Оставалась единственная версия, и в отличие от первой она никак не могла польстить девичьему самолюбию. Ее-то тем более необходимо было проверить.

Через два дня в переулке неподалеку от кинотеатра «Глория» сильно подвыпивший немецкий лейтенант минут за двадцать до наступления комендантского часа остановил молодого парня с еле заметной оспинкой над левой бровью.

– Ты кто такой, – спросил он на ломаном русском языке. – Давно здесь вертишься. Аусвайс!

– Извините, господин лейтенант, – почтительно ответил парень, – я спешу домой, чтобы поспеть до комендантского часа. Пожалуйста, вот мой аусвайс.

Офицер развернул документ и углубился в его изучение. Видимо, ему что-то не понравилось, потому что он смерил парня подозрительным взглядом и с расстановкой, отчеканивая каждое слово, произнес:

– Это не есть правильный аусвайс! Тут фотографий совсем не похож! Ты украл этот аусвайс!

С этими словами офицер вытащил пистолет и, не спуская с парня взгляда, приказал ему идти вперед. Но парень отнюдь не стушевался:

– Не утруждайте себя, господин лейтенант, – почтительно, но вполне уверенно сказал он. – Не нужно меня вести в гестапо, если уж так случилось, извольте взглянуть, у меня есть и другой документ. Вот возьмите сами, в верхнем кармашке…

Не отворачивая черного зрачка парабеллума, офицер вытащил из кармашка у парня кусочек картона, размером чуть больше железнодорожного билета. На обеих сторонах его по-украински и по-немецки был напечатан один и тот же текст, а именно, что предъявитель сего есть секретный осведомитель гестапо Сычик и что всем местным властям предлагается оказывать ему всяческое содействие, круглая печать с орлом и номером, дата и подпись: «Фишер».

Офицер молча вернул Сычику картонку.

– Что случилось, господин лейтенант?

Офицер оглянулся – к ним торопливо шагали два фельджандарма с автоматами на груди.

– Ничего особенного, ефрейтор, – ответил он, пряча в кобуру парабеллум. – Проверил документы у этого парня, все в порядке, пропустите его…

– Спасибо, господин лейтенант, – поблагодарил Сычик и растворился в темноте переулка.

Сычик напрасно благодарил лейтенанта – молиться богу ему нужно было за здоровье жандармов: не подойди они случайно, валяться бы ему, пробитому французским клинком: Михаил Неизвестный живым бы его не выпустил.

Разведчики теперь точно знали, что парень, вторую неделю преследующий Пашу, действительно секретный агент гестапо. И Виктор предписал Паше до поры до времени ни с кем не встречаться. Дополнительная проверка установила, что Сычик пользуется в гестапо репутацией сыщика с хорошим нюхом. То, что он зацепил Пашу, подтверждало, к сожалению, его репутацию.

Но было известно и другое. Агенты гестапо, завербованные гитлеровцами из числа предателей Родины, как правило, получали свои сребреники «за голову», твердыми ставками хозяева их не баловали – чтобы были злее и старательнее. Поэтому агент, напавший на след, о своей удаче начальству не сообщал до тех пор, пока не выслеживал все нити.

Отсюда следовало, что в гестапо о Паше Савельевой, вероятнее всего, еще ничего не известно. А если так, значит, убрав Сычика, группу можно спасти. Но как его убрать?

Проще всего ликвидировать Сычика где-нибудь в тихом месте, как это чуть было не сделал Михаил Неизвестный. Но, обнаружив труп, немцы начнут следствие, а в гестапо, как понимал Виктор, работали отнюдь не дилетанты. Нет, убрать Сычика нужно было незаметно, не вызывая подозрения, что совершен акт возмездия.

Откладывать операцию больше нельзя. Каждый час промедления теперь таил в себе угрозу, и Виктор принял решение ликвидировать Сычика самому, не передоверяя этого никому другому.

В ближайший воскресный день Паша, напевая песенку, вышла из дому и направилась в сторону городского пляжа. Глядя на ее свежее, чуть тронутое загаром лицо, никто бы не сказал; что накануне она провела без сна едва ли не самую скверную ночь в своей жизни. То и дело вставала с измятой постели, бродила по комнате, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мать. Несколько раз выходила на кухню и пила воду из деревянного ковшичка-петушка, привезенного еще из Ржева.

