Ложь об «экономической целесообразности» передачи НКАО из состава Азербайджана в состав Армении, прозвучавшая в парижском отеле «Интерконтиненталь» перед местной армянской элитой и опубликованная на страницах «Юманите» 18 ноября 1987 года, разверзла дымоходы беззакония. Сказать бы сразу правду: основа всеобщего неблагополучия — в отсутствии нормальной государственности; только это озлобляет и унижает нас, русских, армян и азербайджанцев, а озлобленные люди будь то молдаване, узбеки, якуты, легко создают образ национального врага. «Выделяйте объекты для ненависти», — учил Геббельс.
Крапленая карабахская карта вошла в игру. Первое откровенное покушение на Конституцию СССР и Азербайджанской ССР прозвучало подобно пощечине по самолюбию целого народа.
Стержень азербайджанского национального характера, по мнению Хикмета Гаджи-Заде, сформировался под определяющим влиянием тюркского военно-феодального кодекса чести, хорошо узнаваемого в эпосе Кероглу: доблесть — выше пользы; бесчестие — хуже, чем смерть; помощь — унизительна; семья и дети — выше успеха и карьеры. Стремление к достатку — не аморально, деньги мужчины красят мир, — сказано в Коране.
По отношению к пришельцу у азербайджанца всегда наготове неограниченный кредит доверия и гостеприимства, при этом сам хозяин зачастую ошибается, что гостю известны порядки в его доме.
Вот как древняя притча объясняет эти порядки. Пришедшего в гости приняли, накормили и напоили, дали ночлег. Наглый гость начал хвалить всё подряд, зная местный обычай: всё, что нравится пришельцу, то принадлежит ему: это закон. Гостю дали много подарков, но перед уходом попросили снять сапоги и стряхнуть с них землю. «Земля у нас одна, — говорят в Азербайджане, — и ее мы в дар не даем».
Всякие притязания на землю больно ударяют по чести и достоинству любого народа, даже если люди не осознают, что прозвучавший в далеком Париже призыв к беззаконию — это конец дымящимся очагам их мирной жизни.
Заявление Абела Аганбегяна о Карабахе мгновенно стало центральной темой для многих зарубежных армянских газет и журналов, радиостанции «Айб» в Париже, армянских редакций радио «Свобода», «Голос Америки» и других. Оживились многочисленные политические организации второй по богатству зарубежной диаспоры: партии «Революционные дашнаки», «Союз армянских революционеров», «Крестьянская свобода», «Восточные армяне Соединенных Штатов», «Киликия», «Жираир», «Защита Армении» и «Юные армянские дашнаки».
США готовились тогда к очередным президентским выборам. Армянское лобби не могло остаться в стороне от главных кандидатов в президенты. Советником Майкла Дукакиса по национальным вопросам стал Мурад Топалян., а руководитель армянской общины в США Паруйр Зорчян выступил в поддержку Джорджа Буша.
(Сегодня, когда я включаю «Новости» или «Вести» и вижу, что добрая половина авторов репортажей, журналисты или операторы, — люди с армянскими фамилиями, я понимаю, что пример зарубежных лоббистов весьма заразителен и для Эдуарда Сагалаева, одного из руководителей российского телевидения, «независимого» журналиста, вложившего в телерадиокомпанию, по сведению газеты «День» свои «личные» 17 миллионов, и для главного редактора «Вестей» г-на Минасяна, дельца менее известного, чем г-н Сагалаев).
Но вернемся в конец 1987 года. На съезде республиканской партии в Нью-Орлеане делегаты от армянской общины настояли на включении в программу партии пункта о «поддержке тех народов Советского Союза, которые добиваются права на самоопределение».
Что же касается армянского лобби на вершинах власти в СССР, то тут Абел Аганбегян просчитаться не мог, он знал всех поименно: от помощников Генсека Шахназарова и Брутенца до приближенных к новому Премьеру Рыжкову Ситаряна и Хачатурова.
Впрочем, рассчитывать на открытую политическую активность высокопоставленной партгосчеляди и даже армян-деятелей культуры, тогда не приходилось. Важно, что ни один из них против объявленного конституционного произвола не выступит.
