Из кармана что-то торчало.

Что там еще, черт возьми?

Карточка, снятая «поляроидом».

Глянув на фотографию, София перестала понимать, чему верить.

На карточке была она сама, лет десяти, на пустынном берегу. Дует сильный ветер, и ее длинные светлые волосы летят почти параллельно земле. Из песка торчит ряд сломанных деревянных шестов, а на заднем плане виден приземистый маяк в красно-белую полоску. Силуэты чаек светятся на фоне серого неба.

Сильно забилось сердце. Фотография ничего не говорила Софии, место было ей совершенно незнакомо.

Она не спит, прислушиваясь к его шагам, и играет, что она – часы. Когда она лежит на животе – это шесть, на левом боку – девять, а когда на спине – это полночь. Поворачивается на правый бок – и вот уже три часа, снова на живот – шесть. На левый бок – девять, на спину – снова полночь. Если она сможет управлять часами, то он не поймет, сколько времени на самом деле, и оставит ее в покое.

Он тяжелый, его спина поросла волосом, он вспотел и воняет аммиаком – два часа возился с машиной, которая разбрасывает удобрения. Ругательства из сарая были слышны даже в ее комнате.

Костлявые бедра давят ей на живот. Она лежит, уставившись в потолок над его резко ходящими вверх-вниз плечами.

Потолок покрыт датским флагом: дьявольский крест, цвета – кроваво-красный и скелетно-белый.

Проще делать, как он хочет. Гладить его по спине, стонать ему в ухо. Тогда все сократится до устойчивых пяти минут.

Когда пружины старой кровати перестают скрипеть и он уходит, она поднимается и идет в туалет. Надо смыть вонь от удобрений.

Он механик из Хольстебро, и она зовет его Хряк из Хольстебро – по породе свиней, которую издавна разводят в этой местности. Обычно их забивают на мясо.

Его имя она записала в свой дневник вместе с другими, а первым в списке идет ее фермер-свиновод, которому она должна быть благодарна за крышу над головой.

Довольно хорошо образованный, юрист или вроде того. Когда не режет свиней на ферме – работает в Швеции. За глаза она зовет его Немчик.

Немчик гордится тем, что работает старыми, проверенными способами. Ютландскую свинью следует опалить, а не обваривать, чтобы удалить щетину.

Она откручивает кран и трет щеткой руки. Пальцы опухли из-за работы со свиньями. От щетины, застрявшей под ногтями, начинается воспаление, хоть надевай рабочие перчатки, хоть нет.

Она убивает их. Убивает электрическим током, выпускает им кровь, убирает после забоя, вычищает стоки в полу, выбрасывает отходы. Однажды он велел ей убить свинью с помощью специальной маски, и она едва не применила маску к нему самому. Только ради того, чтобы увидеть, как его глаза стекленеют, точно у забитой свиньи.

Отскребясь более или менее дочиста, она вытирается и возвращается к себе.

Я не выдержу, думает она. Надо выбираться отсюда.

Одеваясь, она слышит, как заводится старый автомобиль Хряка из Хольстебро. Она отводит занавеску и выглядывает в окно. Машина выезжает со двора. Немчик направляется в сарай, чтобы продолжить с удобрениями.

Она решает уйти на Грисетоудден и, наверное, по мосту Оддесунд.

Ветер проникает под одежду, и хотя на ней кофта и ветровка, она трясется от холода, не успев дойти до заднего двора.

Она идет дальше, к железнодорожным путям, и по насыпи выходит на мыс. То и дело ей попадаются остатки дотов и бетонных бункеров времен Второй мировой войны. Мыс сужается, вскоре она видит воду уже с обеих сторон, а рельсы сворачивают налево, на мост. Метров через двести – триста – маяк.

Спустившись на берег, она понимает, что она здесь совсем одна. Дойдя до приземистого маяка в красно-белую полоску, она ложится на траву и смотрит в прозрачно-синее небо. Вспоминает, как когда-то лежала вот так и услышала голоса в лесу.

Тогда тоже дул сильный ветер, а слышала она агуканье Мартина.

