Вероятно, волхв, как и в Киеве, пророчествовал о временах достаточно отдаленных, и князь своим вопросом хочет занизить его предсказания, хочет публично развенчать волхва. Он спрашивает не об отдаленном будущем, которое так нетрудно пророчествовать, и не удовлетворен слишком общим ответом. Глеб повторяет вопрос, ставит его более конкретно: «А знаешь ли, что будет с тобою сегодня?» Волхву деваться некуда, хорошо уже то, что можно попробовать переговорить князя, и он стоит на своем: «Чудеса великие сотворю». Все это — сцена. Площадь, полная народу, напряженная, затихшая.
XI век — информация идет только из уст в уста, и здесь не как на Белоозере, здесь не спор, а публичное выступление. Оба, наверное, выкрикивают свои слова, нужно, чтобы их слышали все. Волхв не знает, что этот ответ его — последний. Глеб добился нужной ему реплики. Наверное, была секундная пауза: князь убедился, что слова волхва услышаны и поняты. И тут он выхватил из-под плаща топор, свой решающий аргумент. «Разрубил волхва, и пал тот мертв». Мятеж кончился, не начавшись. «Люди разошлись»[20], — подводит итог дня Летописец теми же словами, которыми закончил рассказ о крещении киевлян…
Аргумент Глеба убедителен для языческого сознания. Волхвы берутся предсказывать, а не предвидят сиюминутных событий, не знают даже своей судьбы. Во всех трех случаях (вспомним гибель Олега от «конского лба») волхв, колдун не предвидит собственной гибели. Церковь настойчиво монополизирует определение «божьей воли». Но для утверждения христианства топор Глеба и понятная всем собравшимся его решимость устроить побоище — аргумент грозный, но неубедительный. Для укрепления христианства потребуются свои чудеса.
За чудесами дело не станет, вскоре Церковь даст их в изобилии, но пока круг замыкается: для веры в христианские чудеса нужны верующие христиане. Так определяется долговременная задача Церкви — постепенное внедрение культа святых, которые вытеснят прежних перунов и велесов, сольются с ними, покроют их схимой или нимбом святости. Нужно думать о новой обрядности и о многом другом. Этим Церковь в меру разумения и занимается. Не на годы — на века растянулось это «внедрение».
Пока же единственный случай организованного сопротивления именно крещению мы знаем со слов летописи в том же Новгороде.
Обратимся к двум летописным сводам: Новгородской и Никоновской летописям. В Новгородской летописи о крещении сообщается под 989 годом. «И прииде к Новугороду архиепископ Яким и требища разори, и Перуна посече, и повеле влещи в Волхов». Перуна, как в Киеве, волокли по грязи, колотили жезлами и сбросили в реку. Здесь, как и на Днепре, было указано следить, чтобы идол не прибился к берегу[21].
Поклонение языческому божеству. На заднем плане виден христианский монастырь. Гравюра из книги Шлейзинга «Религия московитов», 1695 г.
Летописи сохранили и прямое свидетельство сопротивления введению христианства. Относится оно к крещению Новгорода. Мы имеем в виду рассказ так называемой Иоакимовской летописи. Текст ее до нас не дошел, мы знаем его в изложении В.Н. Татищева, который этот текст имел и привел его в обширных выдержках в своей «Истории Российской».
Крестить новгородцев отправили из Киева Добрыню.
Новгородцы поклялись Добрыню в город не пустить. Разметали середину моста, с Софийской стороны поставили на нем два камнемета. «Со множеством камения поставиша на мосту, яко на сущие враги своя». Верховный жрец языческий Богомил, которого новгородцы за красноречие прозвали Соловьем, собирает толпы, проповедует, запрещает покоряться Добрыне. Тысяцкий Угоняй вопил: «Лучше нам померети, нежели боги наши дата на поругание». Словом, бунт, причем участники — и массы, и верхи Новгорода.
