Бедняга Сайрес Уилкинсон на вид был вполне цел и невредим – не считая, разумеется, Y-образного разреза, тянущегося от грудной клетки до промежности. Доктор Валид, к счастью, успел покопаться в его внутренностях и зашить разрез до моего приезда. Сайрес был белый, на вид сорока с небольшим лет, и для своего возраста в превосходной форме, правда, пивное брюшко уже наметилось. Зато руки и ноги были вполне мускулистые – он наверняка любил бегать по утрам.

– И вследствие чего он оказался здесь?

– Что ж, я обнаружил признаки гастрита, панкреатита и цирроза печени, – ответил доктор. Последнее мне было знакомо.

– Он много пил?

– В том числе. Налицо сильнейшая анемия, что может быть связано с больной печенью, но, на мой взгляд, она скорее вызвана нехваткой витамина B₁₂.

Несколько секунд я молча смотрел на труп.

– А на вид вполне крепкий.

– Он занимался спортом, – сказал доктор Валид, – но в последнее время как-то запустил себя.

– Наркотики?

– Я сделал все общие анализы, – ответил доктор, – наркотики нигде не обнаружены. Через пару дней придут результаты по образцам волос, тогда можно будет сказать точнее.

– Но какова причина смерти?

– Остановка сердца. Я обнаружил следы обширной кардиомиопатии. Это когда сердце расширяется и не может работать как положено – но думаю, его погубил острый инфаркт миокарда, который случился ночью в клубе.

Термин «инфаркт миокарда» я выучил еще в Хендоне, отрабатывая ситуацию «Подозреваемый теряет сознание в камере предварительного заключения, ваши действия?». Проще говоря, у него случился сердечный приступ.

– Естественная смерть, хотите сказать?

– На первый взгляд да. Но на самом деле он отнюдь не был настолько болен, чтобы вот так в одночасье умереть. Хотя, конечно, и такое иногда бывает.

– А почему вы решили, что это наш случай?

Доктор Валид похлопал труп по плечу и подмигнул мне:

– Подойдите ближе, и сами все поймете.

Я очень не люблю вплотную приближаться к покойникам, даже к таким благообразным, как Сайрес Уилкинсон. Поэтому попросил у доктора Валида респиратор и защитные очки. Удостоверившись, что теперь даже случайно не коснусь трупа, я стал осторожно наклоняться, пока не оказался с ним нос к носу.

Магия оставляет на физических телах невидимый отпечаток – вестигий. Это такая форма чувственного восприятия, словно вспоминаешь знакомый запах или звук, который слышал когда-то раньше. Подобные ощущения могут возникать по многу раз на дню, но они перемешиваются с воспоминаниями и фантазиями и даже с реальными запахами и звуками. Некоторые физические объекты – например, камни – впитывают все, что происходит вокруг, если в этом есть хоть малая крупица магии. Вот почему каждый старый каменный дом имеет свой характер. Другие объекты, вроде человеческих тел, ужасно плохо держат вестигии: необходим импульс, сравнимый по силе со взрывом гранаты, чтобы на трупе хоть что-то отпечаталось.

Именно поэтому я был несколько удивлен, услышав соло на саксофоне, исходящее от тела Сайреса Уилкинсона. Мелодия словно выплывала из той эпохи, когда радиоприемники делали с использованием бакелита и стекла. Одновременно с ней нахлынули запахи стройки: опилки и бетонная пыль. Я стоял неподвижно, пока не узнал мелодию, потом шагнул назад.

– Как вы узнали? – спросил я.

– Я проверяю все внезапные смерти, – ответил доктор. – Просто так, на всякий случай. От него слышится что-то вроде джаза.

– Вы узнали мелодию?

– О нет, это не ко мне. Я поклонник прогрессив-рока и романсов девятнадцатого века. А вы?

– Это «Тело и душа», – ответил я, – написана в тридцатые годы.

– Кто ее играл?

– Ой, да кто только не играл, – сказал я. – Это же классика джаза, известнейшая вещь.

– Но от джаза ведь нельзя умереть, – заметил доктор, – верно?

Я вспомнил Фэтса Наварро, Билли Холидея и Чарли Паркера – последнего, когда нашли мертвым, посчитали вдвое старше, чем он был на самом деле.

