Лейтенант Гусятников широко раскрыл глаза, а потом захохотал.

— Уф! — сказал он. — По-моему, золото стало твоей идеей-фикс.

— Какой идеей? — подозрительно спросил Степа.

— Ладно, одевайся, поедем на прииск. Вижу, одного тебя оставлять здесь нельзя. Соберу всех ваших беглецов в сумку и задам им перцу! Будет у них золотое настроение!

Он критически осмотрел куртку Дрововоза и сказал:

— Продует. Заедем в милицию, возьмем полушубок.

Лейтенант положил руку на плечо Степе.

— Вот что, приятель. Пока мы с тобой ездить будем, никому ни слова о том, что я из милиции.

— Почему? — спросил Дрововоз с недоумением.

— Потому что задание, о котором я тебе говорил, еще не выполнено. И мы будем его выполнять. Вместе с тобой. Очень важное задание.

— Я понял, — Степа гулко ударил себя кулаком в грудь. — Можете не беспокоиться: я сохраню тайну.

Через десять минут из города на трассу выскочил зеленый мотоцикл с коляской, который вел человек в белом шлеме.

Как же разбушевался Цуцаев, когда на борту самолета обнаружились «зайцы»! Он топал ногами, и бас его гремел так, словно разразилась гроза. А может быть, так казалось «зайцам», подавленным командирским гневом.

Они стояли перед Цуцаевым, съежившись от страха, а Василек даже посматривал на дверцу, хотя самолет был уже в воздухе. Уж не думал ли он, что безопаснее выпрыгнуть из самолета, чем оставаться вместе с разъяренным Цуцаевым? В конце концов командир ушел в кабину, хлопнув дверцей.

Конечно, Эдька никогда не решился бы спрятаться в ледовом разведчике, особенно после того, как командир разъяснил ему насчет горючего. Но, во-первых, он услышал магическое слово «Черский», а во-вторых, бортмеханик проговорился, что горючего хватит, даже если они возьмут на борт их троих.

К поникшим «зайцам» подошел Торопов и заговорил, косясь на дверь кабины пилотов:

— Ладно, ребятки, не расстраивайтесь. Командир наш хоть и крут, но отходчив. А вас изругал справедливо, не самовольничайте. Раньше с такими, как вы, знаете, что делали? За борт на лету выбрасывали!

При этом он так страшно вращал глазами, что ребята засмеялись. Потом Василек скривился и жалобно сказал:

— А чего он упрекает нас за лишний вес? У него небось вон какой вес, и ничего…

— Правильно. Здесь его зовут самым тяжелым летчиком Арктики. Но командиру в виде исключения разрешается иметь большой вес — уж таким он уродился.

Торопов комично развел руками, и ребята опять засмеялись.

— Ой, мне плохо! — вдруг вскрикнул Василек.

— Что такое? — участливо склонился над ним бортмеханик.

— Набираем высоту… тошнит.

— Что ты! — засмеялся бортмеханик. — Мы уже давно набрали высоту.

— Не может быть! Мы в прошлый раз целых полчаса набирали высоту!

— Хм… Тогда мы на шесть тысяч метров поднимались. А сейчас знаете, на какой высоте летим? Всего в ста метрах от земли. То есть ото льда.

— Так низко?

— А выше что увидишь? Одни облака да туман. Нам нужно море видеть, льды…

Из иллюминаторов открывался широкий обзор. Но все вокруг было затянуто зыбкой белесой пеленой. И только внизу, совсем близко, стремительно мелькали серые торосы, темные разводья, сине-голубые льды.

Туман стал гуще. У иллюминаторов снаружи кипит, завихряясь, вода, вытягивается длинными прозрачными нитями по всему стеклу.

Ребят заинтересовало, что делает капитан ледовой проводки Елисеев. Он сидел рядом со странным иллюминатором — не плоским, а выпуклым, как глаз. Елисеев вкладывал в этот «глаз» свою голову и подолгу смотрел вниз. А потом цветными карандашами раскрашивал лежавшую перед ним карту.

— Скажите, а что делает капитан?

— Составляет карту ледовой обстановки. Потом по карте будут сверять свой путь капитаны судов.

Торопов подошел к Елисееву, что-то сказал ему и поманил ребят.

