– Но ведь нехорошо… перед найгерис срамиться! – выдавил орк-виолон.

Поня-а-атно.

– Вот именно что перед найгерис! – взвыл Раммерт. – Вот именно что срамиться! Вы что с собой сделали, уроды? Вы что с музыкой своей сделали? Вы же ее замучили! Насмерть! Душу вынули – что из нее, что из себя! Позор какой… боги милосердные! Да ведь ни звука живого… слышите, вы?.. ни звука! А зализано-то как, а заглажено, а зачесано – волосок к волоску, точь-в-точь у покойника! И такое чтобы при найгерис… Ты что с голосом своим сделал? – внезапно налетел он на баритона.

Баритон растерянно лупал глазами, не в силах выдавить хоть словечко.

– Яйца сырые пил? – ядовито поинтересовался Раммерт. – Отвар щекотунчиков? Горлодеркой мазался? Говори живо – что?

– Й-йа-а-айца… – застенчиво признался баритон.

– Баран безмозглый! – выплюнул в избытке чувств Раммерт.

– Но у меня же голос вчера… с трещиной… – умоляюще простонал баритон.

– Тебе довольно было всего-навсего отдохнуть! – заорал выведенный из себя полуэльф. – И только! Выспаться! А даже если бы и не помогло… уж лучше с трещиной голос, чем яйцами обмазанный!

Невероятно. Немыслимо. Даже зеленые новички перед первым в своей жизни ответственным выступлением, и те не смогли бы заиграть себя до такого состояния. Это ж еще как и умудриться надо! Перед найгерис они, видите ли, позориться не хотели… а что это теперь такое, как не самое что ни на есть позорное позорище?

– Послушай, – сухо произнес Раммерт, обратясь к мастер-виолону, – а что, если я тебе перед игрой гвоздей в сапоги насыплю?

– З-зачем? – булькнул громадный орк, перепуганный не на шутку.

С этого полуэльфа бешеного станется ведь и вправду насыпать… с него еще и не такое станется. Хоть и хранил Раммерт свое прошлое за семью замками, а весь Шайл знал, отчего великому и неповторимому Раммерту пришлось променять подмостки империи на маленький и, что греха таить, по имперским меркам захолустный Шайл. Все дело в том, что во время репетиции сочиненной Раммертом кантилены солирующее меццо заявила, что ноты выше верхнего си-бемоль голосу неподвластны, и брать такое она даже и пытаться не будет. Спорить с ней и уж тем более убеждать Раммерт не стал. Он просто-напросто в соответствующем месте кантилены опустил ей в вырез платья живую мышь – во время выступления, само собой. Визг, изданный примой, звучал не просто выше, а значительно выше, чем верхнее си-бемоль. Не будь она любовницей племянника первого министра, может, для Раммерта все бы и обошлось, а так… гениальный и склочный полуэльф едва успел подхватить сундук с нотами прежде, чем покинуть империю – к вящей удаче Шайла и неизменным страданиям его лучших музыкантов.

Так что гвозди – это ерунда, уважаемые.

– За-а-ачем? – повторил виолон, и его крохотные глазки с перепугу сделались почти нормального размера.

– Тогда в твоей музыке появится хоть одно живое, настоящее чувство, – холодно отпарировал Раммерт, – пусть даже это будет страдание.

– Страдание не годится, – рассудительно заметил толстый эльф, украдкой почесывая за ухом своей пикколо, что он делал только в минуты наисильнейшего душевного волнения. – Оказия ведь радостная. Так что гвозди нам ничем не помогут… а то я бы на них первый сел.

– А что поможет? – злобно поинтересовался Раммерт. – Что?!

Ответом ему было траурное молчание… и тут из полуоткрытого окна, выходящего на задний двор, послышался плеск воды, стук копыт лениво переступающей лошади, и гибкий свежий баритон задорно грянул грубую простонародную песенку.

