Рита (ласково гладя Родольфо по голове). А пока что он должен браться за любую временную работу, чтобы не протянуть ноги.

Родольфо. По выходным дням меня берут дополнительным официантом, я подменяю больных, иногда обслуживаю свадьбы... летом мою посуду в ресторане... Когда говорят о дикости и о законе, не зная причин...

Агостино. А что тут, собственно, знать?! Я тридцать семь лет проработал сторожем в театре «Аполлон». Пусть это был на­родный театр, но все равно театр... И разве его не снесли в один прекрасный день, чтобы построить на его месте гости­ницу? Я получил свою жалкую толику денег и оказался на улице. Чем я разжился за тридцать семь лет работы? Ба­рабанным револьвером, с которым я дежурил по ночам и который год назад продал на пьяцца Франчезе, да цилинд­ром, который оставил какой-то иллюзионист у себя в убор­ной. Учтите при этом две войны, инфляцию и подорожание жизни... не говоря о властях, которые не отвечают на пись­ма и заявления... Вы настоящий синьор, сразу видно, что вы не знакомы с нуждой и что господь был милостив к вам I благословил ваш дом... Будь я на вашем месте, я бы, услышав такую невеселую историю, сказал: «Неужели я желаю зла этим и без того несчастным людям? Будем считать, что я переплатил на какой-то покупке, тем более что сто тысяч лир меня не разорят и не сделают богаче. Деньги, которые лежат на столе,— ваши. Счастливо оставаться, я пошел».

А т т и л и о. Именно так я и хотел бы поступить, но, увы, не могу. Мое положение будет поотчаяннее вашего. Вот уже двадцать месяцев, как я овдовел. За тридцать лет, что мы прожили с женой, царствие ей небесное, она родила на свет семерых детей, да продлит господь их дни, и сделала двена­дцать абортов, а от этого здоровее не станешь, и вот она умерла под ножом хирурга на пятом месяце беременности от преждевременных родов.

Б е т т и н а. Бедная женщина!

А т т и л и о. После года строгого траура я носил траур еще шесть месяцев, соблюдая все правила, отказывая себе решительно во всем, воздерживаясь от того, от чего обязан воздержи­ваться мужчина, потерявший жену. Только два месяца на­зад я позвал портного и обновил гардероб, поскольку я имел уже право снять траур и ни в чем себе больше не отказы­вать. И вы хотите, чтобы я оставил деньги и ушел? Что такое сто тысяч лир по сравнению с моей жизнью? Да будет вам известно, что у меня есть врач, который каждый день проверяет мое здоровье и от которого я постоянно слышу, что отправлюсь на тот свет, если не вернусь к нор­мальному образу жизни. У меня никогда не было женщин, кроме моей жены, и смею вас заверить, что после покой­ницы это (показывая на Риту) единственная женщина, ко­торая мне по-настоящему нравится и которую я хочу.

Родольфо ^зрываясъ). Слушайте, вы, к чему вы клоните?!

А т т и л и о. Вы знаете, к чему я клоню. И ваша жена знает, она поймала меня на удочку с балкона, а передо мной сговари­валась о цене с другим господином.

Родольфо. Мы же признались вам, что это был трюк, уловка.

Б е т т и н а. Мы вам все объяснили.

А т х и л и о. Но ведь она разделась! А вам лучше знать, что пред­ставляет собой ваша жена в раздетом виде. Неужели из-за ваших идиотских трюков я должен заработать кровоизлия­ние в мозг? У меня семь сыновей, столько же невесток в двенадцать внуков! Когда вся семья собирается вместе, для каждой из этих двадцати шести душ видеть меня праздник. Моя жизнь в ваших руках: не губите меня. К ста тысячам лир я прибавлю еще двести тысяч, и вы остаетесь в этой квартире, а я — на этом свете, к радости моей родни.

Агостино. Триста тысяч лир... (Вопросительно смотрит на Беттину.)

Беттина (недоверчиво). Триста тысяч... (Потрясенная, смот­рит на Агостино.)

А т т и л и о. Сто тысяч наличными и чек на двести тысяч. Чтобы не было никаких сомнений, я его подписываю и кладу на стол, а кто-нибудь из вас идет в банк и получает по нему деньги: чек на предъявителя. (Вынимает из бумажника чек, подписывает и кладет поверх лежащих на столе денег.)

Воцаряется растерянное молчание. Агостино и Беттина смот­ рят как зав ор о же нные на стол. Рита, кусая в кровь тыль­ ную сторону ладони левой руки, устре м ляет взгляд на му­ жа, пытаясь предугадать его реакцию.

