Соответствуют ли эти догадки и слухи реальности – не так уж и важно. Сам факт их появления на свет наглядно свидетельствует об исключительной и, можно сказать, гипертрофированной значимости, которую сегодня большинство людей склонны приписывать кино. И возможно, не зря!
В последнее время у меня в мозгу даже образ абсолютного счастья окончательно оформился в чисто кинематографическую форму. Когда мне подолгу не удается заснуть, я часто представляю себя на берегу океана под ярко-голубым небом на светлом мелком песочке, прямо как в рекламе какого-то пива или же шоколадных конфет «Баунти», где девушка с совершенно дегенеративным выражением лица и огромными силиконовыми губами, с которых капает слюна, зачарованно любуется плавающими в прозрачной воде рыбками, а потом с жадностью сжирает конфету, облизывая пальцы. Только мне хотелось бы провести на берегу океана целый день, с раннего утра до позднего вечера, в блаженном ничегонеделаньи и созерцании рыбок и чаек, а вечером отправиться в город, где всюду сияют яркие огни витрин и вдоль тротуаров стоят прекрасные стройные девушки в изящных туфельках на высоких каблучках. Из приоткрытых дверей ресторанов и кафе доносится музыка, и туда заходят загорелые молодые люди с блестящими гладко зачесанными волосами… Вот так! Раньше люди в подобных случаях представляли себе великолепные райские сады, а у меня в голове постоянно прокручивается какой-то дурацкий клип.
Впрочем, я вовсе не думаю, что между сентябрьским терактом и голливудскими фильмами на самом деле существует какая-нибудь глубокая связь. Эта аналогия кажется мне чересчур грубой и поверхностной, основанной на чисто внешнем совпадении сюжетов. Чем-то это даже напоминает мне требования некоторых отечественных депутатов запретить демонстрацию западных триллеров на ТВ, потому что те, якобы, пропагандируют зло и насилие и тем самым пагубно влияют на неокрепшую детскую психику – обобщения и выявленные причинно-следственные связи примерно того же уровня. Ну кого сегодня способно по-настоящему испугать так называемое зло?! Лично я уже и не помню, когда в последний раз сталкивалась с его проявлением в искусстве. Поэтому, если у меня зло в искусстве теперь с чем и ассоциируется, то разве что с призрачным изысканным цветком, – вероятно, с легкой руки Бодлера. Однако эти взращиваемые когда-то Бодлером слабые «ростки» зла, судя по всему, так и не успели по-настоящему распуститься в этом грубом мире и были безжалостно растоптаны.
Наоборот, подавляющее большинство моих знакомых чрезвычайно напрягаются, вздрагивают и пугливо втягивают голову в плечи, когда кто-нибудь (особенно незнакомый им человек) предлагает сделать для них нечто доброе или просто улыбается чересчур приветливой и открытой улыбкой. И это как раз понятно: у них срабатывает формировавшийся годами условный рефлекс!
Еще бы! Даже маньяки в тех же голливудских триллерах обычно «мочат» проституток, повинуясь исключительно самым лучшим побуждениям – во имя торжества нравственности и т. п. Так что стоит только посмотреть хотя бы несколько фильмов с подобным сюжетом, чтобы навсегда преисполниться ужаса перед всевозможными светлыми чувствами, поступками и улыбками. Думаю, что именно из-за этого тлетворного влияния современного кинематографа большинство людей сегодня испытывают глубочайшее недоверие к делам и намерениям, которые в целом можно было бы охарактеризовать как «добрые». Конечно, это очень условное определение, но иного, более точного, для разнообразных проявлений возвышенных душевных порывов человечество пока еще не придумало. Так что невольно приходится оперировать этим понятием. Хотя лично я стараюсь как можно реже произносить слово «добро». И опять-таки, чтобы просто никого лишний раз не пугать.
