Литмир - Электронная Библиотека
A
A

…Почем-Соль сетовал:

– Не поеду, вот тебе слово, в жизни больше не поеду с Сергеем… Весь вагон забил мукой и кишмишем. По ночам, прохвост, погрузки устраивал… Я, можно сказать, гроза там… центральная власть, уполномоченный, а он кишмишников с базара таскает. Я… по два пуда… разрешил, а они, мерзавцы, по шесть наперли.

Есенин нагибается к моему уху:

– По двенадцати!..

– Перед поэтишками тамошними мэтром ходит… деньгами швыряется, а из вагона уполномоченного гомельскую лавчонку устроил… с урючниками до седьмого пота торгуется… И какая же, можно сказать, я после этого гроза… уполномоченный…

– Скажи пожалуйста – “урюк, мука, кишмиш”!.. А то, что я в твоем вагоне четвертую и пятую главу “Пугачева” написал, это что?.. Я тебя, сукина сына, обессмерчиваю, в вечность ввожу… а он – “урюк! урюк!”[834].

Сергей Есенин. Биография - i_125.jpg

Григорий Колобов и Сергей Есенин 1920

Широк был Есенин, “слишком даже широк”: “вечность” и “урюк”, с невероятной прибылью перепродаваемый в скудной Москве, замечательно уживались в его сознании.

Доходы с нелегального печатания книг и книготорговли, выручка кафе “Стойло Пегаса”, гонорары за выступления на эстраде, да еще и разного рода аферы – вот что материально обусловливало имажинистский “ренессанс” и позволяло Мариенгофу хвалиться в стихах: “Великолепен был Лоренцо, / Великолепней Мариенгоф!”[835].

Они захватили власть в “кафейной” Москве (сначала утвердились в “Домино”, затем основали свое “Стойло Пегаса”), покорили залы Политехнического музея и консерватории, упрочили свои завоевания гастрольными поездками в Киев, Харьков, Ростов и Баку. Тысячи зрителей ломились на выступления имажинистов, минуя кордоны конной милиции и “товарищей с увесистыми наганами” вместо билетерш, “смытых разбушевавшимися человеческими волнами” (А. Мариенгоф)[836]. Многие были недовольны проказами имажинистов и рекламным шумом вокруг них, как, наример, корреспондентка профессора Сакулина, сетовавшая в письме от 13 июля 1919 года, что поэзия превратилась “в помело, которым крестят всякие отдаленные поползновения на мечту”. Но и эта оскорбленная в лучших чувствах мечтательница, и другие протестующие против имажинистского засилья все же не могли удержаться от посещения их диспутов и вечеров: “Я сегодня опять пойду туда – эти вечера очень любопытны в своей чудовищной карикатурности! <…> Сейчас пойду в кинематограф, а оттуда в Союз – ведь сегодня выступают “4 слона Имажинизма” – Есенин, Кусиков, Шершеневич и Мариенгоф”[837].

Сергей Есенин. Биография - i_126.jpg

Анатолий Мариенгоф и Сергей Есенин

Ростов-на-Дону. Июль 1920

8

Тем не менее одними заслугами имажинистов успеха группы не объяснить. Если бы власть всерьез прислушалась к грозным призывам партийной прессы: “Кто поставил паяцев у самой рампы, на авансцене? Долой их! Вон”[838], то от имажинистского великолепия не осталось бы и следа. Но отношение верхов к “образоносцам” было вовсе не однозначным; в Кремле с гораздо большим раздражением следили за деятельностью футуристов, претендовавших на монопольное управление искусством. Лучше всего реакцию руководства на “орден” выражает апокрифическая фраза, будто бы брошенная Лениным: “…больные эпохой мальчики”[839]. Действительно: “мальчики”, пусть и “больные”, заигравшиеся дети – нелепые, но все же свои – вот как партийные лидеры воспринимают имажинистов. Так, Бухарин все время смеется над ними, весело, по-доброму.

Сергей Есенин. Биография - i_127.jpg

Здание Харьковского городского театра, где С. Есенин и А. Мариенгоф выступали с чтением своих стихов. 1910-е

“Ведя “бесконечные разговоры” (начало 1919 года), мы “бросались мирами в космосе, как дети мячиком, – вспоминает Г. Устинов, – и дошли до того, что я однажды в редакции пустился в спор с Н. И. Бухариным, защищая нашу с Есениным метафизическую теорию. Бухарин хохотал, а я сердился на его “непонимание”.

Есенин улыбался:

– Кому как кажется! Мне, например, месяц кажется барашком"[840]. Устинову вторит Мариенгоф:

“Незнакомец открыл книжку и прочел вслух:

Милая,

Нежности ты моей

Побудь сегодня козлом отпущения.

