Итак, Ю-ван всяческими способами хотел заставить Бао Сы засмеяться, но всегда терпел неудачу. Впоследствии он придумал способ, который показался ему очень мудрым, а на самом деле был очень недальновидным.
Он приказал зажечь на сторожевой башне сигнальный огонь и громко бить в барабаны. Тогда и на всех других таких башнях зажгли огни и забили в барабаны. Настоящее название сторожевой башни - башня сигналов о бедствии. Если сигнальный огонь о бедствии зажигали днём, то огонь называли также «волчий дым», так как для разжигания его брали волчий помёт. По преданию, дым даже на ветру поднимался прямо вверх и его можно было видеть на очень большом расстоянии. Вечером зажигали обычный сигнальный огонь: на башне устанавливали журавль, на журавль вешали железную клетку, а в клетку клали хворост. Когда хворост зажигали, получался факел высотой до облаков. От столицы и до самых границ - всюду на главных дорогах строили такие сигнальные башни, и на каждой башне сидел наблюдатель. Если на границе становилось неспокойно, то известие об этом передавалось в столицу, а если в столице возникали беспорядки, то об этом сообщалось на окраины. Эту систему передачи сигналов государственной важности преступный Ю-ван превратил в забаву.
Когда загорелся сигнал бедствия, князья, увидев огонь, быстро собрали свои отряды и, хотя они и не знали, что случилось в столице, выступили изо всех областей на помощь правителю. Когда же они прибыли в столицу, то выяснилось, что там ничего не случилось. Это было похоже на то, как будто маленький мальчик расшевелил муравейник, отнял у муравьёв пищу, которую они тащили к себе, и заставил их повсюду искать её. И вот они, толкаясь, сбиваются в кучу, а потом, недовольные и разочарованные, начинают разбегаться в разные стороны. Увидев всё это, Бао Сы, которую Ю-ван, чтобы развеселить её, взял с собой на сторожевую башню, громко расхохоталась. Представьте только себе, как на перекрёстках больших дорог смешались лошади и люди, знамёна перепутались, колеса повозок зацепились друг за друга, военачальники возмущались, командиры громко кричали, солдаты галдели и злились! В одном направлении сошлось несколько отрядов и получился затор, возникли недоразумения и столкновения. Неразбериха была такая, что люди и лошади смешались и не могли разойтись. И в то же самое время верхом на лошадях прибыли разведчики из пограничных отрядов. Они построили в лесу площадки на деревьях, спрятались и высматривали оттуда врага. Это действительно было очень смешно, поэтому-то Бао Сы и расхохоталась. Глупый правитель, увидев очаровательную, несравненную улыбку красавицы, обрадовался тому, что нашёл способ развлекать её и себя. И потом каждый раз, когда он хотел заставить Бао Сы засмеяться, он приказывал зажечь огонь на сигнальной башне. Однако с каждым разом одураченных князей приходило всё меньше и меньше, и смех Бао Сы с каждым разом тоже становился менее весёлым. В конце концов наступил такой день, когда человека, устроившего эту глупую комедию, постигло жестокое наказание.
Шэнь-хоу, дядя бывшей жены императора Ю-вана, был очень влиятельным князем. Его чрезвычайно разгневало то, что Ю-ван без всякой причины выгнал жену и неоднократно замышлял убийство наследника И-цзю. Когда Ю-ван назначил негодяя Го Ши-фу канцлером, возникло всеобщее недовольство. Шэнь-хоу воспользовался этим и объединил племена западных и, цзэн и собачьих жунов и выступил в поход против Ю-вана. Ю-ван затрепетал от ужаса и поспешно приказал зажечь сигнальные огни, чтобы вызвать подкрепление. Но ни один воин не пришёл на помощь. Ю-ван, бежавший вместе с Бао Сы на восток, был убит у подножия горы Лишань (в современной провинции Шэньси, на юго-востоке уезда Линьтун), а Бао Сы была захвачена в плен племенем собачьих жунов и отправлена на запад. Остальные князья вместе с Шэнь-хоу поддержали наследника И-цзю и провозгласили его сыном неба. Его назвали Пин-ван. Чтобы избежать беспокойств со стороны племени собачьих жунов, которое с каждым днём становилось всё могущественнее, Пин-ван перенёс столицу из города Хаоцзин на восток, в Лои. С того времени государство Чжоу пришло в ещё больший упадок. Название ещё существовало, но в действительности династия уже погибла. Позже, с эпохи Вёсен и Осеней, начинается период сравнительно подробных исторических записей. Эпохе мифов и преданий приходит конец.
