Чарли вспоминал, как в этот период мать столкнулась на улице со знакомой артисткой, которая совсем обнищала. Над оборванной женщиной издевались уличные мальчишки, пока Ханна не вмешалась и не прогнала их. Тогда женщина заговорила. «Лили, ты меня не узнаешь? Я Ева Лесток!» Когда-то ее называли лихой Евой Лесток, и газета The Era писала о ней как об одной из самых красивых и популярных исполнительниц трагикомических песен, которые когда-либо пели в Англии. Теперь Ева спала под мостами или в ночлежках Армии спасения. Таковы превратности судьбы. Ханна повела бывшую подругу к себе домой. Чарли чувствовал себя неловко и злился – для него эта женщина была просто грязной бродяжкой. Ханна заставила Еву сходить в общественные бани, а затем бывшая звезда мюзик-холла, к большому неудовольствию Чарльза, провела три дня в их тесной квартирке. Чаплин не испытывал сочувствия к бедным и одиноким.

Жить стало немного легче, когда они с матерью сняли комнату в доме миссис Тэйлор, приятельницы Ханны и весьма набожной женщины. Но эта передышка скоро закончилась – мать Чаплина поссорилась с дочерью миссис Тэйлор и назвала ее, по словам самого Чарли, «леди дерьмо». Как тут не вспомнить его утверждение, что Ханна была одной из самых утонченных женщин, каких он когда-либо встречал, и не задуматься о том, так ли это?

Одна из последних лондонских квартир, в которых Чаплин жил с матерью, находилась на Поунэлл-террас. Во время Второй мировой войны, в 1943 году, в одной из радиопередач он сказал, что всегда будет помнить комнату на верхнем этаже дома на Поунэлл-террас, помнить, как преодолевал вверх и вниз три пролета узкой лестницы, чтобы вылить дурацкие помои. Чаплин вспоминал зеленщика Хили, мясника Уэгорна и бакалейщика Эша. Воздух в самом доме был пропитан зловонием от старой одежды, утвари и гниющих отбросов, а они с матерью жили в крохотной комнате с заставленным грязными тарелками и чайными чашками столом у стены и маленькой белой железной кроватью в углу. Рядом с кроватью стояло кресло, которое на ночь раскладывали для Чарли.

Именно в этой комнатке произошли некоторые важные для него события. Однажды, весной 1903 года, он вечером вернулся домой и от соседской девочки узнал, что его мать сошла с ума. Она ходила от двери к двери с кусочками угля и объясняла другим жильцам, что это подарки для детей. Раздача угля в качестве подарков имеет простое объяснение. Дело в том, что в самом первом словаре сленга слово cole[3] на цыганском жаргоне имело значение «деньги».

Соседи уже позвали врача. Он пришел и тут же поставил диагноз: безумие. Плюс сильное истощение. Доктор сказал Чарли, что его мать нужно отвести в больницу. По всей видимости, Ханна и сама туда хотела. Для нее это было убежище. Через много лет Чаплин рассказывал журналисту: «Я видел себя, напуганного, маленького и тощего мальчика, который вел мать за руку, тащил ее сквозь туман, вонь и холод».

Когда они пришли в больницу, Ханна бросила на сына долгий прощальный взгляд, и ее увели медсестры. Записи Ламбетского опекунского совета свидетельствуют о том, что маленький Чаплин поведал врачу, что его мать говорила о людях, которые умерли, но их можно увидеть, выглянув из окна. Мальчик объяснял, что она разговаривала с воображаемыми людьми, а раньше все время «заходила в комнаты незнакомцев». Сам врач сообщает, что пациентка очень громко и бессвязно разговаривает, то молится, то сквернословит, поет и кричит, говорит, что пол – это река Иордан и она не может через нее перейти. Далее он добавляет, что больная жестока и деструктивна. Должно быть, это оказался не первый эпизод безумия – Чаплин уже видел свою мать такой.

Врач стал расспрашивать мальчика об их семейных обстоятельствах, и тот, подчиняясь инстинкту самосохранения, быстро ответил, что будет жить с теткой. У него не было никакого желания снова оказаться в казенном заведении. Он вернулся в комнату на Поунэлл-террас. Хозяйка разрешила ему остаться до тех пор, пока не найдется новый жилец. Чарли избегал людей и все время проводил на улицах, где как-то ухитрялся выпрашивать или воровать еду. Потом он познакомился с рубщиками дров, работавшими в глухом переулке за Кеннингтон-роуд, стал помогать им и в конце недели получил за труды шесть пенсов.

