– А это значит…

– А это значит, что не пройдет и двадцати лет, как их «Крыша Мира» обрушится им на голову.

– Значит… снова война?

– Война? Вздор! На сей раз они не станут грабить и насиловать. Они просто выйдут и пойдут.

– Куда?

– Куда-нибудь. Не важно куда. И ничего живого на их пути не останется. У них нет выбора.

– У нас тоже.

– У нас есть. Мы можем пропустить их… или уничтожить.

– Погоди. Давай подумаем, что бы мы сделали на их месте.

– Ну… я выслал бы лазутчиков все разузнать, а тогда уж…

Уверенным безмятежным жестом он коснулся своего непривычно голого подбородка. Непристойно голого. Легкая дрожь омерзения не встряхнула его пальцы. Он не смел позволить себе этого. Он привыкнет, привыкнет… уже привык. Ведь он бреется очень давно. Всегда, с того самого момента, когда первый юношеский пушок тронул его щеки и подбородок. Коротышка с бородой – это слишком смешно, а ему и без того хватило насмешек. Так что он никогда не носил бороду. Никогда.

Это первая ложь, сказал он себе. Первая, но не последняя, потому что он теперь карлик, коротышка, несчастный безбородый урод. И так было всегда. Всегда. Он не смеет помнить ничего другого. Ничего другого не было.

До сего дня он не солгал ни разу. Когда-то все случается впервые.

Мои руки не должны дрожать, напомнил он себе.

Руки не дрожали.

Это первая ложь… первая…

Он знал, что ему предстоит лгать еще долго. Очень долго. Жить ложью, одеваться в ложь, спать на лжи, питаться ложью, дышать ею, захлебываться, корчиться в агонии, каждодневно корчиться в агонии, ибо беспросветно лгать невыносимо. Но он будет лгать, лгать и еще раз лгать. Потому что другого пути нет. Потому что есть только этот.

Он еще раз коснулся подбородка, привыкая к ощущению.

Многие люди всю жизнь бреют бороды. И усы. И волосы. И вообще все, до чего могут дотянуться. Эти психи бреют все. Правда, так поступают не все люди, а только некоторые. Хорошо, что они есть, эти некоторые. Благодаря им его ложь вполне осуществима. Хорошо, что их не так уж много. В мире поголовно бритых он бы свихнулся.

Он окинул прощальным взором каменную тайнопись родного мира. Спокойно и отрешенно, как смотрят умирающие. Но он не умирал. Он уходил наверх. К людям. Он, Шварцштайн Винтерхальтер, короче именуемый просто Шарц, единственный гном, сбривший бороду. Лазутчик. Шпион. Лжец.

– Пойдем, безбородый безумец, – раздался над его ухом тихий голос Наставника. – Я покажу тебе Тайную Дверь. О ней известно немногим, и ты не скоро узнал бы эту тайну, быть может, я и вовсе не доверил бы ее тебе… – голос Наставника пресекся. – …если б не то, что ты, может статься, последняя наша надежда… последняя надежда всего народа гномов, – окрепнувшим голосом закончил наставник.

– Безбородый безумец… – пробормотал разведчик. – Что ж… именно так я стану подписывать все свои донесения. И пусть мое безумие принесет нам удачу!

Вот и вторая ложь. Страшнее первой. Я ведь предаю тебя, Наставник. Знаешь?! Ты так старался воспитать из меня настоящего гнома. Учил. Заботился. Душу вкладывал. А я предаю тебя. Нагло, мерзко, грязно предаю тебя и твою «последнюю надежду». Ты смотришь на меня и видишь взлелеянного тобой героя? Ложь, Наставник. Я не герой, я – мразь. И я растопчу твою последнюю надежду, потому что глупо надеяться на реванш, глупо мечтать о прорыве. Но ты никогда не поймешь этого, несчастный наивный старик, так же как никогда не расстанешься добровольно ни с единым волосом своей бороды. Я впервые увидел, как ты плачешь, когда брил свою. Ты счел это подвигом. Это не было подвигом, Наставник, просто выхода другого не было. Знаешь, если бы все гномы были похожи на тебя, нам не пришлось бы бояться людей. Потому что твоя ненависть к людям благородна. Потому что как истинный воин ты обратил бы к врагу ярость, а не мерзость. И ты бы сражался с равными. Только с равными. Благородные враги – величайшая ценность. Они дороже всего золота и самоцветов мира. Будь все гномы похожи на тебя, люди запомнили бы нас как великих воинов, а не как палачей и мерзавцев, измывающихся над слабыми и сдающихся сильным. Я люблю тебя. Наставник. Прости, я никогда не скажу этого вслух. Вместо этого я предам тебя. Это лучшее, что я могу подарить тебе и другим гномам. Я бы хотел, чтоб все вышло иначе, но у меня просто нет выхода. Прости…

Когда-то ты сказал мне:

– Гномы побеждают любой ценой. В конце концов, это происходит.