Наиболее откровенным мне показалось высказывание народного артиста СССР, ленинградца Рубена Агамирзяна:
«Конечно, я как армянин хочу, чтобы Нагорный Карабах отошел к Армении, — я бы считал это справедливым. С другой стороны, я понимаю, что такая акция может вызвать цепную реакцию непредсказуемого характера».
Но ведь и весь расчет-то авторов карабахского сюжета был связан именно с цепной реакцией вполне предсказуемого характера: вспомним прогноз Збигнева Бжезинского.
Если бы академик Аганбегян, подобно режиссеру Агамирзяну, начал свое выступление в Париже с того, что он как армянин хочет, чтобы Нагорный Карабах отошел к Армении, то его национальное достоинство могли спутать с национализмом. Поэтому придворный кремлевский экономист, главный советник Л. И. Брежнева по проблемам БАМа, оказался более изощренным режиссером, чем покойный Рубен Сергеевич Агамирзян. Знал ли Абел Аганбегян, первым бросивший спичку в националистический хворост, о карабахском движении в самой Армении? Сомневаться не приходится. Посланцы Еревана в течение всего 1987 года, посещая Карабах, организовывали собрания на предприятиях и в армянских селах, собирали подписи под резолюциями о переподчинении автономной области. Наивный национализм переплетался с идейным: о несовместимости пребывания на одной территории двух «чуждых» наций. Из местных библиотек изымались книги азербайджанских классиков, изданные на русском языке, вплоть до детских рассказов Джалила Мамедкулизаде, который с искренней симпатией писал о трудолюбии, деловитости армянского народа и даже ставил его в пример своим соплеменникам.
В идеологической артподготовке главное место занял путевой очерк Зория Балаяна «Очаг», ставший настольной книгой во многих армянских семьях. «Из всех прав человека я превыше всего ставлю право на расцвет нации, — вот кредо и лейтмотив публициста, взявшего многозначащий псевдоним — Гайк Карабахци. — И только тот есть настоящий гражданин и патриот, кто претворяет в жизнь это право. Всё остальное — это предательство. Это безнравственно…».
Считая себя и свой народ всегда правым, Зорий Балаян личной озлобленности придавал международный размах:
«Мы никогда не забываем тех наших соотечественников, которые были вырезаны варварами. И лично мне непонятно, как японцы могут сегодня, что называется, якшаться с американцами. Как вообще можно было после Хиросимы и Нагасаки принимать на японских островах американских летчиков…Сто сорок тысяч японцев перестали существовать за пятнадцать секунд. Еще сотни тысяч будут страдать потом. Тысячи и тысячи страдают и до сих пор. И вдруг одетые в летную форму американцы спокойно разгуливают по японским островам».
Нападать на американских летчиков из-за угла или подкладывать взрывчатку в американские консульства Гайк Карабахци японцам не предписывал, зато с теплотой отзывался о примере «молодых парней армянской национальности, которые поставили перед собой цель — убить турецкого дипломата».
Воспевая «исторический Арцах», автор попирал этику межнациональных отношений, называя азербайджанцев «пришельцами», «тюркскими кочевниками», из-за которых: «как тесно нам. Между районными центрами проходит не дорога, а один город. Тесно нам, как никому и нигде в мире».
От этих песнопений о тесноте на исторической родине персонажам описываемого сюжета необходимо было, подхлестывая национальные чувства, перейти к деспотии толпы.
Примерно за месяц до отлета Аганбегяна в Париж, в октябре 1987 года, в ереванском сквере имени Пушкина прошел первый митинг комитета «Карабах». Его лидеры, Игорь Мурадян и Левон Тер-Петросян, собрали тогда не более 250 человек. Но уже прозвучал боевой гимн «И ведь сегодня Карабаху живые идолы нужны» с весьма воинственной концовкой: «Сумеем презреть и смерть, и страх тюрьмы, чтобы спасти наш Карабах».
Поэтесса Сильва Капутикян справедливо назвала это движение «детищем перестройки, социальной активности масс».