А сон не шел. Мысли разбегались – и главные, и пустячные, но вертелись вокруг одного: а вдруг они ошибаются. Вдруг все это лишь какое-то наваждение? Плод стечения случайных обстоятельств? И что, если он ни в чем не виноват? Ведь тогда… Ей вдруг стало почти жалко этого Сычика: молодой, может быть, у него есть мать, отец, сестра… И оборвала тут же ненужную жалость: сам мог бы пожалеть себя, когда шел на предательство. Какая тут может быть ошибка, когда Неизвестный собственными глазами читал гестаповскую картонку, ведь не пригрезилась же ему она! И люди Измайлова, имеющие связи в самом гестапо, еще тоже, слава богу, пребывают в здравом уме и твердой памяти. Нет, ошибки нет. Ошибкой будет, если они оставят Сычика ползать по нашей земле и позволят ему продолжать творить черное дело. Не она – он, этот неприметный парень, должен мучиться от бессонницы и покрываться холодным потом при мысли: сколько веревочке ни виться, а конца не миновать…

Но волновалась Паша только ночью, пока не подошла минута действовать. Теперь же, выйдя на улицу, она была спокойна и думала только об одном: чтобы все исполнилось точно по плану, без всяких неожиданностей. Теперь уже никаким неожиданностям места быть не могло…

Итак, напевая песенку, Паша шагала к пляжу. В правой руке она держала большую соломенную сумку (перед самой войной Паша купила ее в Москве на Сельскохозяйственной выставке, тогда такие сумки были у москвичек в большой моде). Из сумки выглядывал конец лохматого желтого полотенца. Пройдя мимо замка Любарта, девушка замедлила шаги, достала из сумки пудреницу, раскрыла ее и… Так и есть! В крохотном зеркальце мелькнула знакомая фигура. Сычик!

«Следи, следи», – со спокойной злостью подумала Паша, пряча пудреницу обратно в сумку.

На низком берегу безмятежно-ленивой Стыри Паша выбрала местечко поуютнее и улеглась на ласковом песке. Под лучами жаркого июньского солнца девушке стало хорошо и спокойно. Точно она пришла сюда загорать после обычной трудовой недели за банковской конторкой.

Паша лежала на животе, скрестив руки под подбородком, голову прикрыла от солнца легкой кисейной косынкой. Никто, решительно никто не обратил на девушку, пришедшую покупаться и позагорать на берег Стыри, ни малейшего внимания. Не покосился в ее сторону и красивый, атлетического сложения молодой человек с крутыми завитками темных кудрей, спадавших на высокий лоб. Молодой человек сидел на песке метрах в тридцати от Паши и с удовольствием предавался обычному пляжному занятию: жонглировал, и довольно ловко, двумя камушками.

На пляже, несмотря на отличную погоду, загорало всего несколько человек – в оккупированном Луцке людям было не до воскресного отдыха.

Прошло минут двадцать. Небрежно помахивая синими сатиновыми плавками («Не иначе, как специально за ними домой бегал», – отметила Паша), на берегу появился еще один купальщик. Со скучающим видом он шагал по песку, высматривая, где бы присесть. В том, что довольно симпатичный парень присел неподалеку от одинокой загорающей девушки, не было решительно ничего удивительного. Парень быстро переоделся и тоже растянулся на песке.

Все три участника предстоящей схватки были теперь на месте: Виктор, Паша и Сычик. Но о том, что схватка будет, знали только двое. Сычику не дано было предвидеть, что это солнце, эта теплая, ласковая вода, этот песок – последние в его жизни.

Еще через полчаса, когда солнечные лучи стали припекать совсем уж невыносимо, Паша встала, стряхнула с груди и бедер приставшие песчинки, завязала на затылке косынку и направилась к воде.

Нерешительно поболтав в воде ногой, взвесила что-то в уме и со вздохом сожаления вернулась обратно. Спустя некоторое время она, словно преодолев вполне объяснимое смущение, подошла к парню в синих плавках, до того безучастно и неотрывно читавшему странную для его возраста книгу – «Сказки братьев Гримм».