Базил поднял огромную лапу.

— Релкин всегда был хорошим драконьим мальчиком. И много раз спасал шкуру этого дракона. Релкин — друг драконов.

Кубок Релкина был пуст. Базил покончил с едой. Оба чувствовали легкое головокружение: эль оказался крепче, чем тот, к которому они привыкли.

Неожиданно рядом с ними оказалась молодая женщина в короткой тунике из грубой кожи, украшенной бахромой из красных бусинок. Она принесла кувшин пива и, широко улыбнувшись, вылила его в чашу Базила, не забыв при этом наполнить и кружку Релкина.

Улыбнувшись опять, она вполне откровенно стала рассматривать Релкина.

— Здравствуйте, — сказала она, — меня зовут Иларин.

Она была очень красивой, с длинными блестящими волосами, зачесанными за спину. Ее туника была туго подпоясана, и, несмотря на молодость, ее фигура говорила о чувственности.

По правде говоря, она напомнила Релкину Ферлу, и это воспоминание вызвало у него сложную цепь нежелательных мыслей, в основном о том, что непорочностью он уж точно не обладает.

Ферла была воплощением мечты, созданием безумного повелителя эльфов Мот Пулка. Релкин оказался жертвой этой странной магии, но он все же любил Ферлу.

— Сестры ордена сказали, что тебя зовут Релкин. Мое имя означает «цветок души». А что означает твое?

На мгновение Релкин оцепенел, пораженный глубиной ее темно-синих глаз и прелестью лица.

— Не знаю, — ответил он. — Не думаю, что оно вообще что-то означает. Просто так меня называли в Драконьем доме. Видишь ли, я сирота.

— А что значит сирота?

— Это тот, у кого нет ни отца, ни матери. Тот, у кого нет родителей.

Эль в его кружке был сладким и пился очень легко. Совершенно неожиданно для себя он почувствовал, как мир вокруг закачался. Он потряс головой, стараясь таким образом вернуть ей ясность. Иларин была все еще здесь, все еще улыбалась. Он выпил за ее красоту.

Прошло некоторое время. Теперь она сидела очень близко от него.

— Мне сказали, что ты — солдат. Расскажи мне о своей жизни.

Ее глаза были такими привлекательными, таким бездонными.

Его глаза остановились на темной загадочной ложбинке между ее грудей. Он почувствовал, как его голова загудела. Он желал эту женщину всеми фибрами своих души и тела. И она его тоже хотела или, по крайней мере, так казалось.

Манящие картины заплясали у него перед глазами. Ее большой бюст потяжелел. Темная мягкая ложбинка между ее грудей казалась ему привлекательнее всего в целом мире. Он поднял руку.

Оттолкнуть ее? Или прикоснуться, а потом заняться с ней любовью? Релкин заколебался.

Внезапно перед его глазами всплыл образ Эйлсы — как проглянувшее из-за туч солнце в дождливый день. Эйлса была настоящей; Эйлса была его любовью.

Он ухватился за эту мысль. Эйлса была его истинной любовью. Он не сумел сдержать себя тогда, с Ферлой и с Лумби, но он нашел в себе силы, чтобы удержаться на этот раз. Тогда, в обоих случаях, ситуация была экстремальной, и этим он хотя бы частично себя оправдывал. Но теперь все было иначе, потому что теперь он знал себя и знал, что не должен этого делать.

Иларин продолжала сидеть рядом, она улыбалась, слегка наклонив головку, а ее темно-синие глаза притягивали юношу, как омуты. Иногда она говорила что-нибудь приятное и слегка соблазнительное. Но Релкин уже больше не поддавался. Его желание исчезло, как лопнувший мыльный пузырь. Он почувствовал, как высыхает пот у него на лбу и под мышками'.

Он был неподвластен ее чарам. Он принадлежал Эйлсе.

Внезапно он почувствовал, что устал, очень устал. Дремота прогнала все его мысли. Он с трудом соображал. Дракон рядом уже похрапывал.

Релкин уснул.

Пришелец маячил на фоне неба, шагая широкими шагами в самом центре чудовищной бури. Черные и алые тучи сгрудились у него над головой, а почти непрекращающееся сверкание молний увенчало его серебряную голову алмазной короной.

