А 22 июля Есенин торжествующе извещал Чернявского: “Порадуйся со мной вместе. Осенью я опять буду в Питере”[211].

Деньги для осенней поездки Есенин добыл, пристроив через Философова стихи в газету “Биржевые ведомости”. Финансовые надежды поэта в этот период были связаны и с петроградским журналом “Северные записки”, для которого в летние, константиновские месяцы он в рекордно короткий срок, за 18 ночей, написал повесть “Яр”.

Эту повесть даже самый доброжелательный критик вряд ли назовет большой удачей Есенина[212]. Крайняя невнятность сюжета и злоупотребление диалектизмами (“Где-то замузыкала ливенка, и ухабистые канавушки поползли по росному лугу”[213]) превращают чтение “Яра” в трудоемкий, почти мучительный процесс. Не спасает положения и то, что в повести легко отыскиваются переклички с лучшими пантеистическими стихами Есенина: “От самовара повеяло смольными шишками, приятный запах расплылся, как ладан, и казалось, в избе только что отошла вечерня”[214], а также следы прилежного ученичества у модернистов, прежде всего у Андрея Белого: “Он… выбегал на дорогу, падал наземь, припадал ухом, но слышал только, как вздрагивала на вздыхающем болоте чапыга”[215] (сравним в “Серебряном голубе”: “По вечерам припади ухом к дороге: ты услышишь, как растут травы”[216]). Чувствуя, что сюжет повести расползается буквально по швам, Есенин попробовал компенсировать этот недостаток множеством вставных, по-цирковому броских реприз: “Приподнявшись, шаркнул ногами и упал головою в помойную лохань”[217]; “…повернувшись на грядке, полетел кубарем в грязь”[218]; “Дед Иен высморкался, отер о полу халата сопли и очистил об траву”[219] и т. п.

В итоге издательница “Северных записок” Софья Чацкина все же напечатала повесть Есенина, но ожидаемых лавров это автору не принесло.

Отголоски прозаических опытов Есенина слышны в его эпистолярных стилизациях того же времени. В качестве курьезного примера приведем краткое “незатейливое” есенинское письмо Л. Берману от 2 июня 1915 года:

Дорогой Лазарь Васильич!

Посылал я вам письмо, а вы мне не ответили. За что вы на меня серчаете? Меня забрили в солдаты, но, думаю, воротят, я ведь поника[220] Далёко не вижу. На комиссию отправ<или>. Пришлите журнал-то. Да пропишите про Димитрия Владимир<овича> <Философова>. Как он-то живет[221].

В начале октября 1915 года Есенин вернулся в Петроград и временно поселился у Сергея Городецкого. Сюда к молодому поэту поспешил Клюев, некоторое время уже обретавшийся в столице. “И впился в него. Другого слова я не нахожу для начала их дружбы”, – свидетельствовал в своих мемуарах Городецкий[222]. Недоброжелательность этой характеристики следует отнести на счет разногласий Клюева с автором “Яри”, о которых речь еще впереди. Пока же Городецкий, Клюев и Есенин действовали слаженно. 10 октября на квартире Городецкого прошло совещательное собрание литературного общества “Страда” с участием Клюева и Есенина. Всеми тремя велась также активная подготовка к вечеру группы новокрестьянских писателей “Краса” в Тенишевском училище. О своем потенциальном участии в этой группе Есенин, как мы помним, горделиво упомянул в первом, весеннем письме Клюеву.

Именно в октябре 1915 года в сознании современников начал формироваться миф о двух неразлучных друзьях, старшем – Клюеве и младшем – Есенине.

6 октября они вместе посетили переводчика и коллекционера Ф. Ф. Фидлера, о чем тот оставил запись в своем дневнике: “Оба восхищались моим музеем и показались мне достаточно осведомленными в области литературы. Увидев гипсовую голову Ницше, Есенин воскликнул: “Ницше!” <…> Видимо, Клюев очень любит Есенина: склонив его голову к себе на плечо, он ласково поглаживал его по волосам”[223]. 7 октября Есенин и Клюев навестили художника и стихотворца, давнего знакомца Клюева по гумилевскому “Цеху поэтов” Владимира Юнгера. 21 октября они были в гостях у Александра Блока, записавшего в дневник: “Н. А. Клюев – в 4 часа с Есениным (до 9-ти). Хорошо”[224]. Этим же вечером выступили с чтением стихов в редакции “Ежемесячного журнала”. Из дневника писателя Б. А. Лазаревского: “Великорусский Шевченко этот Николай Клюев, и наружность, как у Шевченка в молодости. Начал он читать негромко, под сурдинку басом. И очаровал <…> Затем выступал его товарищ, Сергей Есенин. Мальчишка 19-летний, как херувим блаженности и завитой, и тоже удивил меня. В четверть часа эти два человека научили меня русский народ уважать и, главное, понимать то, что я не понимал прежде, – музыку слова народного и муку русского народа – малоземельного, водкой столетия отравляемого. И вот точка. И вот мысль этого народа и его талантливые дети – Есенин и Клюев”[225].

Сергей Есенин. Рисунок В. А. Юнгера. Петроград. 7 октября 1915

Тем не менее Есенин, верный своему обычаю, и в этот период стремился не ограничивать себя единственной, пусть и "на ура” воспринимаемой ролью[226]. "Сейчас, с приезда, живу у Городецкого и одолеваем ухаживаньем Клюева”, – иронически докладывал Есенин в письме от 22 октября 1915 года к московской поэтессе Любови Столице[227]. Это как-то не очень вяжется с мифом о дружбе херувима блаженного с великорусским Шевченко.

Иероним Ясинский

1910-е. Фрагмент групповой фотографии

Уже и в первый свой приезд в Петроград Есенин довольно часто бывал в доме у прозаика Иеронима Ясинского на Черной речке, где регулярно собирался пестрый кружок “Вечера К. К. Случевского”[228]. Среди членов этого кружка были поэты С. Городецкий и А. Кондратьев, публицисты-народники М. Протопопов и А. Фаресов, писательница Н. Тэффи, известный критик А. Измайлов и др. Гостеприимная квартира Ясинского весной 1915 года послужила для молодого поэта своеобразным полигоном, учебной площадкой, где он отрабатывал манеру чтения и где отбраковывались и исправлялись неудачные строки его стихов. “…Поэту давали всевозможные советы, тренировали, некоторые строфы просили повторить, – вспоминала дочь Ясинского Зоя. – На Черной речке Есенин как бы имел последнюю репетицию перед публичным выступлением”[229].

Появившись здесь с Клюевым в октябре, Есенин, кажется, сознательно подчеркивал контраст между своей внешностью и явно затрапезным, провинциальным обликом старшего поэта. Приходя к Ясинскому, он “одевался по-европейски и никакой поддевки не носил, – вспоминала Ясинская. – Костюм, по-видимому купленный в магазине готового платья, сидел хорошо на ладной фигуре, под костюмом – мягкая рубашка с отложным воротничком. Носил он барашковую шапку и черное пальто. Так одевались тогда в Питере хорошо зарабатывающие молодые рабочие. Есенин имел городской вид и отнюдь не производил впечатления провинциала, который “может потеряться в большом городе””[230].