Под фамилиями было написано:

«Спите, дорогие товарищи! Мы за вас отомстим. Вы первые подняли знамя восстания. Мы донесли его до диктатуры пролетариата. Клянёмся донести его до торжества коммунизма!»

Тата притихла. Молчал и Владик. Ему открылось что-то большое, важное, такое большое, что сразу всего и не обдумаешь. Он понял теперь, почему Пресня называется Красной, почему тут есть и Баррикадная улица, и Дружинниковская, и Большевистская, и Шмидтовский проезд, почему Горбатый мост называется мостом имени Пятого года…

— Ау, экскурсия, где вы тут? — раздался за спиной старческий голос, и в комнату, мягко шаркая белыми валенками, вошёл дедушка. В руках у него был кинжал, тот самый, который принёс Владик. — Ну что, Танюша, всё ему показала?

— Что ты, дедушка, разве можно всё!

— А что? Ведь ты у нас экскурсовод хоть куда! Скоро мы тебя в штат зачислим и жалованье тебе положим.

— Ты всё смеёшься, дедушка! — улыбнулась Тата. — Ты лучше скажи, куда мы кинжал пристроим?

— А вот мы его сюда! — сказал дедушка и маленьким ключом отпер стеклянную витрину.

На чёрном бархате лежали наганы, финки, самодельные бомбы. Всё это было старое, ржавое.

Дедушка бережно положил кинжал между наганом и финским ножом, медленно опустил стеклянную крышку и, запирая витрину, сказал:

— Пусть народ видит, каким оружием сражались дружинники в девятьсот пятом году.

Дедушка, Тата и Владик склонились над витриной и долго разглядывали старый кинжал с заржавленной рукояткой, сделанный из стального трёхгранного напильника.

…………

— А панораму ты ему показала? — спросил дедушка.

— Ой, нет ещё!

— Как же! Ведь это ему, пожалуй, больше всего понравится… Пойдём, сынок.

Дедушка подвёл Владика к большому ящику без передней стенки и повернул блестящий выключатель.

Внутренность ящика осветилась. Владик увидел ночное небо, охваченное заревом. Слева — горящий дом с пробитой крышей. Из окон вырываются языки пламени и клубы серого дыма. Справа — занесённые снегом деревья. Вдали виден Горбатый мост и построенная поперёк моста баррикада. На ней чернеют фигуры дружинников.

Владик не мог оторваться от панорамы: всё было как живое.

— Это один художник нам сделал, — сказал дедушка. — Это горит фабрика Шмидта. Она тогда, в пятом, вся как есть дотла сгорела. — Дедушка помолчал. — Ну ладно, хватит, сынок. — Он щёлкнул выключателем, и панорама погасла. — Сразу всего не осмотришь. А время позднее.

Владик опомнился:

— Верно! Мне, знаете, давно домой надо. Я ведь сказал — на полчасика.

Они перешли в жилую часть дома, и Владик стал одеваться.

— Лучше, лучше кутайся! — сказала Тата. — Слышишь, какой ветер!

— Ничего, ерунда!

— Нет, не ерунда. — Она подняла ему воротник. — И уши завяжи, вот так!

Владик простился с дедушкой, с Татой, вышел на улицу и зашагал к дому.

Он торопился: было поздно.

Вдали, над высокими домами, стояло зарево — это сверкали огни на Красной Пресне. А Владик словно ещё видел перед собой охваченные багровым заревом небо над Горбатым мостом, горящую фабрику Шмидта и тёмные фигуры дружинников с наганами и кинжалами в поднятых руках…

Дня через три Петя зашёл к Владику:

— Владька, давай заниматься, а то завтра, наверное, вызовут.

— А что задали? — спросил Владик. Петю к себе в комнату он не пустил, а разговаривал с ним в коридоре.

— Как «что задали»! По истории — мифы. По географии — подземные воды…

— Подземные воды? — Владик потёр усталые глаза, подумал и сказал: — Ну его… Сейчас не буду!

Петя опешил:

— Почему?

— Да есть одно дело.

— Опять дело! А какое дело?

— Потом узнаешь.

— Вот что, Владька, — обиженно заговорил Петя: — так я не согласен. Не хочешь со мной дружить, так и говори. А дурака валять нечего.

— Какого дурака! Я тебя не валяю.

— Неостроумно! Я тогда с Толькой буду дружить, и всё.

— Ну и дружи с Толькой.