Чарли с нетерпением ждал, когда вернется из плавания Сидни. 9 мая, через несколько дней после того, как Ханну поместили в больницу, судно, на котором плавал его брат, встало на якорь в Саутгемптоне. «Если бы Сидни не вернулся в Лондон, – впоследствии признавался Чаплин, – я, наверное, начал бы воровать на улицах… Меня похоронили бы в общей могиле». Сидни известил о своем прибытии телеграммой. Когда он приехал из Саутгемптона на вокзал Ватерлоо, там его встретил грязный, оборванный уличный мальчишка. Этот случай Чаплин вспоминал в книге «История Чарли Чаплина, рассказанная им самим» (Charlie Chaplin’s Own Story), опубликованной в 1916 году. «Сидни, ты меня не узнаешь? Я Чарли».

Сидни, шокированный видом младшего брата, стал действовать. Он проследил, чтобы Чарли как следует вымылся и надел новую, только что купленную им одежду. Сидни выяснил, что их мать недавно перевели в психиатрическую лечебницу в Кейн-хилл. Братья поехали к ней. Ханна сильно изменилась. Бледная, с синими губами, апатичная, подавленная, рассеянная и занятая своими мыслями, она почти не реагировала на попытки сыновей поговорить с ней. Следующие 17 лет ей будет суждено провести в лечебнице. Исключением стал недолгий период, когда к ней вернулась ясность ума.

Даже в это время трудностей и неуверенности в завтрашнем дне юный Чаплин не забывал о театре. Он время от времени наведывался в театральное агентство Блэкмора на Бэдфорд-стрит, возле Стрэнда – главной улицы Лондона, которая соединяет Вестминстер (центр политической жизни) и Сити (центр деловой активности). Ему всегда отвечали: «Для вас ничего нет», но через месяц после возвращения Сидни Чаплин получил письмо с приглашением прийти. Служащего агентства Блэкстоуна только что проинформировали, что требуется актер на роль посыльного в пьесе У. С. Джиллета «Шерлок Холмс» (Sherlock Holmes), с которой предстоят гастроли по стране, и он тут же вспомнил живого и энергичного парнишку, который приходил к нему раньше.

Удача, всегда сопутствовавшая Чаплину в тяжелые периоды жизни, на этот раз улыбнулась ему дважды. Актер Х. Сентсбери, который должен был играть Холмса, недавно сам написал пьесу «Джим, роман оборванца» (Jim, A Romance of Cockayne). Как только он увидел 14-летнего Чарли, то сразу понял, что мальчик как нельзя лучше подходит на роль уличного продавца газет в ней, не зная, что тому приходилось заниматься этим ремеслом в реальной жизни. Сценарий, который дал Сентсбери, Чаплин взял домой. Прочитать его и выучить роль ему помог Сидни. Больше всего

Чарли интересовало жалованье. Директор театра предложил ему 2 фунта и 1 шиллинг в неделю. Чаплин ответил: «По поводу условий я должен посоветоваться с братом». Директор рассмеялся. Тогда это действительно могло показаться смешным, но роль финансового советника останется за Сидни на протяжении почти всей жизни Чаплина.

Премьера «Джима» состоялась в Кингстоне 6 июля 1903 года, а последний спектакль был дан всего две недели спустя в Grand Theatre в Фулеме, однако Чаплин уже усвоил ценные уроки актерского мастерства. Сентсбери объяснил ему, что такое ритм действия, научил держать паузу, управлять голосом, входить в мизансцену и даже правильно сидеть. Чарли говорил, что все это получалось у него совершенно естественно – требовалась лишь подсказка. Правда, у него была склонность переигрывать… К тому же он дергал головой.

Работа над пьесой произвела на Чаплина огромное впечатление. Много лет спустя он помнил каждое слово той роли. Кроме того, Чарли усвоил еще один урок. Впоследствии он часто повторял своим актерам, чтобы те не дергали головой.