– Знаете что, – сказал я, – может статься, что и можно.

Во всяком случае, отец мой дошел до такой жизни именно из-за джаза.

Вестигий не может так мощно отпечататься на теле без сильного магического импульса. Соответственно, либо что-то магически воздействовало на Сайреса Уилкинсона, либо он сам колдовал. Граждан, занимающихся магией, Найтингейл называл адептами и утверждал, что дома у них всегда есть следы магии, даже если адепт абсолютный новичок. И вот я отправился на ту сторону Темзы, по адресу, указанному в водительском удостоверении мистера Уилкинсона, чтобы проверить, нет ли там кого-то, кто так его любил, что мог убить.

Жил он, как оказалось, в двухэтажном коттедже в эдвардианском стиле, на «правильной» стороне Тутинг-Бек-роуд. Это было царство «Фольксвагенов Гольф», и лишь немногочисленные «Ауди» и «БМВ» придавали пафоса. Оставив машину за желтой линией, я направился пешком вверх по улице. В глаза сразу бросилась ярко-оранжевая «Хонда Сивик». У нее был слабенький двигатель на 1,4 литра, а за рулем сидела женщина. Она не сводила глаз с нужного мне дома. Как следует запомнив номер машины, я открыл кованые ворота, прошел по недлинной дорожке к дому и позвонил в звонок у двери. На несколько мгновений я ощутил запахи пиленого дерева и бетонной пыли, но затем дверь открылась, и я утратил всяческий интерес к окружающему миру.

У нее были старомодно пышные формы, влекущие изгибы которых не скрывал даже мешковатый голубой свитер ручной вязки. Прелестное лицо было несколько бледноватым, а каштановые волосы, если бы не были стянуты на затылке в неряшливый узел, наверняка укрыли бы спину до середины. Глаза были темно-карие, рот крупный, уголки полных губ слегка опускались вниз. Она спросила, кто я, и я представился.

– Чем могу помочь вам, констебль? – спросила она. У нее был чистейший, почти пародийный лондонский выговор. Когда она заговорила, мне показалось, что над нами вот-вот пронесется истребитель «Спитфайр»[2].

– Это дом Сайреса Уилкинсона? – спросил я.

– Боюсь, что это был его дом, констебль, – ответила женщина.

Я очень вежливо поинтересовался, кто она.

– Симона Фитцуильям, – назвалась она и протянула руку. Я машинально пожал – ладонь была мягкой и теплой. Я почувствовал запах цветущей жимолости. Спросил, можно ли войти в дом, и она посторонилась в дверях, пропуская меня.

Дом явно был построен для амбициозных «низов» среднего класса. Коридор был узкий, но при этом соразмерный. Черно-белую плитку на полу не меняли со времен постройки, и потертый антикварный буфет из мореного дуба явно с тех же пор здесь стоял. Симона провела меня в гостиную. Я зацепился взглядом за ее крепкие, но стройные ноги, обтянутые черными легинсами.

Этот коттедж, подобно многим другим, пережил стандартную реновацию: стену между гостиной и прихожей снесли, дубовые половицы отшлифовали, покрыли лаком и застелили паласом. Мебель, похоже, была от Джона Льюиса – дорогая, удобная и очень унылая. Плазменный телевизор, как и положено, гигантский, был подключен к спутниковой сети «Скай» и укомплектован Блюрэй-плеером. На ближайших полках вместо книг стояли DVD-диски. Над камином – то есть над тем местом, где он был бы, если бы его за прошедшие десятилетия не заложили – висела репродукция Моне.

– В каких отношениях вы были с мистером Уилкинсоном? – спросил я.

– Он был моим любовником, – ответила она.

Стереосистема марки «Хитачи» была премиальная, навороченная, но бестолковая: никакой вертушки для винила, только CD-проигрыватель. Рядом стояла пара стеллажей с дисками: Уэс Монтгомери, Дэви Редмен, Стэн Гетс. Другие диски содержали популярную музыку девяностых.

– Сочувствую вашему горю, – сказал я. – Но, если можно, задам вам несколько вопросов.

– Констебль, а нельзя без этого обойтись?

– Когда обстоятельства и причина смерти неясны, – пояснил я, – мы обычно начинаем расследование и стараемся все выяснить.