– Est-ce qu’il faut parler avec quelqu’un d’autre? – спрашивал Джеймс. – Monsieur Roper peut-être?[26]

Байрон задумчиво качал головой, вроде бы соглашаясь с Джеймсом, хотя и не совсем понимал его намерения и надеялся на дополнительные разъяснения.

– В общем, это должен быть такой человек, который все поймет, – продолжал его друг. – Может быть, votre mère? Elle est très sympatique[27]. – Стоило Джеймсу заговорить о Дайане, как он сразу же пошел красными пятнами. – Она нас даже из-за той истории на пруду не ругала, а просто напоила горячим чаем с такими вкусными маленькими сэндвичами. И потом, она никогда не заставляет тебя подолгу сидеть снаружи, если ты, например, в грязи перепачкаешься.

Хотя насчет Дайаны Джеймс был абсолютно прав – она не кричала тогда, как Сеймур, и не поджимала губы, как Андреа, а уверяла всех, что падение Байрона в воду было чистой случайностью, – Байрон считал, что говорить ей о двух добавленных секундах все-таки не стоит.

– Как ты думаешь, человек может считаться виновным, если никто, даже он сам, не знает, что он совершил ошибку? – спросил он.

– А что, это тоже имеет какое-то отношение к двум дополнительным секундам?

Байрон сказал, что нет, это он просто так поинтересовался, и вытащил из кармана блейзера карточки из-под чая «Брук Бонд», чтобы сменить тему и несколько разрядить обстановку. У него теперь была уже вся серия «История авиации», даже самая первая карточка.

– Не понимаю, как кого-то могут счесть виновным, если никто об этом даже не знает, – сказал Джеймс, как зачарованный глядя на карточки. Он даже невольно потянулся к ним, но в руки не взял. – Ты можешь считаться виновным только в том случае, если совершил преступление сознательно. Например, кого-то убил.

Байрон сказал, что такая вещь, как убийство, ему и в голову не приходила. Он имел в виду просто несчастный случай.

– Какой, например, несчастный случай? Если кому-то руку на рабочем месте отрежет?

Иногда Байрону казалось, что Джеймс все-таки слишком много читает газет!

– Нет, – сказал он. – Когда человек нечаянно совершил то, чего делать вовсе не собирался.

– Я думаю, если ты извинишься за совершенную ошибку, – сказал Джеймс, – если покажешь, что действительно сожалеешь о случившемся, этого будет вполне достаточно. Я, например, именно так и поступаю.

– Ты же никогда ничего плохого или неправильного не делаешь, – напомнил ему Байрон.

– Я неправильно произношу звук [h], когда смущаюсь или очень устану[28]. А один раз я во что-то вляпался рядом со школой и нечаянно притащил это в машину на подошвах туфель, так что маме потом пришлось вытаскивать и мыть все коврики. Тогда я целый день в саду на стене просидел.

– Из-за того, что ботинки испачкал?

– Нет, просто она меня в дом не пускала. Когда она делает уборку, я всегда должен сидеть снаружи. Иногда мне кажется, что я ей вообще не нужен. – Сделав столь неожиданное признание, Джеймс надолго умолк, внимательно изучая собственные пальцы. Потом вдруг спросил: – А у тебя есть карточка с воздушным шаром братьев Монгольфье? Самая первая в серии и самая ценная?

Байрону, разумеется, это было прекрасно известно. Это была его самая любимая карточка. На ней был изображен голубой воздушный шар с золотыми фестонами. Такой карточки не было даже у Сэма Уоткинса. Но его друг выглядел сейчас таким маленьким, съежившимся и таким одиноким, что Байрон сунул ему в руки карточку с изображением воздушного шара и сказал, чтобы он оставил ее себе навсегда. А когда Джеймс стал возражать, говоря: «Нет-нет, ты не можешь ее отдать, ведь тогда у тебя уже не будет полной серии», – Байрон стал его щекотать, как бы говоря, мол, ничего страшного, если он даже этой карточки и лишится. Джеймс, который очень боялся щекотки, тут же согнулся пополам и даже взвизгнул от смеха, потому что Байрон выбирал самые уязвимые места – под мышками и под подбородком.

– Перестань, п-п-пожалуйста! – корчась, завывал Джеймс. – А то я заикой стану! – Когда Джеймс начинал смеяться, то сразу превращался в маленького ребенка.