— А ты мне не указывай, с кем дружить. Ты лучше скажи: почему раньше с тобой всё вместе — и копили, и уехать хотели, и всё, а сейчас у тебя вон всё какие-то секреты? Подумаешь, какой секретный!

— Чудак! Потерпи — скоро всё узнаешь.

— А сейчас не скажешь?

— Сейчас нет!

— Ну и не надо!

Петя повернулся, щёлкнул замком, открыл дверь и стал спускаться по ступенькам. Владик выбежал за ним на площадку, перегнулся через перила:

— Петух, постой!

Петя остановился:

— Ну?

— Ничего. Петух, просто ты не обижайся, чудак. Потом я тебе всё скажу.

— Да ну тебя! — махнул Петя учебником, сел на перила и съехал вниз не держась.

А Владик пошёл к себе. В комнате был хаос. Везде, куда ни глянь, валялись листы картона, клочки бумаги, обрезки проволоки, нитки, бечёвки. На полу, блестели разноцветные кляксы, пятна… На столе поверх груды бумаг лежали старая папина готовальня, эмалированный ящичек с акварельными красками, цветные карандаши. На подоконнике, возле стопки книг, примостились банка с клеем и стакан с кисточками, полный красновато-бурой воды.

Владик, не обращая внимания на беспорядок, будто так и нужно, стал кромсать ножницами толстый картон.

В комнату со щёткой в руках вошла тётя Феня:

— Батюшки-светы! Когда же эта напасть кончится! Ни тебе прибрать, ни убрать…

— Скоро, тётя Феня, скоро! — ответил Владик, усиленно, до мозолей на пальцах, орудуя ножницами.

— Дай ты мне хоть маленько прибраться, хоть чуток на столе порядок навести!

— Тётя Феня, пожалуйста, сейчас не мешай! Видишь, как я спешу. Кончу, тогда всё сам уберу.

— Знаем, как ваша милость сама убирает! — Тётя Феня взмахнула щёткой и крикнула: — Сергей Сергеич, да что же это на самом деле, да скажите хоть вы ему!

— Ладно, пусть его работает, не трогайте, — раздался за стеной папин голос.

— Ага, чья взяла! — обрадовался Владик.

— «Взяла, взяла»! — передразнила тётя Феня. — Просто невежество, и больше ничего! — И, стуча щёткой, вышла из комнаты.

Конечно, что ей до Владиковых забот! У неё свои дела: купить, сварить, убрать… Всё это вещи нехитрые. А вот Владик затеял действительно сложное дело!

После того метельного вечера, когда он поздно вернулся домой, он ещё несколько раз побывал в музее. Ему нравилось ходить с Татой из комнаты в комнату, смотреть на щиты и витрины и слушать дедушкины рассказы.

Дедушка рассказывал много интересного. Он говорил, что тогда, в пятом году, на Пресне была, можно сказать, первая в мире Советская республика. Ведь хозяином тогда в районе был Совет рабочих депутатов.

— У нас тут был свой суд, свои порядки, своя рабочая власть. Правда, держалась она недолго, всего девять денёчков, но денёчки эти имели бо-ольшое значение!

Дедушка надел очки, достал с полки книгу с силуэтом Ленина на тёмнокрасном переплёте, раскрыл её и не спеша вслух прочитал:

— «Нам надо позаботиться, — и, кроме нас, некому будет позаботиться, — о том, чтобы народ знал эти полные жизни, богатые содержанием и великие по своему значению и своим последствиям дни…» — Так писал Владимир Ильич. Вот мы тут, сынок, и стараемся в музее сделать так, чтобы народ знал об утих днях…

Дедушка поставил книгу на место, снял очки и пал рассказывать про мебельного фабриканта Шмидта. Его сын, Николай Шмидт, был студентом. Он понимал, что великая правда жизни на стороне рабочих, и стал революционером. В девятьсот четвергом году его отец умер, и фабрика перешла к Николаю Шмидту. Он тяготился этим и попрежнему помогал рабочим — давал им деньги, оружие, прятал у себя дружинников. Когда царские войска громили Пресню, они фабрику сожгли, а самого Шмидта бросили в тюрьму.

И там, в камере, тюремщики без всякого суда и следствия убили этого замечательного человека.

Рассказывал дедушка и про Тимошу Миронова. Это был дедушкин друг молодости. И вот однажды во время восстания послали их дружинники в разведку. Надо было пробраться через Тверскую улицу. А по Тверской от вокзала царские солдаты палили вовсю.