<…> Каково же было мое возмущение, когда наш незнакомец залился самым непристойнейшим в мире смехом <…> И в довершение, держась за животики, он воскликнул:

– Это замечательно… Я еще никогда в жизни не читал подобной ерунды! <…> Я, дрожа от гнева, спросил Бориса (двоюродного брата. – О. Л.,М. С.):

– Кто этот идиот?

– Бухарин! – ответил Боб…" [841]

Председатель Московского Совета Л. Б. Каменев даже не ругал Мариенгофа за переименование улиц, а по-родственному, с юмором журил: “Зачем же Петровку обижать было? Нехорошо, нехорошо! Название историческое. Уж переименовали бы Камергерский переулок”[842]. А Л. Троцкий, достав из рабочего стола свежий номер "Гостиницы для путешествующих в прекрасном”, добродушно наставлял друзей-"командоров”: "Передайте своему другу Мариенгофу <…> что он слишком рано прощается с революцией”[843]. Луначарский по-свойски то обижался на имажинистов, то мирился с ними.

Сергей Есенин. Биография - i_128.jpg

Ростовский театр им. Я. М. Свердлова (б. Асмолова), на сцене которого С. Есенин читал свои стихи 1910-е

Вот и в карательных органах "никто и не думал бороться” с имажинистами: "Иногда лишь вызовут в МЧК, побеседуют <…> и отпустят с миром. По большевицким меркам это не борьба, а просто-таки отеческая забота о воспитании шалунов”[844].

"Родители сидят в кабинете и находят выход из трудного положения, – разворачивает "ленинскую” аналогию Шершеневич, – а дети возятся в детской. Когда возня становится слишком громкой, папа открывает дверь и кричит:

– Дети! Тише, а то накажу!

Дети замолкают”[845].

Сергей Есенин. Биография - i_129.jpg

В. Казин, С. Есенин, Г. Колобов, А. Мариенгоф (в первом ряду); Г. Санников, М. Сивачев (во втором ряду). 1920

Время все же было особое: и в органах, и на советской службе тогда было немало романтиков и авантюристов, ценивших в жизни приключения и успех[846]. Имажинисты для них воплощали праздничную сторону жизни; в связи с их деятельностью невольно возникала другая аналогия – шуты при царедворцах. Следователи, которые вели дела “озорников”, порой не столько допрашивали их, сколько вели беседы о литературе. Так, В. Шершеневич вспоминал: “Следователи тоже любили стихи и неплохо нас знали. Один из них цитировал Мариенгофа лучше, чем я”[847]. Ответственные работники охотно посещали и имажинистское кафе. “Люди в черной коже” отчитывают провинившихся “детей”, скрыто восхищаясь их шутовским действом, “силясь проглотить смешок”; какой-нибудь оперативный работник не тычет в них пальцем, а только чешет свою макушку, и палец этот оказывается непростительно добродушным и несерьезным для такого учреждения” (А. Мариенгоф)[848].

вернуться

834

Мой век… С. 381.

вернуться

835

Из поэмы “Застольная беседа”; см.: Мой век… С. 102.

вернуться

836

Мой век… С. 106.

вернуться

837

Письмо Е. Д. Ланкиной П. Н. Сакулину (13 июля 1919 года). Цит. по: Сергей Есенин в стихах и жизни… С. 319.

вернуться

838

Из статьи А. Меньшого в “Правде”; цит. по: Летопись… Т. 2. Кн. 1. С. 238; критик бьет по имажинистам их же цитатами: “Мы! мы! мы всюду / У самой рампы, на авансцене, / Не тихие лирики, / А пламенные паяцы” (“Октябрь” Мариенгофа). А слова Фриче об имажинизме как о бумажке, брошенной в клозет (см.: Крусанов А. В. Русский авангард… Т. 2. Кн. 1. С. 366), взяты из стихов Шершеневича (“Эстетические стансы”: “И, работу окончив обличительно-тяжкую, / После с людьми по душам бесед, / Сам себе напоминаю бумажку я, / Брошенную в клозет”).

вернуться

839

См.: Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т. 7. Кн. 1. С. 346.

вернуться

840

Сергей Александрович Есенин… С. 150.

вернуться

841

Мой век… С. 303.

вернуться

842

Мой век… С. 117.

вернуться

843

Там же. С. 140.

вернуться

844

Крусанов А. В. Русский авангард… Т. 2. Кн. 2. С. 485.

вернуться

845

Мой век… С. 594.

вернуться

846

Мариенгоф о Блюмкине: “Романтик! Таких тогда было немало” (Мой век… С. 138).

вернуться

847

Мой век… С. 596.

вернуться

848

Там же. С. 374.

59
{"b":"229593","o":1}