— Хобби-то какое?

— Веришь ли… — Маэстро даже привстал. — На старости страсть проснулась… Филарист я.

— Это еще что такое?

— У каждого свое хобби. Один, например, собирает цепочки для часов, другой — марки, а я — ордена, знаки воинского отличия… Филаристика называется.

— Не слыхал, — признался Гришка. — Ну и что?

— Сам же говорил. — Маэстро замялся. — В штольнях всякое может быть… Ящики валяются. Авось награды какие найду, погоны…

Гришка махнул рукой.

— Ерунда все это. Вы уж извините… Некогда мне…

— А там, глядишь, — вкрадчиво сказал маэстро, — глубже копнем — истину откопаем. О деде.

— Нет. — Гришка привстал на локте, вгляделся в лицо маэстро.

— Мил ты мне, Григорий. — Теодор обнял его за плечи. — Люблю я тебя, талантище ты этакий!.. Ну ладно, забудь. Разговора не было…

Димка дал ребятам знак уходить. Ион кивнул: приказ понял. И защелкал птицей. Исчезли в кустах головы Ерошки и Думитраша, Иона и Димки.

Незаметно ушел от задремавшего маэстро Гришка. И только Ника с Михуцей остались на «боевом» посту…

Вечерело. Гришка подкрался к конюшне. Хмурый, хлопнув дверью, ушел, и он проскользнул к Тормозу. Конь встретил его тихим ржанием. Гришка протянул ему кусочек сахара. Тормоз осторожно, одними губами, взял рафинад и вздохнул.

— Слышу, слышу. — Гришка похлопал коня, пощекотал его за ушами. — Ветра просишь?

Присев на ясли, задумался. Затем, как бы решив для себя трудную задачу, встал, отвязал Тормоза и вывел из конюшни.

— Будет тебе ветер, — сказал он коню, — будет чистое поле.

Через минуту он уже скакал во весь опор.

Михуца с Никой наблюдали за маэстро. Теодор открыл глаза, потянулся и встал. Провел ладонью по шраму на дереве, вздохнул и медленно, какими-то деревянными ногами пошел в кусты. Он брел, продираясь сквозь заросли боярышника, изредка останавливался и прислушивался. Но Михуца с Никой были начеку. Они сразу же приседали, прятались за камнями. На некотором расстоянии от них, скрытый высокой травой, неторопливо шел аист. Он ни на минуту не терял Михуцу из виду.

Наконец маэстро приблизился к овчарне. Остановился, огляделся.

Михуца с Никой спрятались в кустах. Застыл в траве, вытянув шею, аист.

Никого не заметив, маэстро толкнул дверь.

Ребята выскочили из кустов. Филимон оживился, замахал крыльями, захлопал клювом. Взявшись за руки, Михуца с Никой бежали по склону. На белой осыпи ракушечника оставались их следы.

И вдруг земля разошлась под ногами, трава с комьями земли стала стремительно уходить куда-то в глубину. Михуца пытался ухватиться за ее зеленую гриву, но острые стебли, порезав пальцы, остались в кулаке. Вместе с ним по крутому склону штольни, поднимая тучу белой пыли и мелкой щебенки, катилась кубарем Ника…

А тем временем Гришка мчался по степной дороге. Конь шел рысью. Пахло клевером, горькой серебристой полынью, чертополохом, сухой, устоявшейся пылью. Еще летали пестрые бабочки, звонко трещали в траве кузнечики, покачивались на ветру широко распахнутые цветы мака.

Но вот цветок смежил свои алые веки. Значит, уже семь часов. Гришка помнил эту примету еще с детства. Надо торопиться. И он помчался карьером…

Быстро надвигалась легкая летняя ночь. Гришка, выскочив на лесную дорогу, придержал коня. Остро, свежо запахло ночными цветами. Гришка знал: есть такие цветы. Они спят весь день, а ночью раскрываются и пахнут сильно и сладко. Например, маттиолы. А вот и слепец. От тоже дремлет весь день, а ночью из своих неуклюжих торб высыпает снежные хлопья цветов.

С густым гудением пролетел мимо лиловый бражник. Это была толстая бабочка, большая любительница горицветова сока.

В лесу начиналась ночная жизнь. Промелькнула сова — неясыть, несуразный, взлохмаченный серый ком перьев. Вскрикнула где-то на вершине дерева невидимая птица.