На холмах Варона, за ущельем Хута он наткнулся на беглянку — на пирамиду бедняжки Харисии, поэтессы души и духа. Ее пирамида медленно тащилась через кристаллические холмы, которые были выше Пришельца, пожалуй, на сотню футов. Пирамида достигала разве что трети этой высоты, она ползла вперед под действием магического импульса Харисии.

Когда пришел первый сигнал тревоги, она была погружена в глубокую медитацию, и поэтому слишком поздно узнала о Пришельце. Когда опасность наконец-то разбудила ее, ее защищало только ущелье Хута. Она задержалась с отступлением, уверенная, что ущелье окажется непреодолимым даже для такого гиганта.

Синни подняли бурю, пытаясь защитить ее, но Пришелец пробился прямо через тучи и горячий ветер. Буря почти не замедлила его продвижение.

Харисия увидела Пришельца, когда тот вышел из-за ближайших кристаллических холмов. Она обратилась непосредственно к его разуму, который контролировал Сауронлорд.

— Ваакзаам, ты вторгся в чужие владения, куда ты обещал никогда не вступать. Ты нарушил свою клятву.

— Ха! Помолчи о клятве! Вы нарушили свою клятву уже очень давно.

— Ваакзаам — некогда это имя сверкало славой. А теперь ты превратился в низшее существо, занятое только своими собственными порочными фантазиями.

— Ты даже теперь выплевываешь из себя только оскорбления и ложь!

Гигантский Пришелец снял с плеча свой молот и взял его обеими руками. Однако Харисия не успокоилась.

— Я помню Пуну, Ваакзаам. Я помню ее лучше всех. Ты любил Пуну, потому что она была чище остальных, потому что ее красота была светочем для всех миров. Ты хотел, чтобы она стала твоей, хотел один обладать ею. Она понимала это еще тогда, когда Гелдерен был еще совершенно спокоен и черные облака зависти еще не упали на тебя.

Пуна знала про холод твоего сердца. Она понимала твою тайную слабость, и ты возненавидел ее за это. Ты поддался этой слабости и убил Пуну своими собственными руками. Ты бесстыдно перешагнул через Гелдерена, и никто не знал, что на твоих руках кровь Пуны.

— Врешь, грязная шлюха!

Пришелец наклонился и нанес удар молотом по передней плоскости пирамиды Харисии.

Сверкнула молния, раскатистый удар грома разлетелся сквозь завихрения горячего воздуха. Черный пар вырвался из места удара. Когда он рассеялся, стали видны огромные трещины по всему каркасу и вмятина в центре.

Пирамида Харисии перевернулась и, упав на бок, застыла на клочке базальтовой горной породы. Крик боли пронзил мысли всех ее сородичей.

Они вскрикнули вместе с ней.

Пришелец высоко поднял молот. Когда молот оказался в самой верхней точке траектории, в него ударили две молнии, и после этого он с размаха врезался в боковую грань пирамиды. И снова, еще ярче, чем прежде, вспыхнула молния, и снова раскат грома прокатился сквозь густой воздух. Однако на этот раз агония Харисии породила не крик, а новые разоблачения.

— Но, когда Пуна пропала, Лос послал Лорна, Небесную Гончую, на поиски. Он нашел ее тело и принес его Лосу.

— Лос — лжец! Лос — клеветник! Я раздавлю его, если он осмелится объявиться. Он позволил вам и вашим подданным, детям червей, мучить меня.

Молот взлетел высоко вверх и обрушился вниз, отбив вершину пирамиды и вскрыв ее грань. Голубое пламя вспыхнуло в месте повреждения, пыль от удара клубилась в перегретом воздухе.

— Ты начал с нами воевать вместо того, чтобы признать свою вину. Ты выбрал тропу насилия, забыв о своем долге. Уже тогда ты пал низко, а с тех пор упал еще ниже.

— Скоро я заставлю тебя замолчать, вонючая лгунья.

Молот обрушивался на пирамиду раз за разом, но Харисия не прекращала превозносить прелести Пуны и проклинать Ваакзаама за убийство, которое свершилось давным-давно.

Пришелец Ваакзаама без устали крушил пирамиду своим молотом. Куски пирамиды разлетались в разные стороны в клубах пыли и вспышках молний. Внезапно из внутренностей пирамиды вырвался наружу сноп энергии — очередной удар разрушил наконец ее механизм.

В конце концов молот пробил последний защитный слой пирамиды и вскрыл саркофаг. Харисия умерла в одно мгновение, задохнувшись в тяжелом, обжигающем воздухе.