Первым расхохотался изысканный флейтист-полукровка. Толстый пикколо улыбнулся во всю ширь до самых ушей, отчего они так и прянули вперед – в точности как у Раммерта. Первый барабан пристукнул в азарте кулаком прямо по цимбалам соседа справа. А молодой веселый голос за окном продолжал, четко выпевая каждое слово, знакомить рассветную рань с прихотливым устройством соседской лошади:

Будто и не было никогда на лицах музыкантов тоскливой обреченности, предвещающей небывалый в их жизни провал! Раммерт так и ринулся опрометью к окну, отпихнув неповоротливого орка, едва успевшего громадной лапищей прикрыть свой любимый виолон. Да, песня дурацкая – кто же спорит! – да, она даже грубая и для утонченного вкуса никак не предназначена… но флейтист-лошадник хохочет, но уши у пикколо так и помавают в такт, но баритон сияет, словно на него королевская награда свалилась… кем бы ни был этот парень за окном – он сумел взять за живое профессиональных музыкантов! За живое – слышите, вы?

Раммерт высунулся в окно по пояс. Снаружи молодой конюх в рубашке с засученными рукавами и в закатанных до колен штанах чистил огромную серую мархасскую кобылу, увлеченно выводя припев к вящей потехе стражников:

– Эй, стража! – заорал Раммерт. – Хватайте парня и тащите его сюда! Он нам нужен! Живо!

– Но… ваша милость… – оторопел конюх. – Но я же не могу… у меня же лошадь…

– С лошадью тащите! – взревел неистовый полуэльф. – Чтобы сей момент здесь был!

Норов Раммерта был известен не только музыкантам. Конюха притащили хоть и не сей момент, но в сразу же за ним следующий, причем действительно с лошадью.

– Пой! – мрачно велел Раммерт.

Конюх до того растерялся, что не заставил просить себя дважды. Он честно допел песню до конца, проинформировав всех присутствующих насчет не менее странных привычек мерина городского судьи и жеребца начальника стражи, после чего затянул следующую – о превосходстве лета над зимой, а прачки Ридо над всеми прочими женщинами.

– Довольно, – оборвал его Раммерт прежде, чем куплет обрисует во всех подробностях, что именно открывается взору прохожего во время стирки.

Конюх покорно замолк.

– Что скажете? – сурово спросил Раммерт, обратясь к музыкантам.

– О да! – выдохнул орк-виолон, смахивая набежавшие от смеха громадные слезы, под которыми его крохотные глазки скрылись почти полностью.

Все прочие кивнули одновременно, будто по уговору.

К чести конюха, раза примерно этак с третьего он не только уяснил, что от него требуется, но даже и сумел в это поверить.

– Да нет… ну я – что… – смущенно повторял он снова и снова. – А вот у нас в «Перевернутой кружке» лютнист один есть, вот он – да… вот он ка-а-ак вжарит!

– Сюда его! – рявкнул Раммерт, грозно надвигаясь на обомлевшую стражу. – Тащите!

– Да он не привык… – бормотнул конюх. – Он ведь в кабаке…

– С кабаком тащите!

Когда лютнист был отыскан, изловлен, доставлен и разбужен, Раммерт говорил с ним лично – впрочем, весьма недолго. Лютнист сурово поджал губы и кивнул.

– Начали! – сорванным голосом возгласил Раммерт.

– Погоди! – запротестовал толстый эльф, размахивая в азарте своей пикколо. – Изверг. Сыграться дай по первости, а тогда уже и начинай!

– Полчаса, – милостиво уступил Раммерт. – И ни минутой больше.

А в следующее благословенное мгновение Раммерт уже стоял у окна, поглаживая холку всеми позабытой мархасской лошади, и вслушивался в окружающий его хаос – совсем не такой, как вчера… совсем не такой.

– …ты! Ты мне ноты свои в харю не тычь! На черта мне твои закорюки? Ты мне сыграй…

– …что значит – других не знаешь? Ну вот эту хотя бы – «Любовь моя, мой вечный свет» – ее же все знают… да, вот ее и пой…

– …ты мне аппликатуру покажешь или нет, чудовище?!