И ты ждал этого своего «в конце концов», ждал неистово, истошно. А потом время закончилось, и у тебя не осталось ничего, кроме твоей «последней надежды». Меня. Меня, посланного разведать наилучшие кратчайшие пути для отчаянного самоубийственного марша под копыта человечьих коней. Ты веришь, что этот рейд увенчается успехом? Что ж, верь. Каждый должен во что-нибудь верить. Но я из твоего наставления запомнил другое – «любой ценой», сказал ты. Любой. И я запомнил. А потом думал. Долго думал. Ты очень хорошо научил меня этому, недаром ты – лучший наставник. И я понял то, чего не понял ты сам. В твоих словах был ответ на так мучивший тебя вопрос «что же теперь делать?». Гномы побеждают любой ценой. Любой. И если цена победы – поражение, они платят ее и живут дальше. И побеждают. «В конце концов это происходит». Поэтому я предам тебя, Наставник. Предам, потому что наша нынешняя победа – в поражении. В добровольной сдаче на любых условиях. Потому что только поражение сохранит нас для грядущих побед. Мы слишком плохо знаем людей. Для того чтоб их победить, нужно пожить рядом с ними. Подышать воздухом их мира.

Ты посылаешь меня за войной – я принесу мир. Клянусь.

Мягкая полутьма узкого хода сменилась яркими огнями дворцовой галереи.

«Ото! – подумал разведчик. – Резиденция самого Якша!»

Дальше – больше. Похоже, они направлялись в личные покои Подгорного Владыки.

«Вот слышал же, что наставник вхож к Владыке, а не верил! С другой стороны, и дело-то ведь какое! Владыке тоже небось выжить охота».

Вокруг было удивительно пусто. Словно и не дворец.

«Кто-то об этом позаботился».

Еще несколько лестниц, поворотов и переходов, и «позаботившийся» уже открывал им дверь. Разведчик оторопел. Это был сам Якш.

– Входите живей! – буркнул он. – Не торчите на пороге. Не ровен час, увидит кто.

Разведчик шмыгнул внутрь. Его наставник тяжело шагнул следом, и Якш запер дверь своим перстнем. Щелкнули хитроумные механизмы, дверь слилась со стеной, исчезла, теперь никто, кроме самого Якша, не сможет ни отыскать ни отпереть ее.

«Какие мастера работали!» – мимоходом восхитился разведчик.

– Говорят, ты принесешь нам удачу, Последняя Надежда Гномов? – спросил Владыка, его глаза смеялись яростным смехом воина, а руки играли ритуальным молотом – золотой игрушкой чуть больше ладони, символом власти Подгорного Владыки.

– Меня зовут Безбородый Безумец, о Владыка Всех Гномов! – ответил разведчик, склоняясь до самого пола.

– Вот как? Что ж, я запомню, – промолвил Якш, и вскинул руку с золотым молотом, на миг прижав его к сердцу, в древнем ритуальном салюте воина, уходящего на смертную битву.

«Ты тоже жаждешь реванша, – подумал разведчик. – Ну конечно, жаждешь. Как может быть иначе? Значит, и тебя я обману. Предам. Ты хочешь войны, а я накормлю тебя миром. Прости, Владыка, если это отравит тебя!»

Еще одна ложь, думал он. Всего лишь еще одна. Привыкай, Шарц, тебе это понадобится…

А Владыка, скосив глаза на Наставника, дождавшись, когда тот на миг отвернулся, вдруг быстро перевернул золотой молот рукоятью вверх. Разведчик задохнулся от изумления. Перевернутый молот, прижатый к сердцу… это же…

«Якш все знает!»

«Он не может этого знать!»

Подгорный Владыка вновь мельком глянул на Наставника и вернул свой молот в прежнее положение. Подмигнул.

Молот, перевернутый рукоятью вверх… боевой молот, перевернутый рукоятью вверх, – предложение мира!