— Ну вот, — сказал капитан, откладывая в сторону карандаш. — Лед пошел однообразный, десятибалльный, можно пока с вами потолковать, если хотите. Лед, значит, различается по баллам… Десятибалльный — это значит, сплошной, без просветов. Чем реже лед, тем меньше балл. Но не только по баллам различается лед, а и по формации, образованию, возрасту. Вот так, неровным кружком, я обозначаю поля, треугольничками — торосы, ромбиками — обломки полей.

Елисеев объяснил, какой краской раскрашиваются плотные десятибалльные льды, какой слабые, до пяти баллов.

— Это для удобства и быстроты оценки. Посмотришь на карту и видишь — коричневые разводы, значит, тяжелый лед. А тут коридор из коричневой и зеленой краски. Это наш галс — то, где мы пролетели и увидели все, что нарисовано.

— Такой тяжелый лед здесь? — ужаснулся Эдька.

— Загляните сами в блистер. Ну, в иллюминатор то есть.

Василек первым засунул голову в блистер.

— Уй, как здорово все видно! — загудел оттуда его голос. — Даже живот самолета! И хвост, и нос!

— А уши самолета не видно? — хихикнул Миша. — Ты на лед смотри!

Ребята поочередно посмотрели в блистер. Под «животом» самолета, как выразился Василек, тянулись угрюмые торосы.

Отвалившись от блистера, Эдька случайно посмотрел в кабину и почувствовал, как волосы его зашевелились от страха.

Самолет летел низко-низко. В кабине находился один Цуцаев. А впереди стремительно вырастал из тумана громадный гребень. Самолет летел прямо на его ледяные зубы, сверкающие холодным хищным блеском.

Тропинка змеится по склону крутой сопки.

Впереди Ник Палыч. В руках у него геологический молоток с длинной ручкой. Чуть сутулясь, он постукивает молотком по встречным камням — словно негромко спрашивает: «Как дела?»

За ним семенят Ленька и Светка, Ленька размахивает кинокамерой, но ничего не снимает, пристально смотрит себе под ноги. В одной руке у него такой же, как у Ник Палыча, молоток. Светка держит наготове блокнот, заносит в него впечатления об увиденном.

Под ногами трещат острые камни. Там и сям ярко белеют куски кварца, издали они кажутся разбросанной яичной скорлупой. Приметив особый интерес Ник Палыча к этим камням, Ленька теперь колотит усердно своим молотком по кварцу. Но так как он не умеет одним легоньким ударом точно расколоть камень, то много энергии у него расходуется вхолостую: на пыхтение, приплясывание вокруг зловредного образца и остервенелые удары молотком.

Светка напускается на Леньку:

— Ты почему не снимаешь? Такие виды кругом, а ты баклуши бьешь!

— Не баклуши, а камни… то есть кварцы! Ник Палыч, посмотрите, золото!

Но геолог охладил его пыл:

— Пирит. Между прочим, спутник золота. Но самые ближайшие спутники золота здесь — галенит и сульфид железа.

— Какие они с виду? — хрипит Ленька.

— А похожи на золото. Легко спутать.

Ленька шарит глазами по склону.

— Ты же совсем не снимаешь! — возмутилась Светка. — Возьми хоть блокнот, записывай.

Она отобрала кинокамеру. Но Ленька не глядя сунул блокнот в карман.

— Да что с тобой? — строго спросила она. — Учти, ты срываешь съемки.

Ленька умоляюще посмотрел на нее:

— Погоди ты, Светочка, я сейчас… — и кинулся вверх по склону, размахивая молотком.

— Типичная золотая лихорадка, — махнул рукой Ник Палыч. — Весьма частая болезнь у тех, кто впервые сталкивается с золотом.

— Болезнь? — встревожилась Светка.

— Нестрашная, — успокоил ее геолог. — Пройдет. Пусть поколотит камни…

Перевалив через сопку, они увидели на склоне две фигурки.

— Наши геофизики. Ищут ископаемые приборами.

Оба геофизика были одеты в телогрейки и сапоги, оба румяные от ветра. Один стоял и записывал в тетрадку то, что говорил ему второй у какого-то сложного прибора на треноге.

— Отойди подальше, беспокоишь прибор!

— Да я и так дальше чем за пять метров…

— А почему искажаешь показания?

Геофизик с тетрадкой растерянно хлопнул себя по карману.