Родольфо (правильно оценив значение »того молчания, в осо­бенности молчания Агостино и Беттины, ледяным тоном, скривив губы, обращается к ним). Ну? Дон Агостино... Дон­на Беттина... Что вы на это скажете?

Агостино (не сводя глаз с денег). А что мы можем сказать?..

Беттина (отряхивая легкими движениями платье — сначала на груди, потом рукав). Это дело тонкое... Тут, конечно... не нам, а вам.»

Родольфо (подпрыгивает как ужаленный и в истерике начи­нает метаться по комнате). О-о-о! Да вы что, рехнулись? Ка­кого решения вы от меня дожидаетесь? Что я должен сде­лать? Ваять собственную жену и уложить в постель с этомноя

типом? Гады! Сволочи! Будьте вы прокляты! И дин Агостн* во хорош: молчит! Донна Беттнна — молчит! Еще бы! Ведь дон Агостино убежден, что пятнадцать ничтожная цифра, а донна Беттина отлично знает, что можно начать с одного и спокойно дойти до восьмидесяти с лишним... Все только и ждут, чтобы этот осел наставил мне рога. Кто, по-вашему, должен вышвырнуть его за дверь? Если его не выставите вы, это сделаю я, но для начала я проломлю ему череп!

Со стороны балкона в комнату заглядывают несколько жителей п е реулка и человека два прохожих; пред' варителъно кто-то из них тол к нул балконные двери, и они приоткрылись.

Женщина. Донна Бетти, что случилось?

Мужчина. Дон Агостй?..

Беттина. Ничего-ничего... Ровным счетом ничего. Агостй, за­крой балкон.

Родольфо. Как бы не так! Наоборот, откройте настежь. И вход­ную дверь тоже. Пусть все знают, что происходит в этом доме. (Подбегает к входной двери и распахивает ее,) Так будет лучше: вход свободный! Подобные вещи не решаются при закрытых дверях. Этак недолго опорочить порядочную женщину и возвести напраслину на мужа: кто-то чего-то недослышит, а ты доказывай потом, что ты не верблюд. (Под -пяв голову к балкону) Подходите ближе, не стесняйтесь! Полюбуйтесь на этого старого сумасшедшего, который хочет переспать с моей женой.

Аттилио. К вашему сведению, я вошел сюда не через балкон; к тому же меня пригласила в дом ваша жена, заранее об­говорив со мной цену за вход. Вам угодно посвятить всех в ваши личные дела? Тем хуже для вас, мне же от этого ни холодно ни жарко.

Несколько человек — соседей по дому — собралось н& площадке перед входной дверью; одновременно прибави­лось народу перед балконом.

Аттилио. Из того, что вы говорили, вы правы в одном. Вы сказали: «Полюбуйтесь на этого старого сумасшедшего». Так оно и есть: я сошел с ума. Я сумасшедший! Я сошел с ума!

Толпа перед балконом и перед входной дверью. Развязно смеются и выкр и кивают: «Старый сумасшедший!..», «Старый сумасшедший!»

Товар полюбится — ум расступится. Только что я предлагал триста тысяч лир; если этого мало, я готов предложить пол­миллиона.

Смех перед балконом и в дверях смолкает. Небольшая толпа голодранцев ошеломлена суммой, столь несоразмерной с тем, за что она предназнач а ется в уплату. Молчание длит­ся недолго; неожиданным свидетелям пр и шлись по вкусу дерзость старика и решительный тон, каким он бросал свой вызов, и в воцарившейся тишине проносится ропот, пере­ходящий из уст в уста, от двери к балкону: «Полмиллио­ на... полмиллиона... полмилли о на...» Этот ропот, звучащий все громче, зажигает воображение возбу ж денной толпы и склоняет ее на сторону того, кто отныне выглядит в ее гла­ зах подлинным героем этой щекотливой истории. Неожи­ данно люди н а чинают аплодировать Аттилио. Аплодисмен­ ты обрываются так же н е ожиданно, как нач ались; сн ова то­ мительная тишина: все смотрят на Р о дольфо. После непро­должительной паузы кто-то из людей, столпившихся перед балконом, кричит хриплым голосом: «Пусть сначала запла­тит!» Затем другой голос, б о лее звонкий и молодой: «День­ги на бочку!» Потом голоса сливаются с гол о сами людей, стоящих в дверях; смысл выкриков примерно один и тот же. Н а конец эту многоголосицу заглушает женский голос! «Что сказано, то сказ а но. Уговор дороже денег»»