Почему он исчез?

Она думает, что кто-то утопил его. Он пропал возле мостков в ту минуту, когда там появилась Девочка-ворона.

Но воспоминания расплывчаты, в них зияет провал.

Она медленно катает травинку между пальцами, наблюдает, как крутящаяся метелка меняет цвет под лучами солнца. На верхушке стебля она видит каплю росы, под которой замер муравей. У муравья нет одной из задних лапок.

– О чем думаешь, муравьишка? – шепчет она и дует на метелку.

Ложится на бок, бережно кладет травинку на камень рядом с собой. Муравей ползет вниз по стеблю. Кажется, отсутствие лапки ему совершенно не мешает.

– Hvad laver du her?[6]

На ее лицо падает тень, откуда-то сверху раздается его голос. В вышине пролетает стайка птиц.

Она встает и вместе с ним спускается к доту. Все занимает десять минут, потому что он не слишком вынослив.

Он рассказывает ей о войне, о тех страданиях, которые претерпели датчане во время немецкой оккупации, о том, как насиловали и оскверняли женщин.

– Og alle liderlige tyskerpiger, – вздыхает он. – Ludere var hvad de var. Knalde ud fem tusinde svin[7].

Много раз он рассказывал ей о датчанках, которые по собственному желанию вступали в связь с немецкими солдатами, и она давным-давно поняла, что сам он – Немчик, tyskerpåg.

На обратном пути она на несколько шагов отстает от него и оттирает испачканную одежду. Свитер порвался, и она надеется, что они никого не встретят. Все тело ноет – он был жестче, чем обычно, к тому же земля оказалась каменистой.

Дания – это ад на земле, думает она.

В половине десятого у Хуртига зазвонил телефон. Звонил Иво Андрич из патологоанатомического отделения в Сольне.

– Приветствую! Ну, что скажешь? – Хуртиг чувствовал, что ему нравится роль начальника, хоть и временная.

– Я насчет Элисабет Карлссон. Этим случаем ты занимаешься?

– Пока Жанетт отсутствует, расследованием руковожу я. Что ты добыл?

Иво Андрич тяжело дышал в трубку.

– Значит, так. Во-первых, незадолго до смерти у нее был половой контакт.

– В смысле незадолго до того, как ее убили?

– Не все так просто. – Хуртиг услышал тяжкий вздох. – Гораздо запутаннее.

– Послушаем.

Хуртиг знал, что на Андрича можно положиться. По тому, насколько задумчиво высказывался судебный медик, он понял, что дело важное.

– Я уже сказал, что у нее был секс. Может, добровольный, может – нет. Пока не знаю…

– Но у нее одежда изорвана!

– Успокойся немного. Дай мне объяснить.

Хуртиг пожалел, что перебил Андрича. Мог бы уже усвоить, что Андрич выполняет свою работу очень тщательно, даже если выражается запутанно.

– Прости, – сказал он. – Продолжай, пожалуйста.

– Так о чем я говорил? А. У нее был секс с кем-то. Может быть – против воли. У нее красные отметины на ягодицах, как будто ее шлепали. Но я не могу с уверенностью сказать, что речь идет об изнасиловании. Людям иногда бог знает что приходит в голову. Но по царапинам на ее спине и ногах можно сказать, что все происходило не в доме. Мы обнаружили хвою и мелкие камешки. А теперь – нечто неправдоподобное. – Андрич замолчал.

– Что именно? Что ее убили?

– Нет, нет. Нечто другое, совершенно другое. Если не сказать – необычное. Редкостное.

– Редкостное?

– Да, именно. Ты знаком с электричеством?

– Не особенно, если честно.

Иво откашлялся.

– Но ты, может быть, знаешь, что громоотвод направляет молнию в землю и распространяет заряд по докембрийской породе?

– По докембрийской породе? Так-так… – Хуртиг нетерпеливо побарабанил пальцами по краю стола.

– Прямой удар в землю опаснее. Домашний скот – например, коровы на пастбище, стоят на земле всеми четырьмя ногами, поэтому электрическое напряжение очень опасно для них.