Таблица китайских мер
Жэнь - мера длины, равная около 2,5 м.
My - мера площади, равная 1/16 га (в древности, до III века н.э., ок. 225 м2)
Ли - мера длины, примерно 0,5 км (в древности ок. 400 м)
Фынь - мера длины и площади, равная 0,1 цуня, 0,01 чи, 0,1 му.
Цзинь - мера веса, около 0,5 кг (в древности 228-258 г).
Цинь - мера площади, около 6 га.
Цунь - мера длины, равная 3,2 см (в древности 2,4-2,7 см).
Чжан - мера длины, в современном исчислении 3,2 м (в древности 1,9-3,4 м).
Чи - мера длины, равная 32 см (в древности 24-27 см).
Шэн - мера объёма, равная 1,04 л (в древности 0,19-0,34 л).
Изучение китайской мифологии и книга профессора Юань Кэ
Фантазия древних китайцев населила неведомые земли длинноухими и крылатыми существами, людьми с дырявой грудью или тремя лицами.
В китайских мифах нет прекрасной пластичности и стройности греческих богов и героев, они поражают наше воображение скорее смелостью и неожиданностью фантазии. Хунь-тунь - Хаос - бесформенная, но живая масса, в которой её друзья пытаются просверлить отверстия, чтобы дать приятелю возможность видеть и слышать, как люди. Шижоу - зрячая плоть - не менее удивительное существо, похожее на печень зверя, но обладающее зрением. К сожалению, древние китайские мифы очень рано стали забываться и исчезать из народной памяти. Они сохранились лишь в многочисленных отдельных фрагментах, как осколки древней вазы, сложить и склеить которые дело опытного археолога и реставратора. Таким реставратором и выступил автор книги Юань Кэ.
Исследователи выдвигают различные объяснения раннего забвения древнекитайских мифов. Видимо, одна из причин заключается в быстром переходе от мифолого-поэтического объяснения мира к рационалистическому, отвергавшему все непонятное и мистическое.
Мифологическое мышление в Греции и Риме питало творчество поэтов и скульпторов, мастеров чеканки и лепки. И в Китае мифология не могла не привлечь к себе внимания поэтов и художников. Однако уже первый известный нам поэт древнего Китая Цюй Юань (IV-III вв. до н.э.) создал стихи, полные сомнений в истинности мифологического объяснения мира. Он писал:
Бездонных рек разлив - потоп! -
Где Юй взял землю для запруд?
Тонули девять округов...
Как насыпь вырастил он тут?
Его последователь Сун Юй тоже не целиком верил в это объяснение мира. А начиная с ханьской эпохи (конец III в. до н.э.- III в, н.э.) поэты стали уже использовать древние мифы лишь в виде красивых метафор, символов, аллегорий или просто образов для сравнения. Иногда, правда, такое мифолого-поэтическое осмысление мира вдруг давало новую вспышку, находя себе воплощение в каком-либо стихе или поэме. Так, например, у Цао Чжи, поэта печальной судьбы, жившего в III в. н.э., среди многих его весьма реалистичных стихов вдруг появляется тонкая лирическая поэма «Фея реки Ло», полная тоски о призрачной встрече с хозяйкой реки, что «хризантемы осенней прекрасней».
Иное было в прозе, философской и художественной: Древние философы, главным образом IV-III вв. до н.э., часто обращались к общеизвестным тогда мифам, чтобы пояснить свои учения о том, как управлять государством и как должен вести себя человек; философы-даосы, последователи учения Лао-цзы, особенно Чжуан-цзы, Хуайнань-цзы, Ле-цзы, донесли до нас многие мифологические образы. На их сочинения часто ссылается автор книги. Конфуцианцы стремились подправить мифы, выхолостить из них всё необычное и дать им сухое рационалистическое толкование, доказывали нелепость мифов с точки зрения нового, рационального осмысления мира. Выступал против остатков мифологического мышления и наивный материалист Ван Чун (I в. н. э,),который в своих «Критических рассуждениях» писал так: «...говорят, что „И стрелял в десять солнц и поразил девять, а одно постоянно восходит"... Явная нелепость!.. Разве можно, стреляя в огонь, потушить его?» Едва ли он думал, что некоторые мифы сохранятся для потомков именно благодаря тому, что он упомянул их в своем критическом труде.