«Мы же на Торговой стороне ходили по торжищам и улицам, уча людей, елико можахом». Так шло два дня, «можахом» насильно и с большим трудом. Все же окрестили — заставили — несколько сот человек. Народ же там, на Софийской стороне, за Волховом, не бездействует. Начинают громить богатых. Разорили дом Добрыни, убили его жену и еще кого-то из родственников. Разметали, разнесли по бревнышку церковь Преображения[22].
И тут рассвирепел Добрыня. Тысяцкий Путята с дружиной в 500 воинов ночью переправился через Волхов и устроил побоище. Поутру переправился на Софийскую сторону и Добрыня. Побоища, видно, не хотел — находчивый, нашел способ покорить новгородцев. Велел дружине сжигать дома. Они, конечно, бросились тушить — трудно ли дотла выжечь деревянный город?
Отметим эту деталь: язычники только «разметали» христианскую церковь. Сжечь, конечно, было проще, но боялись за город. Добрынюшку, добра молодца, этим не остановить… Добрыню здесь знали хорошо и без лишних слов понимали, что «добрый молодец» ни за чем не постоит, — просили мира. Добрыня унял дружину, начавшую разгром города, дальше все пошло по киевскому образцу. Скидывают в воду и жгут идолов.
Какой-то посадник Воробей, красноречивый воспитанник Владимира, увещевает народ на торговой площади. На Волхове идет крещение. Еще одно отличие от Киева — крестят раздельно «мужи выше моста, а жены ниже моста».
И до сего дня — подводит итог новгородскому крещению летопись Акима Корсунянина — дразнят новгородцев: «Путята крестил мечом, а Добрыня — огнем».
Утверждая христианство и религиозные заслуги Владимира, русские писатели не могли не коснуться сопротивления христианству. Они, проповедники-идеологи, должны были ответить современникам почему же столь истинная религия не везде встречается с радостью, чаще просто покорность, а то и неприятие?
Уже в «Повести…», когда Владимир посылает по Киеву объявить свою волю о крещении, указано на прямую санкцию в случае отказа: «…будет мне враг». В Никоновской летописи жестче: «Не будет пощажен». В Иларионовом «Слове о Законе и Благодати» развернута мысль, аналогичная «Повести…»: «Всем быть христианами, малым и великим, рабам и свободным, юным и старым, боярам и простым, богатым и убогим. И не было ни одного противящегося благочестивому его повелению, а если кто и не с любовью, но со страхом принужденного крестится, потому что благоверие его с властью сопряжено». Слово Илариона — это официальная трактовка Русской церковью событий крещения.
Христианство, практически по всей Европе, внедряется насилием.
Вторая половина IX — начало XII века, — полтора, два и более долгих столетия, в которые практически завершается христианизация народов Европы.
Византия сумела нанести Болгарскому царству сокрушительный удар. В 1018 году христианская Болгария была разгромлена христианской Византией с жестокостью, вызывающей ужас и сейчас, спустя много веков. Престарелый Василий II успел войти в историю со страшным прозвищем Болгаробойца. В решающем сражении армия императора захватила в плен 28 тысяч воинов (называют и другое число). Василий, это свидетельствуют византийские авторы, распорядился отсчитать половину, эти 14 тысяч ослепили. Им вырвали оба глаза. Остальных тоже ослепили. На один глаз. И тогда император разделил пленных на пары: слепой получил поводыря — и отпустил их по домам.
С этого времени активизируется византийская церковная политика на Руси. В 1037 году при Ярославе Мудром Русская церковь хотя и сохраняет церковную автономию, но переходит в ведение константинопольского патриарха. Ее митрополиты надолго (кроме Иллариона) — греки. Русская церковь станет автокефальной только в 1448 году, а патриархат, пятый патриархат восточных церквей, будет провозглашен ею в 1589 году.
Становление феодального общества повсеместно сопровождалось принятием христианства — религиозной системы, адекватной новой общественной формации.
Новая вера будет принята массами, станет их верой. Но она окажется вовсе не тем христианством, которое несли на Русь византийские епископы. Народное христианство — православие сольется с древними верованиями, пропитается ими, станет тем двоеверием, по поводу которого, века спустя, будут сокрушенно вздыхать православные иерархи.