В ту ночь Байрону опять не спалось. Точнее, сон приходил урывками, и тогда ему снилось такое, что он просыпался, насмерть перепуганный, запутавшись в мокрых от пота простынях. Утром, посмотревшись в зеркало в ванной, он с изумлением увидел в нем отражение очень крупного и очень бледного мальчик с такими жуткими «фонарями» под глазами, словно кто-то заехал ему кулаком сразу в оба глаза.

Мать, увидев его, просто в ужас пришла и, разумеется, сразу же велела ему остаться дома. Байрон стал было возражать, сказав, что у него сегодня важная контрольная, имеющая отношение к грядущим экзаменам на стипендию, но мать с улыбкой возразила, что один пропущенный день никакого значения для получения стипендии иметь не может. И прибавила, что тогда она с полным правом может не ходить «на этот дурацкий кофейный утренник».

Последнее заявление Дайаны встревожило Байрона. Если она нарушит традицию, другие матери могут что-то заподозрить. Он согласился пропустить один день, но про себя решил сделать так, чтобы мать непременно пошла пить кофе со всеми вместе.

– Я тоже хочу денек посидеть дома, – заныла Люси.

– Ты же совершенно здорова! – упрекнула ее мать.

– Байрон тоже ни капельки не болен, – возразила Люси. – У него даже сыпи никакой нет!

Раз в месяц матери одноклассников Байрона устраивали «кофейный утренник» в единственном крупном универмаге города. В городе, разумеется, были и другие кафе, но все они относились к заведениям нового типа и располагались в дальнем конце Хай-стрит, там подавали американские гамбургеры и молочные коктейли с разноцветными добавками. А в чайной комнате универмага, которая открывалась в одиннадцать, все было, как полагается: деревянные кресла с позолотой и синими вельветовыми подушками, официантки в аккуратных белых фартучках с кружевами, выпечку к чаю там подавали на тарелках с красивыми бумажными салфеточками, а к кофе приносили на выбор молоко и сливки, а также тоненькую мятную шоколадку в черной обертке.

В то утро на утренник собралось пятнадцать матерей.

– Какая все-таки здесь очаровательная атмосфера, – говорила Андреа Лоу, обмахиваясь меню. Ясные глаза Андреа были, казалось, вечно распахнуты от удивления, словно она то и дело видит перед собой некие, поражающие ее воображение, вещи. Диэдри Уоткинс, прибывшая на утренник последней, пристроилась на неудобном пуфике, который реквизировала из туалета, потому что все позолоченные кресла оказались заняты. Было жарко, и на лице Диэдри выступили капельки пота, так что ей приходилось время от времени промокать его салфеткой. – Не могу понять, почему мы не встречаемся здесь чаще в той же приятной компании? – продолжала Андреа. – Вы уверены, Диэдри, что вам достаточно удобно? Вы всех нас хорошо видите? Что это вы так низко устроились?

Диэдри ответила, что она устроилась просто замечательно, и попросила кого-нибудь передать ей сахар.

– Нет-нет, мне сахару не нужно! – воскликнула мать нового ученика. Ее муж имел какое-то отношение к организации распродаж, но не самое непосредственное. Она даже руки подняла, словно боялась поправиться, даже если просто прикоснется к сахарнице.

– А почему Байрон не в школе? Он болен? – спросила Андреа, кивнув в сторону Байрона, пристроившегося у дальнего конца стола.

– Нет, просто у него с утра голова разболелась, – сказала Дайана. – Ничего заразного. Никакой сыпи, даже железки не припухли.

– Ну и слава богу! – хором выдохнули матери. Да и кто, скажите, решился бы тащить в кафе ребенка с инфекционным заболеванием?

– Значит, ничего страшного? – спросила Андреа. – Надеюсь, это не последствия очередного несчастного случая?

Байрон судорожно сглотнул, а мать спокойно ответила, что больше никаких несчастных случаев не было, потому что теперь пруд обнесли изгородью. Но Андреа все же принялась со смехом рассказывать матери новичка, как прошлым летом Джеймс и Байрон пытались построить мост в поместье Кренхем и чуть не утонули. Под конец она заявила, что никаких дурных чувств к хозяевам пруда не испытывает.