В то же время очень многие сегодня, видимо, заметили производимый этим словом эффект и, на мой взгляд, наоборот, излишне им злоупотребляют. Прежде всего это относится к политикам (в том числе и к упомянутым выше депутатам) и к писателям. Те и другие эксплуатируют его просто нещадно, и – нисколько не сомневаюсь – исключительно в целях устрашения, причем совершенно сознательно. А в результате этих сознательных, но, видимо, не до конца продуманных действий большинство современных людей уже не только не доверяют «добру», а начинают его откровенно ненавидеть, причем до такой степени, что чувство ненависти постепенно вытесняет в их душах чувство страха. Я сама уже и забыла, когда добрые поступки окружающих вызывали у меня какие-либо иные чувства, кроме раздражения. Поэтому, когда кто-то пытается сделать мне что-нибудь хорошее – приветливо улыбнуться, услужить и проч., я уже не поеживаюсь от ужаса, как раньше, но зато меня так и подмывает стукнуть этого мудака по башке. Естественно, обычно я сдерживаюсь, но все равно терпеть не могу, когда меня пытаются запугать, да еще столь подлым образом. Не случайно один из отечественных писателей как-то сказал: «Добро должно быть с кулаками!» – проговорился, скорее всего.
Это изречение очень нравилось нашей классной руководительнице Валентине Евграфьевне, плотной упитанной даме с лукавыми карими глазами и огромной бородавкой на носу. Она постоянно повторяла эту фразу, потряхивая своей пухлой, сжатой в довольно-таки внушительный кулак веснушчатой рукой, поросшей редкими рыжими волосиками. Однажды, развивая эту мысль, она даже прочитала целую лекцию на тему: «Нужно быть добрым или же добреньким?». Слово «добренький» она произносила с какими-то особыми юродскими интонациями, и на ее физиономии явственно проступала гримаса отвращения, а вот «добрый» у нее сопровождалось совсем другим выражением лица: суровой честности, открытости и некоторой скорби. Наилучшим примером «добренького», по ее мнению, был старец Лука из пьесы Горького «На дне», однако настоящей доброты в нем не было ни на грамм, в отличие от какого-то там другого героя, который, хотя и резал всю правду-матку в глаза безо всякого сюсюканья, но все же в душе был добрым, потому что побуждал людей к активному действию.
В детстве мамаша тоже пичкала меня различными историями о всевозможных добрых делах и поступках. В частности, про свою учительницу химии в школе – некую Зульфию Давлетхановну, которую она постоянно называла не иначе как «святой». Не знаю, откуда она узнала все подробности, но суть этой истории заключалась в том, что Зульфия Давлетхановна однажды в магазине покупала себе продукты и какой-то жуткий немытый тип попросил у нее десять копеек. Она стала его расспрашивать, что с ним случилось и как он дошел до такого состояния. В ответ тот хриплым голосом просипел, что не так давно «откинулся», то есть вышел из мест лишения свободы, и ему просто негде взять денег и некуда пойти. Зульфия Давлетхановна пригласила его к себе в гости, чтобы он мог помыться, побриться, привести себя в порядок и поесть по-человечески. В этом месте мамашиного повествования я всякий раз внутренне содрогалась, представляя себе небритого уголовника и чистенькую седую учительницу с розовыми щечками и аккуратно собранными на затылке волосами – настоящий божий одуванчик! Так вот, она привела этого типа к себе домой, дала чистое полотенце, кое-какую чистую одежонку, оставшуюся после ее покойного мужа, и отправила его в ванную, а сама на кухне у плиты стала готовить яичницу с колбасой или там пельмени варить – точно мамаша уже не помнила. И в это мгновение она услышала у себя за спиной какое-то движение, – нет, даже не услышала, а почувствовала. Она обернулась и увидела, что у нее за спиной, буквально в одном шаге от нее, стоит этот огромный мужик со всклокоченными мокрыми волосами, вода капает с него на паркет, а в правой руке он сжимает большой острый кухонный нож, который, очевидно, взял тут же со стола. Но Зульфия Давлетхановна совсем не испугалась, так как, по словам моей мамы, уже была внутренне готова к такому повороту событий. Она просто посмотрела прямо в глаза преступнику, положила ему на плечо свою маленькую ручку и тихо спросила: «Кто же вас так обидел, бедный вы мой?» И когда мужик услышал эти слова, нож выпал из его руки на пол, он весь задрожал, разрыдался и признался Зульфии Давлетхановне, что еще в магазине задумал убить ее, а заодно и ограбить, но когда увидел, какая она добрая, то просто не смог. В детстве эта история производила на меня огромное впечатление, особенно в первое время, пока я еще не выучила ее наизусть. Однако позднее, когда я начала читать «Отверженных» и дошла до места, где пастор приютил у себя Жана Вальжана, меня настолько поразило сходство описанной там ситуации с рассказом моей мамаши, что даже появилось сомнение, а не позаимствовала ли она все у Гюго.
