в другом городе… Полковник некоторое время молчал, потом повернулся ко мне и с убийственной вежливостью спросил:
– Извините, но откуда вы это знаете?
Это было сказано так, что моя честь не могла такое стерпеть. И я совершенно спокойно ему ответил:
– Мне это говорила его жена, Лидия Михайловна.
Полковник довольно долго молчал, переваривая столь неожиданную информацию, полученную от человека, чье прошлое не оставляло никаких сомнений. Потом он не выдержал:
– Вы меня ещё раз извините… Но когда вам это говорила Лидия Михайловна?
…Отступать мне уже было почти некуда.
– Недели две назад…
На этот раз полковник молчал ещё дольше. На лице его отражалась умственная работа. Очевидно, она ни к чему не привела, потому что, снедаемый вопросами, на которые не мог найти логического ответа, он снова обратился ко мне:
– Ради бога, извините мою назойливость… Но где вам об этом говорила Лидия Михайловна?
…Господи! Ну зачем я ввязался в эту историю?! И тут ещё наш майор! И черт его знает, что ещё из-за этого дурацкого разговора произойдет?! Но что я могу теперь делать?..
– Она мне об этом говорила в Вожаеле.
На этот раз реакция полковника была мгновенной:
– Нет, я ничего совершенно не понимаю! Что могла Лидия Михайловна делать здесь, в Вожаеле? Чего ради Лидия Михайловна могла приехать в Вожаель?
…Я молчал как убитый. Чего я буду отвечать? Может, этому полковнику и не положено знать, что знают здесь все?..
– Майор! Вы не можете мне ответить на этот вопрос? Что могла делать в Вожаеле Лидия Михайловна Калинина?
Майор совершенно спокойно сказал:
– А на свиданку она приезжала.
– То есть как это – на свиданку?! К кому она могла приезжать на свиданку-как вы говорите?..
– Да к матери своей. Она заключенная у нас тут на Комендантском.
При всем своем довольно богатом жизненном опыте, я редко встречал такую шоковую реакцию, какая приключилась с полковником. Он схватился руками за голову и с каким-то мычанием уткнул голову в колени. Как припадочный, он раскачивался из стороны в сторону, бессвязный, истерический поток слов из него вытекал бурной, ничем не сдерживаемой рекой…
– Боже мой! Боже мой!.. Нет, нет, это нельзя понять! Это не в состоянии вместиться в сознание! Жена Калинина! Жена «всесоюзного старосты»! Да что бы она ни совершила, какое бы преступление ни сделала, но держать жену Калинина в тюрьме, в общей тюрьме, общем лагере!!! Господи! Позор какой, несчастье какое!! Когда это? Как это? Может ли это быть?! А как же Михаил Иванович?! Нет, не могу поверить! Этого не может быть!..
Полковник вытянулся, почти привстал в машине.
– Майор! Я желаю ей представиться! Вы меня должны представить ей…
Я был сердит на себя, что влез в этот разговор. Ни повод к полковничьей истерике, ни сама истерика не вызывали у меня особенного веселья. Но идиотские слова заместителя санотдела ГУЛАГа чуть меня не рассмешили. Я себе моментально представил, как сидит Екатерина Ивановна в своей каморке, в бане на Комендантском, и со свойственной ей скрупулезностью, стеклышком счищает гнид с серых, только что выстиранных арестанстких кальсон, а в это время ей приходит почтительно «представиться» этот полковник…
В оправдание полковника следует сказать, что его бурная реакция была, в общем-то, совершенно естественной и человечной. Даже ко всему привычное сознание с трудом примирялось, что жена главы государства, знаменитого, наиуважаемого деятеля партии, ведет жизнь обыкновенной арестантки в самом обыкновенном лагере… Шок от такого известия испытывали люди и более грамотные, нежели военный врач, недавно начавший работать в лагерях.
Нечто подобное случилось даже с Рикой. Именно от неё я и узнал, что Екатерина Ивановна находится в нашем лагере.
Однажды, когда она гостила у меня на Первом, она рассказала, что очень подружилась с одной старушкой-арестанткой. Старуха прибыла из другого лагеря, в формуляре у неё сказано, что использовать её можно только на общих подконвойных работах, но врачи в Комендантском дали ей слабую категорию, её удалось устроить работать в бане: счищать гнид с белья и выдавать это белье моющимся. Екатерина Ивановна живет в бельевой, она наконец-то отдыхает от многих лет, проведенных на общих тяжелых работах, и Рика после работы в конторе ежедневно к ней заходит: занести что-нибудь из «вольной еды», посидеть, поговорить с умной и славной старухой. Она нерусская, какая-то прибалтийка, но давно обрусела и мало похожа на работницу, хотя и сказала как-то, что давно-давно работала на заводе… Да и фамилия у неё вполне русская…
– А какая?
– Калинина.
– Это жена Михаила Ивановича Калинина…Рика не впала в истерию, подобно полковнику, но категорически отказывалась признавать за правду мои слова. Во-первых – не может быть!.. А затем – при её отношениях с ней, она не могла бы утаить это от нее. Да и об этом не могли бы не знать!..
Но я-то был почти уверен в том, что это так. Я не был знаком с Екатериной Ивановной. Но она была в дружеских отношениях с родителями моей жены и, когда летом тридцать седьмого года вокруг нас образовалась пустота, когда исчезли все многочисленные друзья и знакомые, перестал звонить телефон, Екатерина Ивановна была одной из немногих, кто продолжал справляться о здоровье Оксаны – моей жены, и доставала ей из Кремлевской аптеки недоступные простым смертным лекарства. В конце тридцать седьмого года этот источник помощи иссяк: мы узнали, что Екатерина Ивановна арестована.
Собственно говоря, ни медицинскому полковнику, ни Рике, ни кому бы то ни было не следовало приходить в состояние дикого недоумения от того, что в тюрьме сидит жена члена Политбюро. В конце концов, если запросто арестовывают и расстреливают самих членов Политбюро, то почему же каким-то иммунитетом должны пользоваться их жены?..