В лесу стоял крепкий, сочный запах дуба, его налитых плотной, непроглядной зеленью листьев. Но вот откуда-то дохнуло сыростью. Быть может, ее принес с собой холодноватый ветерок из темной чащи? Гришка поежился, втянул голову в плечи. Надо торопиться…

…В штольню, куда провалились Ника с Михуцей, проникал слабый свет. Когда осела пыль, Михуца сделал попытку подняться. Застонал. Рядом всхлипывала Ника.

— Плечо придавило, — сказал Михуца.

— А мне ногу, — отозвалась Ника.

Взявшись за руки, они попробовали взобраться по крутому склону. Но земля мягко уходила из-под ног, щебенка осыпалась, катилась вниз, и они срывались вместе с ней. Потирая ушибленные места, поднимались снова. И опять сползали вниз. Наконец Михуца, утерев нос кулаком, махнул рукой. Но Ника потянула его за рукав.

— Ну миленький, ну хорошенький, ну еще немножечко!

— Отстань. — Михуца подошел к стене. — Надпись какая-то… Не разобрать.

В подземелье сгущалась тьма. Ника взяла Михуцу за руку, шепотом спросила:

— А тут нечистики водятся?

— Враки. Чертей не бывает.

— Михуца, — Ника прижалась к мальчугану. — А мне страшно. Я домой хочу.

— Не ной, — Михуца, поеживаясь, сел на землю. — Ника, глянь, — на его ладони лежала гильза.

— Ой, — Ника стала шарить по земле. — Тут их тьма. А они пуляют?

— Пулятые уже, — Михуца старательно набил гильзами карманы. — Айда.

Он взял Нику за руку, и они еще раз попытались выбраться из подземелья. Но тут же скатились вниз. Сверху посыпалась земля, щель почти полностью завалило.

— Заночевать придется, — деловито сказал Михуца.

…В домике на околице села Петрешты шло заседание штаба «Зарницы». Время было позднее, но за столом еще сидели пионерские комиссары во главе с подполковником запаса Круду. Наклонясь над картой, он очерчивал красным карандашом широкий круг.

— Здесь ровный участок, — говорил Круду. — Он просматривается со всех точек наблюдения…

Хлопнула дверь, в комнату ворвался Гришка. Он принес с собой запах леса, ночной глубокой свежести, тревожный дух взмыленного коня.

Круду поднял голову.

— Ты… зачем? — спросил он Гришку. — Тебя не вызывали.

Зарничники с недоумением смотрели на парня, а тот не мог оторвать глаз от лица Круду.

Наконец один из ребят сказал:

— А он не участник. Он из соседнего села, — и кивнул: — Тебе чего?

Гришка по-прежнему молча, жадно глядел на подполковника. И лицо его говорило о том, как сильно взволнован он этой встречей. Круду, пожав плечами, вышел из-за стола.

— Что-нибудь случилось, парень?

Утром на катамаране плыли Димка с Ионом. Аквалангисты уже обшарили дно реки, прочесали камыши. На берегу стояли растерянные Анна Владимировна, Родика и Кайтан.

— Михуца! — сложив рупором ладони, кричал Димка. — Ника!

— Михуца! Ника! — вторил ему Ион.

— Ника! — доносились голоса из лесу, — Михуца!

— Зря мелкоту втянули, — сокрушался Димка. — Заварили кашу.

— Ищи теперь, — ворчал Ион. — А где искать?

…На осыпи ракушечника уныло стоял аист. Мимо проходил Гришка.

— Привет, — сказал он Филимону. — Ты куда Михуцу девал?

Аист вытянул шею, покрутил головой. Гришка пошел было дальше, но вдруг резко остановился. Внимательно посмотрел на землю. Так и есть — на белой осыпи ракушечника были видны следы детских ног.

— Молодец, Филимон!

Гришка пошел по следу. Оборвался он у самого провала. Гришка бросился на колени, стал отгребать руками землю.

Пытаясь проникнуть в щель, начал проталкивать землю внутрь. За Гришкиной спиной стоял аист. Клювом он старался расколоть крупный ком земли.

Наконец с большим трудом Гришке удалось протиснуться в щель. С головы слетела кепка и осталась лежать у провала, где стоял встревоженный Филимон…

В подземелье Гришка огляделся. Темнота. Включив карманный фонарик, двинулся по подземному коридору. Время от времени останавливался, наносил куском известняка на стены стрелки и шел дальше. Поворот, второй, третий. Сколько их, этих узких подземных поворотов? Луч фонарика скользил по серым стенам, метался на перекрестках.